Любовная лирика Мандельштама. Единство, эволюция, адресаты

Декабрь торжественный струит свое дыханье —
Как будто в комнате тяжелая Нева.
Нет, не Соломинка – Лигейя, умиранье:
Я научился вам, блаженные слова!

II

Я научился вам, блаженные слова:
Ленор, Соломинка, Лигейя, Серафита…
В огромной комнате тяжелая Нева,
И голубая кровь струится из гранита.

Декабрь торжественный сияет над Невой.
Двенадцать месяцев поют о смертном часе.
Нет, не Соломинка в торжественном атласе
Вкушает медленный, томительный покой.

В моей крови живет декабрьская Лигейя,
Чья в саркофаге спит блаженная любовь!
А та – Соломинка – быть может Саломея —
Убита жалостью и не проснется вновь!

    Декабрь 1916[150 - Тринадцать поэтов. Пг., 1917. С. 25–26. Подробнее об этом стихотворении см.: Гаспаров М. Л. «Соломинка» Мандельштама. Поэтика черновика // Гаспаров М. Л. Избранные статьи. М., 1995. С. 185–197.]
Хотя М. Л. Гаспаров определил «Соломинку» как «темное стихотворение, почти не поддающееся пересказу»[151 - Гаспаров М. Л. «Соломинка» Мандельштама. Поэтика черновика. С. 188.], мы полагаем, что общий его смысл вполне ясен. Рискнем прибавить к этому, что метод пересказа стихотворений Мандельштама и Пастернака, отстаивавшийся Гаспаровым, не кажется нам слишком удачным, поскольку часто приводит к достраиванию фабульных связей там, где они просто не предполагались.

Вот и в «Соломинке» элементы фабулы, как представляется, присутствуют лишь в первой строфе, где изображена «огромная спальня» и мучающаяся бессонницей женщина, которую поэт называет «соломинкой». Это прозвище не было придумано Мандельштамом. Так Саломею Андроникову еще раньше называл ее многолетний гражданский муж, поэт Сергей Рафалович, и, по-видимому, не только он[152 - На то, что автор «Соломинки» в данном случае следует за Рафаловичем, указали комментаторы коллективной «Кофейни разбитых сердец» (Кофейня разбитых сердец: Коллективная шуточная пьеса в стихах при участии О. Э. Мандельштама. С. 13–14). О подтекстах из Рафаловича и других авторов в стихотворении Мандельштама см.: Панова Л. Г. «Уворованная» Соломинка: к литературным прототипам любовной лирики Мандельштама // Вопросы литературы. 2009. Сентябрь – октябрь. С. 111–151.]. «Великолепную спальню Саломеи на Васильевском острове» упоминает, дойдя до цитирования «Соломинки», Ахматова[153 - Ахматова А. Листки из дневника. С. 127.]. Поясняла этот образ в связи со стихотворением Мандельштама и сама Андроникова:

…у меня была божественной красоты спальня с видом на Неву, она выглядела, как ледяной замок, и Мандельштам обомлел, заглянув в нее[154 - Васильева Л. Саломея, или Соломинка, не согнутая веком. С. 23.].

А далее в стихотворении словесно-звуковые ассоциации чередуются со зрительными и литературными. Имя адресата стихотворения – Саломея – провоцирует вспомнить о Новом Завете и пьесе Оскара Уайльда, а еще в стихотворении упоминаются Ленор и Лигейя – женские персонажи Эдгара По и Серафита – героиня Бальзака[155 - Отметим, что «мечтой молодого Бальзака» Мандельштам впоследствии будет называть Ольгу Гильдебрандт-Арбенину (Арбенина О. О Мандельштаме. С. 551).]. Причудливость, сложность и несводимость к единому знаменателю этих ассоциаций, как и в стихотворении «На розвальнях, уложенных соломой…», может быть мотивирована и полусном героини, и сомнамбулическим состоянием, в которое, по примеру рассказчика из «Лигейи» Эдгара По, впадает наблюдатель.

Исследователи (в первую очередь М. Л. Гаспаров и Л. Г. Панова в названных выше работах, а также Д. М. Сегал)[156 - Сегал Д. М. Осип Мандельштам: История и поэтика. Кн. I. М., 2021. С. 538–562.] подробно описали и проанализировали цепочки прихотливых мандельштамовских ассоциаций, мы же здесь отметим, что «Соломинка» построена по схеме, опробованной поэтом в стихотворении «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…» предыдущего, 1915 года. Только в 1916 году наполнение этой схемы усложнилось. В обоих стихотворениях определяющим состоянием субъекта становится бессонница. И там и там описывается, как в полусонном сознании размывается граница между реальностью и высокой поэзией (в случае с «Соломинкой» – и с прозой). И там и там тяжкая водная стихия вплотную приближается к ложу главного действующего лица стихотворения. В стихотворении «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…»: «И море черное, витийствуя, шумит / И с тяжким грохотом подходит к изголовью»; в «Соломинке»: «Как будто в комнате тяжелая Нева» – и: «В огромной комнате тяжелая Нева».

Перекличку стихотворения 1916 года со стихотворением 1915 года важно зафиксировать, потому что она очень ясно демонстрирует: в «Соломинке» Мандельштам на время отступил от откровенно любовной лирики, образцом которой было стихотворение «Не веря воскресенья чуду…» (1916). В своей двойчатке поэт вернулся к утаиванию эротической темы в складках литературных и иных ассоциаций.

Вряд ли можно назвать образцом откровенной любовной лирики и второе стихотворение Мандельштама 1916 года, обращенное к Саломее Андрониковой, – «Мадригал». При жизни поэта, в отличие от «Соломинки», оно не публиковалось:

Дочь Андроника Комнена,
Византийской славы дочь!
Помоги мне в эту ночь
Солнце выручить из плена,
Помоги мне пышность тлена
Стройной песнью превозмочь,
Дочь Андроника Комнена,
Византийской славы дочь![157 - ОМ-1. С. 297.]

Одним из поводов для написания этого стихотворения «к случаю» (как определил его Каблуков) послужила семейная легенда адресата «Мадригала». Согласно ей, княжеский род Андрониковых (Андроникашвили) напрямую происходит от византийского императора Андроника Комнена I. Грузинский царь Давид Строитель выдал дочь Кату за брата византийского императора Исаака Комнена, и от этого брака родился сын Андроник Комнен. После убийства Андроника его дети якобы сбежали в Грузию, где нашли приют при дворе своей родственницы царицы Тамары. Отсюда и пошел род князей Андрониковых, важнейшим атрибутом герба которых стала византийская корона[158 - Думин С., Чиковани Ю. Дворянские роды Российской империи. Т. IV. Князья царства Грузинского. М., 1998. С. 117–118. Если поверить позднейшему интервью Саломеи Андрониковой, для Мандельштама ее княжеский титул был весьма важен: «Он тогда переживал свое, не княжеское происхождение» (Васильева Л. Саломея, или Соломинка не согнутая веком. С. 23).].

Вторым поводом для написания «Мадригала», возможно, стала смерть матери Мандельштама 26 июля 1916 года. Об этой смерти и похоронах матери поэт в октябре написал стихотворение, ключевой образ которого (солнце на фоне ночи) знаменательно совпадает с ключевым образом «Мадригала»:

Эта ночь непоправима,
А у вас еще светло!
У ворот Ерусалима
Солнце черное взошло.

Солнце желтое страшнее —
Баю баюшки баю.
В светлом храме иудеи
Хоронили мать мою!

Благодати не имея
И священства лишены,
В светлом храме иудеи
Отпевали прах жены;

И над матерью звенели
Голоса израильтян.
Я проснулся в колыбели,
Черным солнцем осиян![159 - Аполлон. 1916. № 9/10. С. 76.]

Если наше предположение о связи двух мандельштамовских стихотворений 1916 года верно, то Саломея Андроникова в «Мадригале» выступает отнюдь не как объект эротического желания, а как потенциальная утешительница. Самим своим существованием она возвращает поэту смысл жизни, утерянный им после смерти матери. «Стройная песнь», в которую Мандельштам в «Мадригале» должен облечь восхваление Саломеи, помогает «превозмочь» хаос «тлена» и смерти.