Любовная лирика Мандельштама. Единство, эволюция, адресаты

Ткань, опьяненная собой,
Изнеженная лаской света,
Она испытывает лето,
Как бы нетронута зимой.

И, если в ледяных алмазах
Струится вечности мороз,
Здесь – трепетание стрекоз
Быстроживущих, синеглазых…[25 - Мандельштам О. Камень. СПб., 1913. С. 4. Подробнее об этом стихотворении см.: Гаспаров М. Л. Статьи для «Мандельштамовской энциклопедии» / Публ. и вступ. заметка П. Нерлера, подгот. текста М. Тарлинскои? и О. Лекманова, примечания М. Акимовои? // М. Л. Гаспаров. О нем. Для него. М., 2017. С. 36–37.]

Здесь присутствие гостьи в комнате героя обозначено четче, чем в предыдущем стихотворении, но лишь одним и почти воздушным предметом женского гардероба – вуалью. Зато вокруг этой вуали организовано все стихотворение. Она упоминается в первой строфе, описывается во второй и, как отметил Д. М. Сегал, задает образность финальной строки третьей строфы и всего стихотворения – «Быстроживущих, синеглазых» (ведь вуаль прикрывает верхнюю часть лица женщины, в том числе и глаза)[26 - Сегал Д. М. Указ. соч. Кн. I. С. 57–58.]. При этом, как и в «Silentium», в стихотворении «Медлительнее снежный улей…» использован целый ряд слов, которые часто оказываются задействованы при описании чувственного влечения: «опьяненная», «изнеженная», «лаской» и особенно – «трепетание». Только вместо женщины и мужчины любовную сцену разыгрывают «бирюзовая вуаль», предстательствующая за женщину, и ласкающий ее комнатный «свет».

3

Во втором издании «Камня», вышедшем в декабре 1915 года (на обложке проставлен 1916 год), автор поместил еще два ранних стихотворения, которые при желании можно было бы включить в разряд любовной лирики[27 - Тем не менее рецензент, подписавшийся «З. Б.», отметил, что и в этом издании «Камня» любовная лирика почти отсутствует: «Название сборника выбрано автором весьма удачно. Холод и твердость преобладают в его творчестве. Со стороны формы – есть вещи очень красивые; но в стихах Мандельштама все подчинено мысли в ущерб чувству» (цит. по: Мандельштам О. Камень. С. 235 (Серия «Литературные памятники»).).].

Первое из них – это четверостишие 1908 года, которое описывает начало любовного свидания и нарочито обрывается на самом интересном месте:

Из полутемной залы, вдруг,
Ты выскользнула в легкой шали —
Мы никому не помешали,
Мы не будили спящих слуг…[28 - Мандельштам О. Камень. Пг., 1916. С. 7. Подробнее об этом стихотворении см.: Сегал Д. М. Осип Мандельштам. История и поэтика. Кн. I. С. 53–54.]

Буквально несколькими штрихами Мандельштаму удается создать атмосферу таинственности («Из полутемной…»), неожиданности («вдруг») и стремительности («выскользнула») произошедшего события, отделяющего от всех остальных людей («Мы никому не помешали») возлюбленного и возлюбленную, которая, как и в стихотворении «Медлительнее снежный улей…» характеризуется при помощи только одной принадлежности женского гардероба («в легкой шали»).

Второе стихотворение датировано 1909 годом. Оно помещено в «Камне» (1916) сразу после только что приведенного четверостишия и с этим четверостишием разительно контрастирует:

Нежнее нежного
Лицо твое,
Белее белого
Твоя рука,
От мира целого
Ты далека,
И все твое —
От неизбежного.

От неизбежного —
Твоя печаль
И пальцы рук
Неостывающих,
И тихий звук
Неунывающих
Речей,
И даль
Твоих очей[29 - Мандельштам О. Камень. Пг., 1916. С. 8. Подробнее об этом стихотворении см.: Гаспаров М. Л. Статьи для «Мандельштамовской энциклопедии». С. 20.].

В четверостишии 1908 года мелькает лишь силуэт возлюбленной, показанной в стремительном движении, причем читатель успевает заметить и запомнить не ее лицо, а скорее ее плечи, на которые накинута «легкая шаль». В первой строфе стихотворения 1909 года крупным планом даны нежное лицо и белая рука адресата, которые детализируются во второй строфе. Здесь изображается уже не рука, а горячие «пальцы рук» девушки, и не ее лицо в целом, а ее «очи» – в двух финальных строках стихотворения[30 - Напомним, что внимание читателя на глазах и пальцах героини акцентировалось в еще одном стихотворении Мандельштама 1909 года, вошедшем в «Камень», – «Невыразимая печаль…»]. Художественная задача стихотворения 1909 года, таким образом, оказывается кардинально иной, чем четверостишия 1908 года. Не быстрый промельк героини, а медитативное всматривание в ее облик и распознавание подробностей, не динамика, а статика. Статический эффект во втором стихотворении многократно усиливается за счет отсутствия в нем глаголов, тогда как в четырех строках стихотворения 1908 года их целых три[31 - О безглагольности раннего Мандельштама см., например: Шапир М. И. Время и пространство в поэтическом языке раннего Мандельштама // Шапир М. И. Universum versus. Язык – стих – смысл в русской поэзии XVIII–ХX веков. Кн. 2. М., 2015. С. 33–45.].

Остается обратить внимание на еще два мотива стихотворения «Нежнее нежного…», которые в любовной лирике Мандельштама выступают в роли лейтмотивов. Это мотив белого цвета, уже встречавшийся нам в стихотворениях «Silentium» («…как безумный, светел день / И пены бледная сирень») и «Невыразимая печаль…» («Тончайших пальцев белизна»). А также мотив речи, чье звучание или, наоборот, отсутствие, как мы скоро убедимся, было выбрано Мандельштамом в качестве константной характеристики любовных отношений, хотя этот мотив возникает у поэта не только в стихотворениях о любви.

4

Итак, отбирая стихотворения 1908–1909 годов для первого и второго изданий «Камня», Мандельштам лишь эпизодически и как бы контрабандой нарушал отданный самому себе приказ, касающийся любовной лирики: «Да обретут мои уста / Первоначальную немо?ту».

Вероятно, именно самодисциплина не позволила поэту включить в «Камень» ни одного из пяти стихотворений 1909 года, в которых, по-видимому, отразились взаимоотношения Мандельштама с лирическим адресатом стихотворений «Невыразимая печаль…», «Медлительнее снежный улей…» и «Нежнее нежного…». Вслед за С. В. Василенко и Ю. Л. Фрейдиным можно осторожно предположить, что этим адресатом была та девушка, о которой коротко рассказано в мемуарах младшего брата поэта, Евгения Мандельштама[32 - См.: Мандельштам О. Собрание произведений: Стихотворения / Сост., подгот. текста и примеч. С. В. Василенко и Ю. Л. Фрейдина. М., 1992. С. 4.]:

В Выборге мы обыкновенно жили у друзей родителей – Кушаковых. Их предки, николаевские солдаты, имевшие некоторые льготы, когда-то осели в Финляндии и разбогатели на торговле кожевенным сырьем. <…> Семья Кушаковых, их дом в какой-то степени сохраняли радушно-патриархальную атмосферу еврейского клана. Осип очень любил здесь бывать. Ему было семнадцать-восемнадцать лет, а у Кушаковых были две прелестные дочери-невесты. За одной из них брат не на шутку ухаживал. Но коварная девушка довольно неожиданно вышла замуж за военного капельмейстера, оркестр которого играл за сценой в некоторых спектаклях Мариинского театра, когда были нужны духовые инструменты. Свадьба была в Петербурге. Кушаков не пожалел денег: был заказан специальный поезд из одного вагона-люкс, и все мы, приглашенные на это семейное торжество, были роскошно доставлены в Питер[33 - Мандельштам Е. Воспоминания / Предисл. А. Г. Меца, публ. и примеч. Е. П. Зенкевич // Новый мир. 1995. № 10. С. 126.].

В прозаическом «Шуме времени» (1923) Мандельштам иронически вывел семью Кушаковых (которых также именовали Кушакоффыми) под фамилией Шариковы:

В Выборг ездили к тамошним старожилам, выборгским купцам – Шариковым, из николаевских солдат-евреев, откуда по финским законам повелась их оседлость в чистой от евреев Финляндии. Шариковы, по-фински «Шарики», держали большую лавку финских товаров: «Sekkatawaarankauppa», где пахло и смолой, и кожами, и хлебом, особым запахом финской лавки, и много было гвоздей и крупы. Жили Шариковы в массивном деревянном доме с дубовой мебелью. Особенно гордился хозяин резным буфетом с историей Ивана Грозного. Ели они так, что от обеда встать было трудно. Отец Шариков заплыл жиром, как будда, и говорил с финским акцентом. Дочка-дурнушка, чернявая, сидела за прилавком, а три другие – красавицы – по очереди бежали с офицерами местного гарнизона. В доме пахло сигарами и деньгами. Хозяйка, неграмотная и добрая, гости – армейские любители пунша и хороших саночек, все картежники до мозга костей. После жиденького Петербурга меня радовала эта прочная и дубовая семья. Волей-неволей я попал в самую гущу морозного зимнего флирта высокогрудых выборгских красавиц. Где-то в кондитерской Фацера с ванильным печеньем и шоколадом, за синими окнами санный скрип и беготня бубенчиков… Вытряхнувшись прямо из резвых узких санок в теплый пар сдобной финской кофейной, был я свидетелем нескромного спора отчаянной барышни с армейским поручиком – носит ли он корсет, и помню, как он божился и предлагал сквозь мундир прощупать его ребра[34 - Мандельштам О. Полное собрание сочинений и писем: В 3 т. / Сост. А. Г. Мец. Т. 2. Том подготовили: А. Г. Мец, Ф. Лоэст, А. А. Добрицын, П. М. Нерлер, Л. Г. Степанова, Г. А. Левинтон. М., 2010. С. 220. Далее в книге это издание обозначается как ОМ-2. Отца семейства звали Исаак, а его жену Анна. Жили они в Выборге по адресу Pietarinkatu, дом 18. У Кушаковых было девять детей, имена пятерых дочерей приводит в статье о Мандельштаме в Финляндии Бен Хеллман – Мина, Джина, Адель (Дейла), Елена и Рахель. Сохранилось фото Мандельштама с двумя дочерями Кушакова, предположительно Джиной и Аделью (Hellman B. Встречи и столкновения: Статьи по русской литературе / Meetings and clashes: Articles on Russian Literature. Helsinki, 2009. Р. 162). Судя по всему, Мандельштам «не на шутку ухаживал» за Аделью Кушаковой. О семье Кушаковых см. также: Мильчик М. И. Акт по результатам государственной историко-культурной экспертизы выявленного объекта культурного наследия «Жилой дом с магазинами», расположенного по адресу: Ленинградская область, город Выборг, Ленинградское шоссе, дом 16, с целью обоснования включения объекта в Единый государственный реестр объектов культурного наследия (памятников истории и культуры) народов Российской Федерации. https://www.vbglenobl.ru/sites/default/files/doc/_akt_leningradskoe_shosse_16_0.pdf.].

Как видим, в этом пассаже автор «Шума времени» своеобразно отомстил «коварной девушке», в которую он некогда был влюблен. По мандельштамовской версии, три сестры Кушаковы не чинно отпраздновали замужество, а «по очереди бежали с офицерами местного гарнизона».

Стихотворения Мандельштама 1909 года, предположительно обращенные к одной из сестер Кушаковых, выдержаны совсем в иной тональности.

Как минимум одно из этих стихотворений уместно будет назвать эротическим безо всяких оговорок:

Что музыка нежных
Моих славословий
И волны любови
В напевах мятежных,

Когда мне оттуда
Протянуты руки,
Откуда и звуки
И волны откуда, —

И сумерки тканей
Пронизаны телом —
В сиянии белом
Твоих трепетаний?[35 - ОМ-1. С. 263–264. Подробнее об этом стихотворении см.: Гаспаров М. Л. Статьи для «Мандельштамовской энциклопедии». С. 38.]

Эти строки могут служить объяснением причины появления мандельштамовского стихотворения «Silentium» в следующем, 1910 году. В них тоже идет речь о всепобеждающей силе эротического желания, обессмысливающего и отменяющего силу поэзии. Однако стихотворение 1909 года содержит еще более радикальное и прямое высказывание, чем «Silentium». Если в тютчевской вариации Мандельштама поэтическому слову будет противопоставлена музыка, то в стихотворении «Что музыка нежных…» сила телесного влечения обессмысливает и ее тоже. «Сияние белое» и «трепетания» нагого тела возлюбленной[36 - Отметим, между прочим, что существительное «трепетаний», употребленное в этом стихотворении, проясняет предпоследнюю строку мандельштамовского стихотворения «Медлительнее снежный улей…», эротически ее окрашивая: «Здесь – трепетание стрекоз». Рискнем предположить, что слово «трепетаний» в стихотворении «Что музыка нежных…» – это синоним слова «содрогание» в том смысле, в каком его однажды употребил Пушкин: «Стерн говорит, что живейшее из наших наслаждений кончится содроганием почти болезненным. Несносный наблюдатель! знал бы про себя; многие того не заметили б» (Пушкин А. С. Отрывки из писем, мысли и замечания // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. Т. 11. М.; Л., 1949. С. 52). Ср. также строку «Она торопит миг последних содроганий» в эротическом стихотворении Пушкина «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…» (Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 16 т. Т. 3. Кн. 1. М.; Л., 1948. С. 213) и строки «Туда, где с темным содроганьем / В песок зарылся амулет» из любовного стихотворения самого Мандельштама «Еще далёко асфоделий…».], угадываемого под «сумерками тканей» ее одеяний, перетягивают на себя внимание и от «музыки» «славословий» поэта, и от его стихотворных «напевов», обращенных к возлюбленной.

Понятно, почему Мандельштам по-монашески ограничил себя, когда составлял «Камень». Ведь из разбираемого стихотворения следует, что эротика грозила, ни больше ни меньше, лишить поэта мотивации для писания стихов.

5

Еще четыре стихотворения Мандельштама 1909 года, не включенных автором в «Камень» и предположительно обращенных к дочери купца Кушакова, куда более сдержанны.

В одном их них возникают уже знакомые нам мотивы нежности, звучащей речи, очей и плеч возлюбленной, а также яркого, белого дня. Единственный мотив, который нам еще не встречался, это слеза адресата (сравните, впрочем, с первой строкой стихотворения, вошедшего в «Камень»: «Невыразимая печаль…»):

Твоя веселая нежность
Смутила меня.
К чему печальные речи,
Когда глаза
Горят, как свечи
Среди белого дня?