Болевой порог

Сколько тебе лет?

Двадцать восемь…

Сколько?!

Ну тридцать…

Сколько-сколько?!

Тридцать пять – сорок…

Из уст старика это звучит даже смешно.

Когда я успел так постареть? Неужели какой-то огромный кусок, пласт моей жизни вывалился из сознания и я – этот жалкий старик?

Хотя-я…не такой уж он и жалкий.

Я сжимаю кулак и вижу набухающий, увитый змеями вен, бицепс. Отражающееся в зеркале, тело, кажется отлитым из бронзы. С трудом натянутая на бугристые мышцы кожа, грозится вот-вот лопнуть, на животе нет и намёка на жирок, который обычно откладывается у человека средних лет. Там рельефные будто выбитые стамеской, кубики.

Только пристальней вглядевшись в незнакомца, я понимаю, что это не старик. Его портит лицо. Потерявшие живость, впалые глаза, по-волчьи выглядывают из чёрных впадин. В коротких жёстких волосах блестит проседь. Судя по ощущениям, в этом месте должна быть светлая кучерявая шевелюра. Отсечённый толстым шрамом, уголок верхней губы свисает книзу, придавая выражению лица вечную унылость Пьеро. Из-за недостатка зубов, правую щёку пересекает борозда. Или это шрам? Ну конечно же. Похоже, что тут не обошлось без чего-то острого: бритвы, или ножа. Шрамы повсюду. Лицо исчёркано этими белыми и розоватыми полосками, будто листок, на котором расписывали ручку. Правая бровь разделена надвое, левая криво сшита и короче в два раза. На лбу три огромных борозды и большая вмятина чуть выше правого глаза, будто след от забитого гвоздя. Распухший кривой нос чуть косит влево, а левая скула та, как раз, косится вправо.

«Кто же над тобой так постарался?» – шепчу я, поглаживая жёсткие, превратившиеся в сталь, рубцы.

Человека в зеркале явно помотала жизнь. Раньше я бы назвал такого «матерым», «тертым калачом». Вот и ещё одно озарение! Я вспомнил мысли и ощущения человека, который должен быть мной настоящим.

Тип в зеркале улыбается кривым ртом и подмигивает.

Нет, это не я. Этот образ мне чужд. Он будто наложен на то, что на самом деле должно быть мной. На него будто натянута силиконовая маска, как те, что одевают на Хэллоуин. Вот и ещё одно воспоминание. Хотя…нет это знание. Всё, что я знал осталось при мне. Я знаю, как устроен этот мир, я знаю природу людей и явлений. Есть и более глубокие знания. Я знаю, как устроен двигатель внутреннего сгорания. Правда, что ли? Ну да: распредвал, головка клапанов, коленвал, поршня, кольца, картер. Ещё я знаю…что же я знаю? Ну да! Я знаю, как работает экономика. Я знаю, как устроена экономика Китая и чем она отличается от экономики моей страны. Я знаю историю и могу перечислить всех правителей моей страны от самого первого до последнего. Это всё знания и опыт. Это фундамент, который остаётся даже после того, как дом сгорел дотла.

У меня нет дома. Нет воспоминаний о том, кто я, чем я занимался раньше, где и с кем я жил, о том, что, чёрт подери, случилось.

Есть только один человек, который может всё прояснить. И это не устрашающая, сверкающая ледяными глазами, морда в зеркале. Он находится здесь, в этой, затерянной в горах, хижине, вместе со мной, и я слышу, как скрипят его ботинки, когда он выхаживает туда-сюда по коридору. Он озадачен не меньше меня. Он тоже постоянно думает. Он, так же, как и я ищет. Мы ищем один и тот же объект – мои воспоминания.

***

Маленький, коренастый, большеголовый, кучерявый. Очки в жирной оправе уверенно сидят на, не менее жирном, породистом носу. Неимоверно широкий лоб и увеличенные толстыми стёклами карие глаза.

Этот образ то, что я увидел первым, после своего возвращения. Сначала он мелькал, распадался на куски, терялся в пёстром коллаже бесконечных видений, но со временем закрепился в уме. Он первый, на ком я смог сфокусировать своё внимание. Он моё первое воспоминание, сохранившееся во мне аж со вчерашнего дня. Я знал его и позавчера, и вообще, по его словам, мы здесь уже больше недели.

Он говорил, что все эти дни общался со мной. Он знакомился со мной каждый день, и каждое утро я уже не помнил, кто он такой. Вчера был первый день, когда я вспомнил. Я не только вспомнил, кто он такой, но даже воспроизвёл его сложное имя.

При рождении ребёнок говорит первое слово. Это чаще всего «Мама», иногда «На», или «Дай». Моим первым словом было «Эммануил»! Этим словом я обрадовал его не меньше, чем заговоривший младенец.

– Ну слава Богу! – он широко улыбается, берет меня за плечи; мягким надавливанием рук усаживает на стул. – Лёд тронулся! Вы в первый раз вспомнили как меня зовут. Да что там говорить, вы вспомнили меня. Помните, кто я такой?».

– Вы доктор! – Я пожимаю плечами.

Он звонко хлопает в ладоши, интенсивно трет их одну об другую, словно хочет добыть огонь. Мой взгляд приковывается к блестящему браслету, выглядывающему из-под обреза рукава полосатой рубашки.

– Таг Хайер? Неплохая игрушка!

– Вы меня сегодня просто поражаете, молодой человек! – причитает он радостно поскрипывающим голосом. – С такими успехами, мы с вами скоро решим нашу задачу! У вас были такие часы?.

Я пожимаю плечами.

– Может быть вы увлекались марками дорогих швейцарских часов?

Я пожимаю плечами.

– Может быть подобные часы были у одного из ваших знакомых? Можете припомнить, у кого?

Я пожимаю плечами.

Я ничего не помню. Всё что было там, за порогом вчерашнего дня, продолжает утопать в непроглядном тумане. Эти часы относятся к прошлому опыту – это знание, которое никуда не пропало. Что было связано с ними конкретно, я не помню.

– Ну хорошо…хорошо! – Эммануил, вздёргивает кверху маленькие ладошки. – Не будем форсировать события. Будем идти постепенно, у нас полно времени!

– Да?! – Во мне, почему-то, крепко сидит чувство того, что время ограничено и его не так уж и много.

– В общем-то нас никто не гонит…– по бегающим за стеклами очков глазам, я понимаю, что доктор юлит. – Хотя…это в наших же с вами интересах, быстрее всё вспомнить и вернуться к нормальной жизни.

К нормальной жизни? А была ли моя жизнь нормальной. Разве у человека, живущего нормальной жизнью, случаются внезапные провалы в памяти? Может ли человек, живущий нормальной жизнью быть усыпанным шрамами, как собака блохами?

– Для начала мы закрепим то, что уже есть! – Эммануил смотрит на меня с жадностью механика, которому, наконец-то удалось запустить старый, давно умерший, движок. – Завтра вы снова вспомните меня и моё имя. Это даже не обсуждается. Ещё, вы скажете мне, какой на дворе день. Сегодня четверг, значит завтра будет пятница. Это понятно?

Я пожимаю плечами.

– А почему не понедельник?

– Что?

– Ну если считать, что я воскрес только сегодня, логичнее обозначить этот день как воскресенье, следовательно, завтра должен быть понедельник.

– Но сегодня четверг! – Во взгляде Эммануила появляется озабоченная озадаченность.

– Значит все-таки четверг? – Я пожимаю плечами. – Ну тогда всё понятно. Хотя…какое это имеет значение. Кстати, если уж, на то пошло, какое число, месяц, год?

– Ограничимся пока тем, что сегодня четверг. Не будем перегружать ваш только что проснувшийся мозг. На остальные вопросы вы будете отвечать мне сами!

***

Задача доктора оказалась мне по плечу.

Проснувшись следующим утром, я знал, что сегодня пятница, я нахожусь в затерянной в горах хижине на пару с маленьким очкастым доктором, со странным именем Эммануил. Я в первый раз позавтракал нормальной мирской пищей, в первый раз со времени своего возвращения. Сколько я не ел, известно одному Богу и, может быть, этому хитрому доктору. Он говорит, что, как минимум эти две недели ему приходилось кормить меня принудительно, смесью для энтерального питания. Он откармливал меня из ложечки, или вставленной в рот трубочки, как котёнка, лишившегося матери.

Омлет провалился в меня тёплым божественным нектаром. Эффект неземного блаженства усилил пролившийся с верху стакан горячего молока. Как это приятно есть простую земную пищу. Кстати, откуда мне известно, что она простая? Откуда в этой голове вообще могло взяться это понятие? Я что, питался как-то по-другому и жрал одни деликатесы? Судя по внутренним ощущениям и картинке в зеркале – это не так.

После завтрака мы гуляли. Я, с жадностью утопающего, втягивал ноздрями и ртом холодный горный воздух, взглядом очарованного младенца разглядывал раскинувшийся вокруг живописный ландшафт. Зрелище было по истине потрясающим. Скалистые отроги, курящиеся легким дымком, плывущие под нами облака, простирающаяся внизу огромная салатовая долина, все это создавало впечатление, что мы, единственные живые существа, которые находятся здесь, на высоте, где обитают разве, что орлы. Мы словно созерцающие с Олимпа, боги. Не давал покоя лишь один вопрос: каким образом меня забросило на этот Олимп?