Ворон. Скафандр Богов

Возвращаю внимание в комнату Василия: стол с компьютером и часами, диван, кучка тетрадей, разбитый телефон, окно, дверь – несколько четких деталей внутри кубического пространства со стенами, полом и потолком неопределенного цвета и размера. На подоконнике возникает горшок с цветком и тут же пропадает, на стенах появляются и исчезают картины и фотографии в рамочках. По тому же неясному правилу комнату обставляет эфемерная мебель, книжные полки, расстилаются ковры, – которые вмиг испаряются, меняют формы, переносятся на другое место или заменяются чем-то другим. Лотерейный барабан дизайнерских решений, которые никак не могут прижиться, зафиксироваться в быстрой смене наскакивающих друг на друга псевдохудожественных галлюцинаций и читательских догадок.

Вероятно, у прежнего Автора не хватило фантазии изобразить быт главного героя, как и описать его самого.

– Ага. Теперь я понимаю, отчего земляне так цепко держатся за слова и цифры. Того, что не обличено словом, не существует, а что выражено – все равно не имеет четкого представления.

Я только щелкнул пальцами – и непрерывный калейдоскоп форм, цветов и размеров густеет от вкраплений статичных предметов. Синие обои клеятся к стенам, шкаф из ДСП утверждается в углу, наверху загорается свечная люстра XIX века, полы расчерчивает в клетку ванная плитка модного красно-белого окраса, а к столу прижимается дедушкино пианино с милым цветком в вазе на узорной салфетке…

Ладно, хватит дурачиться. Пора выходить из нереальности. Нет главного героя – нет и повествования про него. Нет повествования – остается только действительность. Куда мне, в сущности, и надо. Из разряда вымыслов стать физически ощутимым телом – чего еще может пожелать лично для себя литературный персонаж?..

Достаю из ножен великолепный Меч Вельзевула и направляю острие в сердце Василия. Парень трясется в углу и хнычет. Мнит себя настоящим, хотя, по сути, занимает в сюжете места не больше, чем его компьютер.

…Но вдруг, неожиданно для меня, окно лопается и вместе с брызгами осколков на меня валится незнакомец в таком же, как у меня, Скафандре Бога.

– Остановись! – кричит незнакомец. – Ты зашел слишком далеко. Ты не должен быть здесь!

– Это ты помог мне выбраться из уничтоженного Мэрлона, – говорю я, отступая. – Кто ты?

– Меня зовут Федор Николаевич Сорокин. А ты – мой Проводник.

– Проводник?

Этот Сорокин, кем бы он ни был, вздумал мне помешать. Тревожит меня то, что он осведомлен о ситуации лучше и, вероятно, не уступает мне по силе.

– Ты программа, помогающая мне не затеряться в дебрях чужого сознания. Отчасти я – твой прообраз, контролирующий твою работу.

– Что за шутки?

– Ты пересекаешь границы алгоритма. Твоя задача – просто вывести сознание мальчика из глубокого сна.

Киваю на забитого дурачка.

– Его?

– Да. Как жаль видеть его таким. Это его последнее состояние: вялое, самокритичное… Анастасия Петровна, что ж вы делаете со своим сыном. Нет, эту мадам больше нельзя пускать в больничное крыло. Так, программиста я вызвал. Наверно, он перепрошьет модуль Проводника. М-да… только обрадовался успешному окончанию эксперимента, а тут такой серьезный сбой…

– Вы разговариваете сами с собой, уважаемый Сорокин?

– Скорее всего, Саша, мой пациент, которому мы снимся в данный момент, слышит и запоминает мои слова, а затем вставляет их в сон рядом со своими фантазиями, если момент подходящий. Стараюсь больше говорить и размышлять вслух, чтобы не терять с ним связь. Помогает направлять его мысль. Я долго работаю в области морфологии, и знаете, так же, как нет двух одинаковых характеров, так нет и пары идентичных голов. В чужом сознании все стоит неровно, а порой и вовсе верх дном. Бесконтрольные иллюзии сумбурны. Они напоминают витраж из плаката кумира, обстановки понравившихся книг и видеоигр, персонажей фильмов, аллюзий, личных воспоминаний, обиды школьных времен, роликов из YouTube и популярных новостных тем – и все это в одном флаконе. Можете себе такое представить? Не удивлюсь, если в подобном сне появится, к примеру, крокодил с медными крыльями, или, что еще нелепей, Золушка, полюбившая Святого Патрика.

– Выходит, мы во сне этого главного героя?

– Не совсем его. Этот парень – Вася – отголосок внутреннего состояния моего пациента. На самом деле я и имени Василия не должен знать, потому что меня здесь нет, но во сне это не имеет значения.

Его здесь нет. Это хорошая новость.

– И что же вы намерены предпринять, Федор Николаевич?

– Буду ждать, пока тебя починят. Я иду по тонкому льду, Проводник. Мальчик в коме, его сознание ранимо. Если что-то пойдет не так, последствия будут катастрофичными. В моих руках его жизнь и собственная репутация как ученого.

– Полагаю, вам обещали неплохую награду за спасение вашего пациента.

– Его спасение и есть награда. Плюс – это неповторимый научный опыт.

– Странно. Не уверен, что именно я произнес свою предыдущую реплику, – говорю я.

– Верно. Реплики генерируются в голове того, кому мы снимся. Присмотритесь к Василию.

Я нагибаюсь к прижухшему геймеру, тот приподнимает голову навстречу. Глаза Васи полны черноты и боли, но жабьи губы отдельно от общей композиции лица растягиваются в улыбке, и он говорит голосом Федора Николаевича:

– Наверно, ему снится кошмар. Тем не менее, он хозяин своего кошмара.

– Выходит, вы мой прототип? – спрашивает Вася моим голосом.

Ясно. Угнетенный Автор продолжает вещать из темницы. Выдумал защитника своему герою. Не очень правдоподобно, но в Его состоянии уцепишься и за соломинку.

Я и Сорокин в одинаковых Доспехах. Лица закрыты; парень прокручивает диалоги в своей голове – значит, если хорошенько перемешать, Автор не догадается, кто есть кто и окончательно запутается.

– Я знаю только то, что знает он, – Сорокин кивает на геймера. – Раньше мы с тобой являлись одним персонажем. Но ты научился действовать самостоятельно. Жаль, я не уловил опасности сразу.

– Вы ошибаетесь, – я медленно обхожу Федора Николаевича справа, чтобы он, сохраняя между нами дистанцию, вынужден был перемещаться по окружности к моей первоначальной позиции. – Нас было трое. Автор не смог противостоять моему влиянию и в итоге подчинился. Теперь я устанавливаю правила, а не это недорисованное чучело.

– Если ты прав, значит, ситуация перешла красную черту. Я должен действовать решительно.

Мой противник вынимает меч и укрывается черным щитом. Настрой у него воистину серьезный.

Я останавливаюсь в углу, где спрятался парень. Руки безоружны – даю понять, что именно я в статусе жертвы намечающегося насилия.

– Ворон с самого начала зарекомендовал себя как персонаж с наклонностью злодея, – говорю я. – Если когда-то мы были с тобой одним целым, тогда и вы, дорогой мой Сорокин, не воплощение добродетели.

– Отчасти ты прав…

– А значит, – перебиваю, – и вы пришли сюда не ради спасения. Мы боремся за одно и то же, но разделять влияние не станем.

Федор Николаевич делает шаг вперед и направляет оружие мне в грудь.

– Погубить иллюзию ради воцарения здравого ума – одно, – говорит он. – Устанавливать диктат – совершенно другое.

– Вы враг ему, дорогой Сорокин. Такой же, как и я.

– Останови его, – шепчет Вася за моей спиной. Двое в одинаковых Доспехах Вельзевула для него неразличимы. Никто не знает, кто из нас я на самом деле.

Теперь немножко накалим обстановку.

– Неправда, я стремлюсь помочь ему! – кричит один Ворон.

– Тогда почему у вашего пациента такая неприязнь к вам? Что вы делаете с ним? – орет другой Ворон.

– Ты никогда не бывал на Земле. Наши методы чужды твоему рассудку!