Рыжий (история одиночки)

– Он, наверное, в туалет хочет. Поставь лоток поближе, – распорядилась мама.

Прибежал от соседей Витька, где он уже вторую неделю собирал с закадычным дружком подаренный тому на день рождения здоровенный паззл. Кот при виде лотка пошевелил ушами и, покачиваясь, направился к нему, неуклюже перевалился через бортик, сел и опять строго взглянул на присутствующих.

– Ух ты… – выдохнул Витька. – Он ведь всё понимает. И не хочет, чтобы мы на него смотрели.

– Ну так и не надо смотреть, – сказала мама, и все вышли из комнаты. Кот остался сидеть в лотке один, затем начал оправляться, еле-еле приподнявшись на задних лапах. «Опять я стал маленьким», – вдруг подумал он, хотел было удивиться тому, что он думает, но не успел. Память стремительно возвращалась к нему, память уже здоровалась с ним: «Здравствуй, Рыжик. Здравствуй, Рыжий»

Он вывалился из лотка и на полусогнутых доковылял, почти дополз до блюдца, начал пить, сначала вроде бы как нехотя, потом уже жадно. Остановился, прислушиваясь к себе. В животе заурчало. Он попил ещё, и урчание прекратилось. «То-то… Поесть бы сейчас. И с этими завязками надо что-то решать – я в них как клоун… Ну да – Рыжий Клоун».

Однако почти сразу же после водопоя его запеленали в очередную простыню и повезли к ветеринару, который сначала категорически не понравился Рыжему своими методами ощупывания живота, отдиранием старых повязок и тем более пришпиливанием новых. Разрешение кормёжки вроде бы сгладило неприязнь пациента к лечащему врачу, однако несколько уколов подряд в разные места вновь поспособствовали укреплению этого чувства. «Живодёр», – однозначно решил Рыжий. – «Цену себе набивает. Ладно, лишь бы меня не убил своими иглами».

Да, он снова хотел жить! А почему бы и нет? События последних дней – встреча с Одноухим, сходка котов, Оторвыш, Василиса, валерианка, крысёныш, плен – уже казались ему размытыми, почти нереальными; раны начали заживать, живот почти не болел. Да, он ещё очень слаб, не всё ясно с новыми хозяевами (настораживали эти визиты к живодёру) – но в это, в принципе – так: пустяки, пустяки… Жизнь, опять жизнь манила его, и он не мог не откликнуться на этот зов.

Поехали домой (спасибо папе – машину оставлял исправно, сам же катался на служебной, хотя и не любил это дело): Таська с Рыжим на коленях, мама с дополнительным набором диетпитания в пакете. С питанием, однако, сразу же вышел конфуз. Как только Рыжий понюхал предложенную порцию чудесного корма, ему стало плохо – до спазм в пустом желудке. Он отпрянул от миски и даже зашипел, отгоняя воспоминания о былом отравленном вечере. Мама горестно всплеснула руками:

– Ты погляди-ка него! Не привык к хорошей жизни, оборванец?

Потом досталось и продавцам кошачьих радостей:

– Лишь бы всучить, мерзавцы! А нормальные коты шарахаются от ваших консервов…

И пошла отваривать курицу.

Бульон Рыжий вылакал с удовольствием, и, облизываясь, вращал глазами по сторонам, намекая на добавку; однако, в этом ему было отказано. Тогда он улёгся спать.

Вечером в комнату к дочери заглянул папа, конечно, со Шмоськой, которая в нём души не чаяла.

– Спит? – осведомился он. Шмоська тихонько ему поддакнула.

– Спит… – с затаённой гордостью ответила Таська. – Поел и завалился.

– У-гу… – папа присел на корточки, разглядывая кота. Вздохнул. – Нет, не кошатник я… Ну и хорошо. Будет ваш с мамой любимец. Имя ему придумайте. Пошли, Шмоська.

Собачка, уловив сдержанную реакцию хозяина на нового постояльца, фыркнула и неторопливо удалилась следом. Таська, оставшись одна, задумалась.

– И как же мне тебя назвать? – вслух проговорила она. – Так, ты у нас рыжий. Знаю я одного такого, только недавно меня за косички дёргать перестал, Семёном зовут… Значит, ты будешь Сэмом.

Она наклонилась к коту, погладила:

– Сэмка, рыженький…

Тот повёл ушами.

…На поправку Рыжий (он же Сэм) пошёл теперь быстро. Бульон сменился супом, потом кашей на молоке, потом кусочками мяса, затем всем подряд. Злоключения только способствовали его всеядности, и Рыжий не брезговал ни овсяными хлопьями, ни зелёным горошком, ни салатом «Мимоза». Шоколад, торопливо подсунутый Таськой, правда, отвергал – что-то зловещее мнилось ему в этом тёмном приторно пахнущем куске снеди, зато от сухариков, перепавших от Витькиной руки и купленных несмотря на строгий запрет, не отказывался. Все тампоны и завязки Рыжий, естественно, удалил с себя сразу же, как начал есть, и ближайшие после этого три дня был занят исключительно тем, что зализывал раны. Вскоре вид у него стал вполне презентабельным. На руки он не давался, но поглаживания между ушей приветствовал – от этого приятно щекотало ноздри и хотелось мурлыкать. Спал он в Таськиной комнате, небольшой, но очень уютной и светлой девчачьей комнате, иногда запрыгивая к Таське на тахту и устраиваясь в ногах. На улицу он пока не рвался, хотя там вовсю буянила весна, и довольствовался долгими неспешными прогулками по лоджии. Моционы явно шли ему на пользу, а после того, как Рыжий был обнаружен восседающим на краю унитаза, сам глава семьи признал, что это не кот, а прямо-таки «услада для ока человечьего». Надо сказать, что прокурорам, а особенно военным, вообще присущ иногда этот стародержавный слог, как бы не противились их жёны, усматривающие в сих словесах скрытую иронию по отношению в первую очередь к себе.

Он снова начал понимать, что говорят люди, и думать об этом. Пристрастился смотреть, как работает на компьютере Таська – быстрая смена картинок завораживала. Со Шмоськой отношения, в общем-то, сложились неплохо: к хозяину Рыжий не лез, а больше дворняге ничего и не надо было. Иногда они вместе возлежали на ковре в главной комнате, и кот, не напрягаясь, проникал в нехитрые мысли собачонки: «Уф, не пошёл обед… Давит что-то. Р-р, Рыжий, не мельтеши хвостом перед носом. Хозяин сегодня, будет поздно, и навряд ли мы с ним погуляем… Тогда уж лучше с Витькой – он сам по себе, и я сама по себе. А то Таська поводка из рук не выпускает». В контакт Рыжий не входил – незачем, хотя знал, что без труда мог бы это сделать.

Иногда, наблюдая, как Шмоська начинает безудержно вилять хвостом, ему приходила в голову мысль, что собаки разобщены между собой именно по этой причине, втайне стыдясь друг друга. Потом он начинал размышлять о людях, и ему казалось, что люди тоже одиноки, потому что каждый постоянно занят поисками потерянного когда-то хвоста. Но о детях он так не думал. Это было совершенно другое племя. И, безусловно, у них было своё братство, чьи секреты тщательно скрывались от взрослых.

Рыжий быстро стал предметом обожания со стороны детворы, и, дабы избежать постоянного тисканья и вольных поглаживаний, он был вынужден скрываться от частых гостей на лоджии, где имелось достаточно укромных местечек, из которых можно было на выбор спокойно наблюдать, что там творится в детских. А там бурлили эмоции, не сдерживаемые унылой рассудочностью, заключались пари на право обладания всем мирам, сообщались на ушко тайны, меняющие устройство Вселенной. Иногда заговорщики насмерть ссорились друг с другом и, хлюпая носами, бежали искать правды в другой мир, и уже начинали выбалтывать секреты братства в скучающие, хотя и заботливые лица пап и мам, бабушек и дедушек, но вдруг останавливались на полуслове, на границе, за которой таилось недоступное никому, кроме них самих бессмертие…

«Как жаль, что они вырастают», – частенько думал Рыжий. – «Наверное, многие из них потом жалеют об этом всю жизнь». Не удивляйтесь: котам такого склада, даже очень молодым, свойственно наяву острое ощущение трагичности чужой жизни. И во сне – своей.

Впрочем, диковинные сны перестали являться Рыжему, и когда его изумруды пеленала серая дымка покоя, снисходившее затем на тело оцепенение не нарушалось никакими тревожными толчками изнутри.

Но всё хорошее рано или поздно заканчивается. Нам кажется, что рано. А коты – они, к счастью, не подвержены маниакальному желанию людей вешать таблички на стрелки часов и принимают всё, как есть. И стараются найти лучшее применение своим умственным способностям, чем заниматься рассуждениями о том, что было бы, а если…

Ничего не было бы. Спи, Рыжий.

Глава V. Смерть хозяина

… И вот пришло время, когда картинка за остеклённой лоджией престала казаться милой абстракцией. Пролетающие мимо птицы вызывали томление в крови и непроизвольное расширение зрачков, когти сами просились наружу. Вид снующих на воле котов исторгал дрожащее мяуканье из глотки (один раз Рыжему показалось, что он узнал нарезающего круги по каким-то своим делам Одноухого – правда, с шестого этажа можно было обмануться и при самом бдительном созерцании). Шмоська не на шутку стала раздражать своими регулярными появлениями во дворе, и однажды Рыжий заехал ей лапой по мордочке, чем сильно озадачил собачонку. Наблюдать за детьми надоело. На Сэма и Сёмочку он больше не откликался – даже ушами не вёл. Несколько раз Рыжий устраивал акции (а-а-кии-и!) перед входной дверью, голосом и телом выражая протест против сидения взаперти, но каждый раз всё заканчивалось одинаково – или мама, или Таська гладили его по голове, тащили к плошке с чем-нибудь особенно наваристым и утешали бессмысленными для него словесами, на вроде: «Ну куда ты собрался, а? Чем тебе тут плохо? Давно тебя не кусали?» А один раз он подслушал, как папа проговорился про какие-то таблетки, и это сильно не понравилось Рыжему – никакой химии он больше не признавал.

Ситуация накалялась, на руках членов семьи всё чаще стали появляться царапины. Шмоська вынашивала планы мести, но, как только наступала пора действовать, то по доброте своей попадала впросак, проигрывая раунд за раундом и медленно сатанея. Неизвестно, чем бы это всё закончилось, но тут к хозяйке квартиры заявились ноги. Рыжий в это время как раз лениво перебирал лапами по направлении из кухни в комнату, и наткнулся на них в коридоре. И тут же опознал эти уверенно попирающие землю ноги, мимо которых он прошмыгнул обратно в подъезд после памятной своей самоволки, и, конечно, голос, сопутствующий ногам, узнал тоже. Дородная женщина с простоватым, но непоколебимым лицом удивлённо вскрикнула:

– Ты глянь-ка, Васильевна, кто это у тебя тут шмыгает!

– Да, дети его полуживого с улицы принесли, – улыбаясь, ответила мама. – Еле отходили.

– Ага… – женщина пристально разглядывала Рыжего, который уселся неподалёку и, в свою очередь, пристально разглядывал её. Ощущение грядущих перемен явственно витало в воздухе, и кот, конечно же, почувствовал это первым.

– Так ведь это же Степаныча кошак… – медленно проговорила гостья, вдоволь налюбовавшись Рыжим.

– Это какого-такого Степаныча? – насторожилась мама.

– Да в моём подъезде живёт. С месяц как у него животина пропала. Мужик аж запил от горя, – охотно сообщила женщина.

– А вы уверены, Елизавета Геннадьевна? – осведомилась мама.

– А ты бы его с кем-нибудь смогла перепутать? – ответила та.

Маме ничего не оставалось, как признать правоту Елизаветы Геннадьевны и тут же перейти в атаку:

– Ну и что с того? Кот у него без пригляда чуть не сдох, какой же он хозяин? Пьёт к тому же, говорите?

– Что есть, то есть, – вздохнула гостья. – Один ведь он совсем, вот и без опоры в жизни.

– А мне что теперь прикажете делать? – мама, надышавшись воздухом перемен, начала не на шутку заводиться. – Кота ему вернуть?

Тут из комнаты на шум выглянула Таська, как раз вовремя, чтобы услышать последние слова. Мгновенно оказавшись рядом со взрослыми, она вперила поочерёдно в каждого из них яростный взгляд и выпалила:

– Кого отдать? Сэмку? Рыжего? Кому? Мы его спасли, мы его хозяева – и никто его у нас не заберёт! Слышите – никто!

– Ну-ну, девочка, как тебя… Анастасия, кажется?… успокойся, успокойся, – несколько опешила от такого напора гостья. – Конечно, никто Рыжика у вас не заберёт, ему тут хорошо. Но видишь ли, его… э-э… прежний хозяин очень по нему скучает. Я конечно, могла бы ему сказать, что кот у вас, жив-здоров и всё такое, но… Очень уж он убивается. Я просто тебя хочу попросить – ведь ты же добрая девочка, правда? – возьми с собой котика, да сходи с ним ненадолго к дяде – глядишь, тот и маяться меньше станет.

– Нечего. Сюда пусть приходит и смотрит, – отрезала неостывшая ещё Таська.

Елизавета Геннадьевна вздохнула.