Рыжий (история одиночки)

– Нюхай, кому говорят, а то всю морду исполосую!

Ошарашенный Рыжик подошёл к склянке и, не очень хорошо понимая, что делает, вдохнул идущие из неё испарения. Голова тут же затуманилась, по телу разлилось тепло и кровь забурлила, дико и бесконтрольно. Нахлынувшие эмоции затребовали себе выхода, и он начал кататься по тряпью вместе с одуревшей кошкой, с каждой секундой всё более и более дурея сам. Когда они начали орать в голос, на площадке скрипнула дверь и старческий голосок продребезжал:

– Да что это с вами такое-то, окаянные? Валерианы, что ли, обнюхались? А ну кыш отсюда, дайте полежать спокойно!

Что-то наподобие стыда шевельнулось в мозгах у Рыжика, и он стремглав выскочил за дверь, Василиса за ним. Во дворе он сразу же бросился к дереву, махом забрался на два сука выше прежнего, и провернул свой цирковой номер с приземлением на все четыре лапы. Никаких неудобств он при этом не ощутил. Василиса в ответ попыталась было сделать сальто назад, но брякнулась плашмя на спину, рассвирепела и набросилась на Рыжика. Он подставлял ей для укусов то одно, то другое плечо, но не убегал, а потом сам попытался повалить её, но в итоге оказался на земле, с растопыренными во все стороны лапами. Потом они поочередно носились друг за дружкой, нарезая круги, а потом… Дурман вдруг прошёл, и Рыжик осознал себя стоящим на дрожащих ногах, с ломотой в позвоночнике, болью в плечах и беспросветно тяжелой головой. Василиса тоже угомонилась и тяжело дышала рядом.

– Всё, теперь спать… спать… – прохрипела она и, пошатываясь, направилась занимать спальное место. Как в тумане, Рыжик последовал за ней. Накатила волна дурноты, и он, давясь слюной, полетел куда-то вверх тормашками… И снился ему сон, как он заходит в какую-то комнату, где за столом сидят бабка и Василиса, обе в платках, и прихлёбывают что-то из блюдец, а на столе у них стоит самовар. Рыжик попытался было усесться к ним за стол (пить хотелось – мочи нет!), но бабка строго пригрозила ему пальцем и указала в угол, где стояла целая лохань. «Тебе туда. Ты же валерьянщик». Рыжик подошёл к лохани, и оттуда на него пахнуло таким дурманом, что он тут же закашлялся и начал давиться всеми своими внутренностями… Тут в сон ворвалась явь, в которой он тоже судорожно кашлял и давился, пока наконец немного не отлегло и забытьё не сковало его безрадостной мутью…

…Очнулся он, когда горели фонари и дверь уже была закрыта на крючок. Кое-как он выбрался наружу и попил из лужицы. Немного подождал, срыгнул и побрёл обратно под лестницу, где и упал на подстилку рядом с Василисой, которая спала беспробудным сном и, похоже, долго ещё не собиралась просыпаться. Чувствовал себя Рыжик мерзко, и мысли у него были совсем безрадостные: «У меня же испытание сегодня, а я чуть живой… И бабка… Отблагодарил, называется». Ох как же иногда бывает стыдно, так люто, что и жить не хочется. Ни год, ни два – да ни дня ни одного!

… Кажется, он задремал. И вздрогнул, когда в мутной голове раздалось:

– Так, а здесь у нас валерианочкой баловались… Рыжий, надеюсь, это не ты? А ну, подь сюды!

Котёнок на ватных ногах приблизился к Одноухому. Тот принюхался и гневно фыркнул:

– Ф-фу!… Ты совсем сдурел, что ли?

Рыжик молчал – мысли были прочно заволочены мутью.

– Да, дела… А Оторвыш уже крысёныша загоняет. – Гнев у него прошёл, и теперь Одноухий был просто очень расстроен. – А она… – он презрительно указал головой в угол. – Дрыхнет? Ну, это надолго… Ладно. Пошли на улицу.

Там он заставил Рыжика бегать по двору, пока тот не взмок и у него снова не начались судороги.

– Попей! – приказал Одноухий.

Рыжик попил и снова тяжело засеменил непослушными ногами.

– Пей! Беги! Пей! Беги! Стоп.

Рыжик загнанно дышал, но, к его удивлению, вдруг понял, что ему полегчало: и координация начала восстанавливаться, и в голове просветлело.

– Лучше? – осведомился Одноухий, и в этом его вопросе звучала неподдельная забота. – Вижу, вижу, что лучше. Ну, тогда задирай хвост – и пошли.

…Их ждали – та же кампания, на том же месте у трубы.

Рыжик поздоровался.

– Что это с тобой? – тут же осведомился Док. – Заболел, что ли?

Потом принюхался:

– А, вот оно что… И-и-диот!

Рыжику снова стало плохо. Хорошо, что вмешался Одноухий:

– Брось орать, умник. Василиска – та ещё чума. А для него это хор-рошим будет уроком.

– Каким уроком, каким ещё уроком… – начал было раздуваться очкастый, но тут словно из ниоткуда возник Оторвыш:

– Готово. Скорее, скорее – крысы уже в бешенстве!

– Слышь, а этот придурок валерианочкой баловался, – наябедничал Док.

Мэйкун обернулся уже на ходу:

– Его проблемы. По мне – так пусть хоть сдохнет.

И вот она, вот она – знакомая куча мусора, и коты вокруг неё… В последний момент Оторвыш всё-таки соизволил пообщаться с испытуемым:

– Времени нет. Как крысёныш вылезет – сразу подбегай, лапой по морде, зубами в горло – и трепи, пока живой. Понял? Я начинаю.

Рыжик сглотнул клейкую слюну. Голову окутал плотный туман, и сквозь него он размыто видел уставившегося в одну точку Одноухого… Как и в прошлый раз, куча ожила и из неё выглянула… нет, не морда, а перепуганная мордочка крысёнка. Он был гораздо меньше Рыжика, и весь взмокший – но не от ярости перед схваткой, а от страха.

–П-шшёл… – прошипел Одноухий.

«Это он мне…»

Котёнок подошёл к крысёнку почти вплотную. Тот сжался в мокрый серый комочек, маленькие глазки о чём-то умоляли, усы дрожали. Картинка перед Рыжиком вдруг обрела резкость, и теперь он отчетливо видел перед собой насмерть перепуганную жертву.

– За горло его, за горло! Он твой! Скорее, ты – рохля обдолбанная!

«Кто это? Док, Оторвыш? Какая разница… Я не смогу вот так – придушить этого малыша. Сколько он прожил – месяц, два? Почему я должен обрывать его жизнь?»

Он попятился назад, глядя в глаза крысёнку. «Пусть уж лучше меня Оторвыш того – за горло…»

Скорее всего, так бы оно и случилось, но тут дико взвыли сразу несколько глоток, и в кошачьем кругу началась самая что ни на есть настоящая паника, когда каждый лишь за себя. Рыжик обернулся и с ужасом увидел, что пространство перед ним быстро заполняется серыми тушками, и никого из своих нет уже и в помине. И когда острые крысиные зубы впились ему в холку и грубая безжалостная сила куда-то его поволокла, рыжий с белой грудкой котёнок, перед тем как провалиться в забытьё, успел подумать:

«Let It Be…»

Глава III. Братство крыс

… Он очнулся и поднял голову, первым делом учуяв кисловато-прогорклый запах чужой обители, где ему явно было не место. Когда же, проморгавшись, Рыжик обрёл способность ориентироваться в темноте, то его взору предстало крысиное семейство, состоявшее примерно из тридцати особей и находившееся непрерывном движении. Вдруг, как по команде, крысы замерли и уставились на него – маленькими мерцающими угольками ненависти. «Всё», – обречённо подумал котёнок. – «Сейчас сожрут. Специально ждали, когда в себя приду. А я ведь такой молодой… Наверное, меня ещё и котом нельзя назвать».

Он положил голову на сопревшую дурно пахнущую землю. Сзади была стена. Тельце его саднило и ныло в ободранных до костей местах, а на холке явственно запеклись глубокие ранки, отзывавшиеся болью при малейшем движении. «Скорее бы», – устало подумал Рыжик. – «Всё равно ведь я уже не жилец».

Вдруг что-то безжалостное ворвалось в его мозг – безжалостнее всего, что он испытывал ранее. Нечто запредельное, разрывающее череп изнутри. «О-о-о-у-у-у-о-о-о!» – в судорогах завопило его сознание. – «Да просто перекусите мне горло, ну что же вы, гады, делаете!» Но тут… тут чудовищное давление на мозги прекратилось, и они неожиданно выдали на поверхность следующее: «Мала добыча… Шкура да кости. Ну ничего, ничего… Крови все попробуют. А я начну с самого сладкого – с хребта…»

Рыжик поднял голову и вздрогнул. На него, ощерившись, в упор уставилась бездонной выпуклой чернотой с отблесками пожара внутри здоровенная (почти с метр – ей-ей!) крыса. Изо рта и с усов её капала слюна. «Ничего себе…» – котёнок, оказывается, ещё мог чему-то удивляться. – «Экземпляр».

Это занесённое в его сознание чужеродное угловатое словцо должно было бы стать последним проявлением работы удивительного мозга, потому как тут же, измученный, едва не взвизгнув от боли, он изогнул шею, чтобы гигантской крысе было удобнее перекусить его с первой же попытки. Но тянулись секунды, а он почему-то не ощущал ничего, кроме нарастающей боли в загривке. А потом в его мозгу снова отозвалось: «Папа! Давай не будем его убивать, а? Он же меня не стал… Правда-правда – я знаю: он мог, но не стал». – «Цыц!» – взревела крыса размерами вытянувшегося в длину в ущерб всему другому порося. – «Пшёл отсюда, сосунок, а то сожру тебя, как и твоих хилых братцев!»

Рыжик повернул голову. Перед оскаленной мордой его потенциального убийцы ёжился всё такой же мокрый перепуганный крысёныш, которого котёнку надо было совсем недавно хватать за горло. «Ах ты…» – Рыжик умилился прямо аж до слёз на глазах. Он лизнул крысёнка («Бр-р-р! Да уж, не Василиса…») и легонько толкнул его носом в бок, чтобы тот уходил. Потом с вызовом уставился в страшные зрачки вожака. Но тот, вдруг чему-то озадачившись, захлопнул пасть и тоже уставился на свою жертву.

«Ты… ты что? Ты нас понимаешь?» – пронеслось в мозгу у котёнка. – Нет, это невозможно, просто невозможно… Эй – а ну кивни, если слышишь!»

Рыжик кивнул. Небрежно так, с чувством собственного достоинства, с вызовом. Он ждал, что вот сейчас крыса закончит удивляться и броситься на своего закоренелого врага, который к тому же умеет считывать её потаённые крысиные мысли. Однако, этого не произошло. Хвост чудовищного грызуна в сильном волнении начал выписывать замысловатые восьмёрки, иногда плетью стегая вспотевшую землю, пасть опять осклабилась.