Архив барона Унгерна

В июне 1987 г. Броня угодил в весьма неприятную историю. После издания очередного сборника с названием то ли «Цветы весны», то ли «Нехоженой тропой», Каплеру (который, кстати сказать, опять не был ангажирован и к шумихе вокруг очередного литературного свершения никакого отношения не имел) попалась на глаза небольшая рецензия ленинградской критикессы Надежды Поливаевой-Стекловой, в которой творение группы авторов-комсомольцев с тридцатилетним поэтическим стажем было представлено в сугубо апологетических тонах. Сказать, что Каплер был взбешен актом поклонения вопиющей пошлости, значит не сказать ничего. Первые несколько часов по прочтении рецензии он провел в прострации. Очнулся Броня только в поезде, который не спеша, но неуклонно двигался к Ленинграду. Высадившись на вокзале и побродив по городу часок-другой в состоянии аффекта, Каплер, бормоча под нос что-то вроде «тварь ли я дрожащая или…», отправился на поиски редакции. Вечером того же дня ничего не подозревающая Надежда Стеклова, открывшая дверь промокшему под струей случайной поливальной машины незнакомцу, получила четырнадцать ударов в бок острым предметом, похожим на авторучку.

По возвращении в Москву страх наказания овладел Броней безраздельно. В припадке мнительности и жалости к самому себе он сжег личные документы, затем, раскаявшись, стал звонить друзьям, но вдруг вспомнил картину убийства[59 - Каплер не знал того, что известно нам: Н. Поливаева-Стеклова не только выжила, но и получила после этого инцидента широкую известность в среде ленинградской интеллигенции.] и довершил начатое, разгромив квартиру и самым жестоким образом расправившись с собственным имуществом. На закате он покинул разоренное жилище и бездомный, беспаспортный, да к тому же еще и сильно пьяный, ушел в неизвестном направлении.

Немного поскитавшись по Москве и пригородам, Броня поселился на старой полуразрушенной даче, брошенной прежними хозяевами. Там в один из отчаянно тоскливых вечеров, мучимый какими-то смутными предчувствиями, он нашел клад – на садовом участке за домом им был выкопан плотно запечатанный пакет с размашистой надписью по-французски: "Pourles les gros bonnets"[60 - «Для важных особ» (франц.).]. В пакете оказались письма – множество писем, отправителем которых значился коллежский асессор Пафнутий Кердышков. С этого момента прикоснувшийся к великой тайне нищий думал только об одном – об эликсире бессмертия[61 - Эпистолярное наследие П. Е. Кердышкова состоит в основном из неотправленных писем, предназначавшихся его сыну Аполлонию, проходившему обучение в Сорбонне. Дело в том, что камердинер Кердышкова – Доримедонт Скопцов, будучи человеком традиционных воззрений, с крайним недоверием и даже отвращением относился к занятиям алхимией своего господина и, заботясь о его репутации, тщательно скрывал их от родственников и знакомых семьи. Благодаря его дотошному контролю переписки хозяина, большая часть которой была просто изъята и спрятана, сегодня мы располагаем целым комплексом весьма своеобразных и интересных исторических источников. В письмах затрагивается множество научных проблем, вот лишь три наиболее существенные: философский камень, эликсир бессмертия, свойства воды. В связи с последней темой в высшей степени любопытным представляется письмо Кердышкова-старшего французскому химику Полю Макеру. В 1775 г. Макер оказался на пороге важного открытия: при сгорании водорода ему удалось получить воду. Поскольку в то время вода считалась неделимым веществом, исследователь, дабы не прослыть сумасшедшим, предпочел не обращать на результат эксперимента никакого внимания и продолжал утверждать что вода – простое вещество. Такое безразличие к науке привело Кердышкова в неистовство и заставило его написать французу весьма резкое письмо, которое – как можно догадаться – адресатом не было получено.].

Вопреки логике переходных эпох, перестроечная смута почти не затронула Каплера. Он жил отшельником, собирал радиоактивные ягоды и грибы, варил умопомрачительные супы из крапивы, кореньев и куриных кубиков, ловил уклеек неподалеку от городских стоков – в общем, сибаритствовал, ощущая себя счастливейшим человеком на свете и посвящая почти все время бодрствования изучению переписки и проведению простеньких химических экспериментов. Тем не менее, такой принципиальный абсентеизм обернулся для Каплера неожиданной стороной. Когда разразились памятные события 1993 г., он, как и следовало ожидать, оказался в эпицентре. В час триумфа демократии у стен Белого дома он случайно познакомился с неким Фарадеем Фадеевым, человеком без определенного места жительства, который, как и Броня, участвовал в конфликте не на стороне какой-либо политической группировки, а в качестве мародера.

Фарадей, названный родителями столь необычно в честь великого физика и естествоиспытателя, до развала СССР работал в оборонном НИИ и занимался созданием новейшего химического оружия. После роспуска института ученый-секретчик был обречен на нищенское существование, от него ушла жена, и он постепенно опустился, дойдя до крайних пределов пауперизации. Под свист пуль, звон разбитых стекол и вой толпы Каплер предложил Фарадею сотрудничество и – что немаловажно – полное обеспечение. Тот наотрез отказался, но через месяц появился на пороге каплеровской дачи с двумя чемоданами, набитыми приборами для современной химической лаборатории.

На даче у Брони Фарадей поначалу занимался в основном двумя делами: спал хмельной в гамаке и лорнировал при помощи театрального бинокля резвившуюся на близлежащем пляже несовершеннолетнюю молодежь. Однако, когда Каплер на невесть где добытые деньги закупил партию реактивов, работа, что называется, закипела. День и ночь работая «по Кердышкову» (Фарадей говорил невнятно, произнося это словосочетание, придуманное Каплером, так что получалось «по Келдышу», что ужасно забавляло обоих) они скоро вышли на создание формулы эликсира. В январе 1995 г. вещество удалось синтезировать. Раствор в самом деле имел чудодейственные свойства, однако не те, о которых писал покойный коллежский асессор. Фарадей и Броня получили не эликсир бессмертия, а «эликсир целомудрия» (название каплеровское): препарат не противостоял старению, но позволял весьма эффективно бороться с половым влечением. Подавление последнего достигалось за счет резкого увеличения остальных желаний. Голод, жажда, значительное снижение болевого порога, крайняя сонливость (уже не говоря про алкоголизм) – вот некоторые из тех симптомов, с которыми столкнулись коллеги, испытывая препарат на себе.

Зима – весна 1995 г. выдалась спокойной. После того, как запас материалов был исчерпан, и на научном фронте наступило затишье, друзья решили не форсировать события и воспользоваться передышкой. Вечера коротали за чтением. Каплер читал избранные места из советских поэтов:

Глаголют притчи о крупинке мака,
И три кабалистические знака
В паучьем изготовились броске…
Крупинка мака – атом бытия!

Фадеев воспроизводил по памяти целые куски из средневековых алхимических трактатов. Особый энтузиазм охватывал его при декламации отрывков из «Книги двенадцати врат» Д. Рипли:

«Чтобы получить эликсир мудрецов, возьми, сын мой, философской ртути и накаливай, пока она не превратится в зеленого льва. Дигерируй этого льва на песчаной бане с кислым виноградным спиртом, выпари жидкость, и ртуть превратится в камедеобразное вещество, которое можно резать ножом. Положи его в обмазанную глиной реторту и не спеша дистиллируй. Когда киммерийские тени покроют реторту своим темным покрывалом, ты обнаружишь внутри нее истинного дракона, пожирающего свой хвост. Возьми этого черного дракона, разотри его на камне и прикоснись к нему раскаленным углем. Он загорится и, приняв великолепный лимонный цвет, произведет из себя красного льва. Сделай так, чтобы и он пожрал свой хвост, и снова дистиллируй продукт. Наконец, сын мой, тщательно ректифицируй, и ты увидишь появление горючей воды и человеческой крови».

Во время декламации Фарадей жутко гримасничал и зловеще хохотал так, что лабораторная посуда в серванте вторила ему перезвоном колоратур.

8 июня вынужденный отпуск был прерван. Каплер и Фадеев организовали ограбление продуктового магазина в г. Серпухове и на добытые преступным путем деньги произвели закупку новых химикатов. Параллельно с экспериментами Фарадей занимался сборкой новейшей модели самогонного аппарата, оснащенного набором релаксационно-квантовых транзисторов и передовой, не имеющей аналогов системой контроля качества[62 - Самогон Каплера – Фадеева производился из гневных писем в адрес президиума Союза писателей первого и настаивался на старых рационализаторских предложениях второго. Возможно, благодаря этому он обладал замечательным, поистине чудодейственным свойством отличать хорошую литературу от плохой. Хорошей он не причинял никакого вреда, но стоило лишь слегка омочить в нем слабое или вовсе бездарное сочинение, как оно тотчас покрывалось масляными пятнами и характерными химическими ожогами.]. Совершенно безобидное на первый взгляд предприятие привело к поистине катастрофическим последствиям: во время очередного эксперимента оба, находясь под воздействием коктейля из эликсира и первача, уснули и угорели ядовитыми парами сурь-мяноводорода.

Фадеева врачам спасти не удалось, а Каплер выжил благодаря очередной случайности. В реанимационном боксе Броне было видение – ему явился тибетский лама Кы Ньонг и, сверкая протуберанцами, открыл тайну эликсира бессмертия. Телепатически сообщив Броне серию образов, центральным из которых был образ барона Унгерна, он указал и местонахождение его архива.

Обретя надежду получить архив, а с ним и настоящую формулу эликсира, Броня стремительно пошел на поправку. В начале 1996 г., выдворенный из стационара за злостное и систематическое нарушение санэпидрежима, он вернулся на дачу. Глубоко скорбя о гибели друга, Каплер впал в восьминедельный запой. Он целыми днями просиживал на летней кухне рядом с фарадеевским самогонным аппаратом и созерцал артефакт, оставшийся памятью о талантливом ученом, – огромный плакат с жирной надписью: "FAC TOTUM"[63 - «Делай все» (лат.).]. Под тяжестью горя злоупотребляя напитком, Броня дошел до такого состояния, что видения стали возвращаться. Это, однако, не смутило его, наоборот, он весьма воодушевился и даже начал вести записи, скрупулезно фиксируя каждую деталь и боясь упустить что-либо важное. Дневник Каплера, подобно «Исповеди» Де Квинси, пестрел разнообразными фантасмагориями; так, к примеру, на третьей неделе запоя состоялось явление ламы Кы в паре с полковником британских войск сэром Генри Брэдфордом. Не стесняясь в выражениях, они угрожали Броне наводнить дачный поселок ламами из монастыря, а также крестьянами из близлежащих высокогорных селений, если он немедленно не отправится в Тибет на поиски архива. Будучи привязан к своему технологичному агрегату невидимыми нитями и не имея ни душевных, ни телесных сил предпринять столь далекое путешествие, Броня принялся писать в Академию наук и другие научные центры с целью убедить ученых в необходимости организации археологической экспедиции в Тибет для скорейшего нахождения архива Р. Ф. Унгерна.

Всего им было отправлено более трехсот писем, около сорока получил член-корреспондент РАЕН, доктор исторических наук, профессор Тенгиз Донгузашвили. Прочитав первое же, он отказался от всех кафедр и слег в больницу с диагнозом «обширный инфаркт». Грустная участь постигла и других ученых, имевших дело с каплеровскими письмами: в общей сложности от них скончалось четыре академика, серьезно заболели одиннадцать докторов и кандидатов наук, два аспиранта сошли с ума, один научный сотрудник без степени повесился. Карты горных маршрутов с указанием кратчайших троп, перечень населенных пунктов, которые можно использовать в качестве перевалочных баз, общие сведения о быте монахов Тибета, об этикете и принятом обращении, подробнейшее руководство по поиску архива и, наконец, описание самого архива барона Унгерна – вот с чем столкнулась шокированная научная общественность.

Между тем автор этой парадоксографии продолжал падение в бездну. Острая неудовлетворенность существованием, обозначившаяся как главная проблема второго месяца запоя, побудила его искать совершенства в рецептуре. Одержимый идеей алкогольного перфекционизма, Броня стал подмешивать в напиток сиккатив, что не дало желаемого результата и вдобавок усилило делириозную спутанность. К данному периоду относятся наиболее впечатляющие из его дневниковых записей: находясь почти непрерывно в сумеречном состоянии, Броня писал, покрывая корявым почерком десятки страниц толстой ученической тетради. 2 сентября 1999 г. он впервые увидел себя со стороны: его облысевшая, скукожившаяся голова с нахлобученным пробковым шлемом британского колонизатора пыталась заткнуть дыру в стене, из которой, словно тропические гады, беспощадно и неуловимо выползали полковники Брэдфорды, луноликие ламы и прочая нечисть.

Гордиев узел, которым в недрах души Каплера свернулся злокозненный зеленый змий, затягивался все туже. Этого никак нельзя было отрицать: Броня потерял сон, почти ничего не ел и думал только об одном – как выкрасть со склада животноводческого комплекса «Прибытково» химикаты, необходимые для финального эксперимента. Напиток богов, царей и избранных героев должен был положить конец изматывающей духовной и физической борьбе, которую Каплер вел почти десять лет, и дать прямой, окончательный ответ на вопрос: "To be or not to be?"[64 - «Быть иль не быть?» (англ.).] Смелость и немного первача – таков рецепт победы, – вернувшись триумфатором из опасного рейда, Броня наполнил все имеющиеся в наличии емкости десикантами, дефолиантами и зооцидами, добытыми в ходе операции под несколько кичливым названием «Аполлон, Кипарис, Гиацинт… и я!» Стремление стать в один ряд с бессмертными наполняло Каплера даже до такой степени, что он отказался от полумер и, удалив из фарадеевского аппарата «ненужные» фильтры, получил пересыщенный раствор.

Напиток богов, царей и героев, «эликсир совершенства», сверкая голубовато-бирюзовыми лучами и нагнетая вокруг суровый неприродный аромат, манил и отпугивал одновременно. Где-то под ребрами надсадно захрипело сердце, повторяя: «Жизнью тебя и твоими родными у ног заклинаю: о, не давай ты меня на терзание псам мирмидонским!», а остатки рассудка, силясь донести грозный посыл, передали будто телеграфом: "sta viator"[65 - «Стой путник» (лат.).]. В это же время в правом ухе был слышен посторонний мужской голос, явственно говоривший: "oggi o mai"[66 - «Теперь или никогда!» (ит.).], а в левом – незнакомый женский, весьма громкий и нетерпеливый: "nur zu, nur zu!"[67 - «Ну же, смелее!» (нем.).] Стараясь не верить никому, Броня на глаз оценил крепость продукта. В этот миг в памяти всплыла кем-то когда-то брошенная фраза: "Fais ce que doit, advienne ce qui pourra"[68 - «Делай, что должен, и будь, что будет» (франц.).]. Почувствовав мимолетное облегчение, Броня зажмурился и немедленно выпил.

Маргианские хроники

Избранные главы монографии Бальтазара Хундберграбена

Науку следует предоставлять достойным и недостойным; наука сама сумеет позаботиться о себе, чтобы не остаться у недостойного.

    Абдаллах Абу-л-Аббас ибн Тахир

ГЛАВА I[69 - Для более полного раскрытия научной проблематики мы публикуем избранные фрагменты из книги Б. Хундберграбена, посвященной истории осмысления творческого наследия Р. Ф. Унгерна за рубежом (Hundbergraben B. Margianian chronicles. – N. Y., Philapater, 2001).]

6 июля 2001 года по европейским столицам прокатилась волна пышных торжеств, связанных с 80-летием унгерналистики, по выражению Жореса Алферова,

«Самой молодой и перспективной области гуманитарного знания, раскрывающей человеку новые возможности, расширяющей горизонты субъектно-объектных отношений, дающей беспрецедентные примеры научных подвигов и интеллектуального героизма».

Рефреном вторит нобелевскому лауреату и академик Самвел Григорян:

«Унгерналистика позволяет окунуться в мутные воды ушедших эпох и направить взоры к футуристическим туманностям, находясь при этом в настоящем, сидя за рабочим столом».

Обратимся же к столь притягательной теме и станем свидетелями рождения унгерналистики в далеком 1921 году; впрочем, прежде необходимо уточнить, что речь пойдет не о появлении на свет новой науки и ее развитии, а скорее об обретении и утрате некоего предмета, выходящего за рамки конкретной научной дисциплины.

Долгие годы отцом унгерналистики ошибочно считался выдающийся архитектор Альфред Маргенштерн, и лишь недавно, к ужасу его многочисленных потомков-унгерналистов, выяснилось, что первый камень в великое здание новой теории заложил шведский драматург и театральный режиссер Маркус Шлюмбом[70 - Согласно общепризнанной в современной науке концепции, основоположником унгерналистики принято считать доктора Алоиза Моргенштерна, автора первого опубликованного научного труда о Р. Ф. Унгерне (Моргенштерн А., «Гносеологическая экспонента в декартовых координатах майевтических систем. Непредвзятая критика философии барона Унгерна», Севастополь, 1918). Б. Хундберграбен придерживается достаточно спорной позиции, корни которой уходят в ультрареакционную немецкую историографию 30-х годов XX века.]. Безмолвная атмосфера всеобщего уныния, охватившего клан Маргенштернов, отнюдь не дает повода усомниться в значимости сделанного открытия. Нет нужды приводить многочисленные свидетельства жизнедеятельности Маркуса Шлюмбома, остановимся лишь на одном из эпизодов, наиболее полно характеризующих его личность и его место в искусстве. Как замечает на страницах автобиографии кинорежиссер Ингмар Бергман:

«В стремлении превзойти Стриндберга, Шлюмбом напоминал мне скорее Альфа Шеберга, нежели Бу Видерберга».

Летом 1921 года, в период работы Маркуса Шлюмбома над постановкой «Тартюфа», в его доме поселился молодой человек, пользовавшийся крайним расположением хозяина. Спустя некоторое время он исчез так же таинственно, как и появился, оставив после себя баснословные счета и саквояж с бумагами, помещенный дочерьми режиссера на чердак. Вскоре после провала «Тартюфа», Шлюмбом увлекся пьесой Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным», и не мог не вспомнить о саквояже. Так появился на свет архив сына барона Унгерна, и познание как таковое стало возможным. Совмещая изучение архива с постановкой «Данаид» Софокла, Шлюмбом совершенно спонтанно решил выдать трех своих дочерей замуж за сыновей прибывшего из Египта архитектора Альфреда Маргенштерна. К несчастью, «Данаиды» также не вызвали у публики интереса, и судьба предоставила Шлюмбому возможность заняться «Королем Лиром». Нетрудно предугадать дальнейшую участь архива: он, как и все имущество режиссера, был разделен между молодыми семейными парами, что способствовало погружению унгерналистики в хаос теоретических споров, не прекращающихся и поныне. Зятья Шлюмбома стали родоначальниками первых научных унгерналистических школ и вскоре повели непримиримую междоусобную борьбу, утверждая свое понимание личности Унгерна. Эти столкновения Якоб Маргенштерн объясняет тем, что отдельные части архива не просто противоречили, но опровергали друг друга[71 - Маргенштерн Я., «Полное собрание триалектических парадоксов барона Унгерна» – Париж: “Philapater”, 2000 (2001). – Т. III, с. 256. О специфике публикаций представителей династии Маргенштернов см. комментарий в разделе «Библиография».]. Что же касается Маркуса Шлюмбома, то последний и наиболее яркий из его провалов состоялся в 1929 году. Очередной жертвой новатора стала драма Максима Горького «На дне». Впрочем, произведения соцреалистов обладали счастливой, хотя и необъяснимой способностью наносить постановщикам ответные удары. Разоренный бессмысленными тратами и отголосками Великой депрессии, Маркус Шлюмбом влачил жалкое существование, нищенствуя и проклиная Стриндберга. Его след теряется в лабиринте стокгольмских богаделен в середине 30-х годов.

Фатальная предопределенность сопряженная с мифологическими аллюзиями, так некстати вплетенными в полное суровой прозы бытописание XX столетия, сопровождала и трагическую гибель дочерей Маркуса: Аглаи, Герты и Сандры – Розы Шлюмбом– Маргенштерн. Их приданое – таинственный архив – являлось секретом не только для окружавших свадебное торжество пращуров Папарацци, но и для самих юных красавиц. Как было совладать им с искушением – возможностью приобщиться к вековой тайне, ставшей частью семейного предания? Неизвестно, какие секреты были обнаружены их шаловливыми ручками, но очевидно, что увиденное повергло их в шок. Оцепенение, сменившееся депрессией, граничившей с потерей рассудка, подтолкнуло их к непоправимому шагу. Во время совместного свадебного путешествия, осматривая достопримечательности афинского Эрехтейона, сестры покончили с собой, подобно дочерям Кекропа, бросившись с отвесных скал в море.

Перед тем, как продолжить дальнейшее освещение истории архива сына барона Унгерна, тесно переплетенной с историей клана Маргенштернов, стоит несколько слов уделить основателю славной династии Альфреду Маргенштерну. Он был не просто архитектором, изящные постройки которого украшали берега Марны, улицы Ковентри, Эссена и Вердена. В первую очередь Альфред был миссионером-урбанистом, посвятившим свою жизнь и свой талант сизифову труду возведения городов на необжитых пространствах африканского континента.

«Этот высокий, сутулый человек с загорелым лицом появлялся то там, то здесь, и пламенной речью вдохновлял полудиких автохтонов, в единую долю секунды осознававших необходимость городского строительства»,

– вспоминал о Маргенштерне Лео Фробениус.

По мере продвижения в глубины девственного материка, творец Прогресса оставлял за спиной десятки городов, но он также и находил в себе мужество остановиться, обернуться и посмотреть назад. И тогда он видел реальность: суеверный страх вождей племен, диверсии ретроградов, презрение колониальных властей. Альфред Маргенштерн не боялся действительности, он ее преобразовывал. Являясь светочем культуры и интеллекта посреди мрака варварства и безумия вандализма, он давал основанным городам древние, часто римские имена. Так в Африке стали появляться Аргенторатум, Августа Виндекорум, Урбс Клаворум, Акуис Гранум и прочие недоступные нилотским наречиям раритеты. Из маленькой причуды гения вырос нелепый исторический казус: введенный в заблуждение дублированием названий римских городов, академик Фоменко сместил границы древней империи к экватору. Но вернемся к пути Альфреда Маргенштерна, испытавшего трагическую горечь утрат, сравнимую со скорбью Леонардо да Винчи, также видевшим гибель своих шедевров. В 1900 году по личному распоряжению Крюгера войска Трансвааля сожгли Лондиний в Южной Родезии. Затем депутат итальянского парламента от города Рима Марк Порцикато добился от кабинета Джолитти разрушения Карфагена в Эритрее. В 1912 году администрация Фернандо-По, в ответ на «прыжок Пантеры» и разразившийся марокканский кризис, объявила Маргенштерна персоной non grata, а суперинтендант Занзибара, заявив, что не потерпит новой Фашоды, выслал его из страны. Альфред Маргенштерн умер в глубокой старости, утонув при пуске Асуанского водохранилища, затопившего Атлантиду – последнее детище великого урбаниста.

Пока отец укрощал непокорную природу, трое его сыновей находились в центре внимания интеллектуальной и эстетической элиты Старого Света, творя историю унгерналистики. 20-е годы XX века подарили европейской науке три ярких и самобытных унгерналистических школы, основателями которых стали Бенедикт, Вильгельм и Гедеон Маргенштерны. Старший из братьев – Бенедикт, мистик и оккультист, был известен Веймарской республике не только как идеолог партии национал-социалистов, но и как лидер трансцендентального направления унгерналистики. Используя материалы архива, он с легкостью убеждал даже непримиримых оппонентов в божественной природе барона Унгерна[72 - Маргенштерн Б., «Идеал завоевания с помощью Дхармы» – Париж: “Philapater”, 1926 (2001), с. – 102.]. Более того, Бенедикт Маргенштерн настаивал на том, что великий бог войны, коим он мнил Унгерна, простер свою длань и над Третьим рейхом, и что без его благословения не мог появиться на свет и сам партайгеноссе Шикельгрубер[73 - О пренебрежительном отношении Бенедикта к Гитлеру свидетельствует тот факт, что в быту ученый именовал фюрера не иначе как «Книболо». – Б. Х.].

Наличие столь опасных документов в частных руках и явно противоречащие официальной пропаганде воззрения ученого привели его к вынужденной эмиграции и передаче бесценных материалов в личное хранилище Рудольфа Гесса. На этом пути архива и архивариуса расходятся. Как известно, в 1941 году Гесс вместе с архивом пытался высадиться в Великобритании, небезосновательно предполагая выторговать себе жизнь в обмен на документы. Молодой исследователь Юстас Маргенштерн выдвинул гипотезу, согласно которой, в находившейся у Гесса части архива содержалось детальное описание будущих событий Второй мировой войны, что не могло не заинтересовать Черчилля[74 - Маргенштерн Ю., «Точка отсчета – реальность. Футурологические экзерсисы барона Унгерна» – Париж: “Philapater”, 1998 (2001), с. 513.]. Впрочем, надеждам Рудольфа Гесса не суждено было воплотиться в жизнь – то ли вследствие ошибки пилота, то ли в результате сознательного саботажа сейф с архивом приземлился в Северном море и был навсегда утрачен. Вероятно, этим объясняется самоубийство Гесса, не пережившего трагедии.

В конце 40-х годов Бенедикт Маргенштерн снарядил ряд экспедиций в Северное море, пытаясь пальпировать дно эхолотом. Потерпев неудачу, он вернулся в США и вскоре стал любимцем американских телезрителей как победитель интеллектуального шоу «Цена вопроса – 64 тысячи долларов». Скандал, связанный с подтасовкой вопросов в телешоу, не затронул репутации Бенедикта, а счастливая и богатая старость позволила ему предать забвению патологические идеалы своей бурной молодости.

Непримиримым врагом и бескомпромиссным оппонентом Бенедикта был его младший брат Вильгельм, основатель антисакральной унгерналистики. Вильгельм Маргенштерн, борец за мир и разоружение, вступивший в СДПГ под влиянием расправы над Матиасом Эрцбергером, депутат Рейхстага, засыпавший с Веймарской конституцией под подушкой, – он был категорическим противником трансцендентальной теории происхождения Р. Ф. Унгерна. Вильгельм неоднократно заявлял, что барон отказом от проведения демократических выборов в Народный Хурал Монголии запятнал идею правового государства и гражданского общества. Он не раз инициировал в Рейхстаге проект резолюции публичного осуждения Унгерна, отлично понимая, что это повлекло бы за собой автоматический запрет деятельности НСДАП в Германии. Целеустремленность, столь свойственная Маргенштернам, вела Вильгельма к победе – в 1932 году ему удалось добиться открытого рассмотрения «дела Унгерна», для чего он доставил в здание Рейхстага материалы своего архива. Реакционные круги не могли смириться с поражением, и накануне слушаний помещение с засекреченными документами было подожжено и выгорело дотла, впрочем, как и само здание Рейхстага. Современные унгерналисты, в том числе Эрнст Маргенштерн, считают, что основным оправдательным доводом на Лейпцигском процессе для Георгия Димитрова послужило его откровенное пренебрежение личностью Унгерна, чем не мог похвастаться его тайный поклонник Мариус ван дер Люппе[75 - Маргенштерн Э., «Один и без оружия» – Париж: “Philapater”, 1998 (2001), с. 79.].

Лейпцигский процесс стал поворотным моментом в жизни Вильгельма Маргенштерна. В 1933 году он вступил в Коминтерн и вскоре бежал в Советский Союз. После нескольких лет необъяснимого молчания он приобрел всеобщую известность как исполнитель главной роли в спектакле Герберта Раппопорта «Доктор Мамлок». Печальное предзнаменование Керенского, не взирая на горькую иронию Шульгина, вновь оправдало себя: политик превратился в актера. За кадром осталось лишь облако из букетов поклонниц и листков с автографами, давшее возможность Вильгельму, словно обладателю сказочного цеппелина, воспарить над реальностью парламентских выборов и безотчетным пафосом политических заявлений, так тяготивших его агонистическую юность.

Гедеон Маргенштерн последним из братьев вступил на тернистый путь унгерналистики. Бурные сражения старших представителей династии обошли его стороной, равно как и политические баталии, коими сопровождались агония Веймарской Германии и рождение Третьего рейха. Гедеон, художник по профессии и по природе, посвятил свою молодость созданию пустынных пейзажей, подобно Казимиру Малевичу, заслоняя цветущие оазисы и витиеватые конструкции оросительных сооружений толщами песка и парадоксально-отталкивающими фатаморганами. Эстетическое мироощущение позволяло ему игнорировать общественное мнение, взывавшее к нему как к третейскому судье в спорах Бенедикта и Вильгельма, но в конце концов и Гедеону вслед за братьями по крови и науке пришлось снизойти до пыльных фолиантов архива. По истечении нескольких месяцев (дней? часов?) Гедеоном Маргенштерном была сформулирована квазиперсоналистская парадигма унгерналистики, справедливо названная современниками «ударом в мягкое подбрюшье науки». Гедеон отрицал не только божественную природу барона Унгерна и материальность Народного Хурала, но и самого Унгерна, его личность, биографию и творчество[76 - Маргенштерн Г., «Феномен экзистенциального диссонанса или барон Унгерн как абсолютное ничто» – Париж: “Philapater”, 1929 (2001), сс. 54–60, 119–122, 340.].

Агностицизм квазиперсоналистов, пропагандируемый маргинальными элементами и завоевавший сердца «золотой молодежи», по меткому выражению Геббельса, «паразитировал на неокрепшей арийской психике, направляя грозную поступь потомков Арминия в клиники Альфреда Адлера». Начавшиеся после заявления рейхсминистра репрессии привели к разгрому школы квазиперсоналистов. Сам же Гедеон Маргенштерн своевременно покинул Германию, направившись на этюды в Ливию, где вскоре стал парадным портретистом Эрвина Роммеля. Дружба с полководцем спасла художника. По свидетельству публициста Шарлотты Маргенштерн, фельдмаршал лично разорвал ордер на арест и препровождение Гедеона в Маутхаузен, лишив его возможности знакомства с печальной судьбой генерала Карбышева[77 - Маргенштерн Ш., «Мольберт. Абсент. Прогрессивные взгляды» – Париж: “Philapater”, 1999 (2001), с. 220.]. Эрвин Роммель принял деятельное участие и в судьбе архива сына барона Унгерна. Известно, что летом 1943 года он направил эмиссаров к главе американской разведки в Швейцарии Алену Даллесу, но когда тот, держа в уме неудачу «миссии Гесса», в ультимативной форме потребовал предоставления фотокопий архива, германская сторона свернула переговоры. Достоверным фактом является и то, что заговорщики (в числе коих был Роммель), готовившие в 1944 году антигитлеровский переворот, выступали под демагогическим лозунгом опубликования документов архива.

После неудачного мятежа и самоубийства Роммеля архив пытались разыграть в дипломатической партии в феврале 1945 года. Некто генерал Вольф в беседе с Даллесом упомянул, что представляет – ни больше, ни меньше – новых владельцев архива. Версию срыва переговоров советской контрразведкой, не принимаемую во внимание специалистами, оставим для дальнейшей кинематографической эксплуатации. Подлинной причиной послужила долгожданная находка архива, укрытого в кивории христианского храма в Бизерте. Тогда же, в обстановке строжайшей секретности, он был переправлен в США, где пребывает и поныне. Единственная из трех уцелевших частей архива, к радости мирового научного сообщества, хранится в полной безопасности в сейфах северной башни нью-йоркского торгового центра[78 - Монография вышла в свет накануне трагедии 11 сентября 2001 г.]. Что же касается Гедеона Маргенштерна, то он, в отличие от братьев, потерявших вверенные им документы, предпочел затеряться сам. Возможно, и сейчас он живет посреди Ливийской пустыни в пестрой компании парадных портретов Эрвина Роммеля и неспешно листает «Зеленую книгу», постигая суть бедуинских свобод.

ГЛАВА IV

Период господства фашистской идеологии в Германии пагубно отразился на развитии унгерналистических знаний. Унгерналистика в данном случае не являлась исключением из правил, более того, на ее примере можно рассмотреть эволюцию гуманитарной мысли как таковой, поскольку унгерналистика в своём роде архетипична, эта наука потенциально способна вобрать в себя весь комплекс накопленных человечеством гуманитарных знаний. Необходимо отметить, что объективные причины кризиса были усугублены субъективными. Унгерналистика оказалась на грани катастрофы во многом благодаря вульгаризации ее самими исследователями. Если отцы (братья) основатели, несмотря на общеевропейский хохот и свои весьма ограниченные, хотя и не лишенные блеска, возможности, все же понимали, что имеют дело с великой наукой, то их потомки попытались сделать из унгерналистики безмолвную служанку. К счастью, наука оказалась не такой беззащитной, как могло показаться на первый взгляд. Впрочем, во избежание обвинений в гилозоистической трактовке знания, перейдём непосредственно к изложению событий.

Первый удар по фундаменту унгерналистики нанес Доминик Маргенштерн, сын Бенедикта Маргенштерна, унаследовавший от отца страсть к гностическим экзерсисам, еще более развившуюся в нем под воздействием пьянящей идеи новой Германии, управляемой сверхчеловеками. Таким сверхчеловеком являлся и сам Доминик. Пройдя путь, предначертанный ему с малолетства перстом фюрера, и проявив при этом недюжинные способности и рвение, он миновал одним прыжком десяток ступеней служебной лестницы и оказался в центральной канцелярии Ahnenerbe. Молодой сотрудник, не сомневавшийся в своих сверхвозможностях, не остался в тени и на новом поприще: им был разработан план экспедиции отряда Ahnenerbe в Непал с целью похищения принцессы рода Притхви-Нараян-Шаха. Этот успех позволил Доминику лично возглавить операцию «Тень барона», суть которой заключалась в нагнетании общеевропейской истерии вокруг имени барона Унгерна. С этой целью в Берлине, а впоследствии и в других европейских столицах была создана разветвленная сеть тайных организаций сектантского типа, препятствовавших научным исследованиям. Образовавшийся вакуум Доминик поспешил заполнить новой «революционной» теорией. В крайне идеологизированной брошюре «Теогония ХХ века» он не только реанимировал трансцендентальные концепции своего отца, но и попытался доказать божественное происхождение сына барона Унгерна, за что его сторонники за рубежом получили иронично-язвительное прозвище «филеокветане». Обладая безграничными ресурсами рейха и фантастической целеустремленностью, Доминик, несомненно, добился бы победы, но провидение распорядилось судьбой сверхчеловека иначе. 12 февраля 1934 г. при выполнении особого партийного поручения Доминик Маргенштерн был растерзан на улицах Вены разгневанной толпой пьяных шуцбундовцев.

Небезынтересные подробности смерти Доминика приводит современный исследователь Чарльз Маргенштерн. По свидетельству очевидцев, допрошенных венской уголовной полицией, беспорядки, начавшиеся в местной пивной «София», были спровоцированы неким Янгом Штернбергом, с фатальным вмешательством коего так или иначе столкнулись все представители этого поколения Маргенштернов. Необходимо упомянуть и еще один факт. Чарльз Маргенштерн знакомит читателей с фразой, сказанной его дедом Гедеоном, который был настолько потрясен смертью племянника, что не сразу нашел нужный язык: