Штабс-капитан

– Ничаво, один хрен скоро подохнешь, – «по-доброму» заметил рыжий и ткнул мне на прощание под дых.

Бдительный рыцарь революции назначил мне охрану в лице китайца.

– Твоя лизи смирна… А то моя стрелять! – сразу предупредил меня чужеземец. Да, тяжело товарищам из Китая даётся русский язык.

Судя по всему, жить мне осталось недолго. Ровно до возвращения в лагерь командира отряда товарища Ванцетиса. Можно даже продолжать молчать – это уже ни на что не повлияет. О том, что я бывший офицер царской армии, наглядно говорил мой френч, а также найденные при мне документы на имя штабс-капитана Венцова Александра Павловича. А с офицерами у красных разговор короткий. Раз-два и в расход… Как выясняется, конспиратор я никудышний. Меня извиняло лишь то, я никак не рассчитывал на встречу с красными на таком удалении от театра военных действий! Жаль, что браунинг у меня тоже нашли и, понятное дело, конфисковали. Даже застрелиться не из чего…

3

Все началось два месяца назад. Уже минуло полгода, как свершился октябрьский переворот. По улицам Петербурга ещё гуляли толпы солдат-дезертиров и матросов, пьяных от полученной свободы и отмены «сухого закона». Но уже появились патрули рабочей Красной гвардии. Гражданское население затаилось и старалось меньше показываться на улицах.

Новые власти принялись деятельно наводить порядок, так они его понимали. Однако улучшения жизни не наблюдалось, все становилось только хуже. Петроград фактически оказался в блокаде. Внешнее её кольцо составляли заставы, где арестовывали всех, кто пытался в частном порядке провезти в город продукты. Советы объявили «мешочников» вне закона, и облавы на них проводились повсеместно. Не менее страшно было внутреннее кольцо, в котором оказался почти каждый петроградец. В городе проходили постоянные обыски, реквизиции «во имя революции» любых мало-мальски ценных вещей и незаконные аресты. Как следствие среди населения возник голод.

В конце весны 1918 года Петросовет принял постановление о так называемом «классовом пайке». Жители города были разделены на четыре категории довольствия. Рабочим полагалось по 1/2 фунта (фунт = 409 г) хлеба в сутки, служащим – 1/4 фунта, лицам не рабочим и не служащим, живущим своим трудом – 1/8 фунта, и, наконец, нетрудовым элементам – 1/16 фунта. Размер пайка менялся в зависимости от ситуации, его могли и вообще не выдать. Были случаи, когда даже рабочим выдавали по 1/8 фунта (51 г), что вызвало массовые забастовки.

Бойкот гражданских служащих, попытавшихся в первые месяцы после октябрьского переворота таким образом бороться с советской властью, быстро сошёл на нет. На голодный желудок долго не побастуешь. Страдая от голода, люди несли спекулянтам все, что у них было ценного.

Начался исход населения из северной столицы. Такое «вымирание» Петрограда было организовано Советами, чтобы избавиться от «нежелательных элементов» и сломить оставшихся, ведь хронически голодный человек становится настолько апатичным и равнодушным, что готов покориться своей судьбе и за хлебную корку продать душу дьяволу. Как писал «вождь мирового пролетариата» В.И.Ленин:

«Хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность являются в руках пролетарского государства, в руках полновластных Советов, самым могучим средством учёта и контроля, таким средством, которое, будучи распространено на капиталистов и на богатых вообще, будучи применено к ним рабочими, даст невиданную ещё в истории силу „приведения в движение“ государственного аппарата, для преодоления сопротивления капиталистов, для подчинения их пролетарскому государству. Это средство контроля и принуждения к труду посильнее законов конвента и его гильотины. Гильотина только запугивала, только сламывала активное сопротивление. Нам этого мало…»

***

В комнате царила полутьма. На круглом столе стояла керосиновая лампа – «трёхлинейка». Её фитиль был прикручен, и слабого света едва хватало, чтобы выхватить из темноты силуэты присутствующих. Пятеро теней – за столом, и трое на стульях – напротив.

– Господа, в ваших руках судьба Российской империи, – глухо произнёс один из сидевших за столом.

Я узнал говорившего. Полковник Анатолий Иванович Косолапов – руководитель подпольного центра «Союз защиты Родины и Свободы». Остальные члены штаба организации были мне неизвестны. В это опасное время нельзя было пренебрегать конспирацией. ЧК ежедневно проводило аресты бывших офицеров, чиновников и членов их семей. Малейшее подозрение или донос могли привести к тяжёлым последствиям.

– Мы верим, что вы справитесь с полученным заданием!

Трое офицеров вскочили с мест и почти синхронно щёлкнули каблуками. Одним из них был ваш покорный слуга.

Нам было поручено пробраться на Украину в окрестности города Н-ска. Там в усадьбе родителей подполковника Петра Васильевича Русакова в селе Боровском, был спрятан саквояж с драгоценностями и деньги, пожертвованные крупными коммерсантами на борьбу против Советов. Этот резерв ценностей был создан после октябрьского переворота и теперь пришла пора пустить его на правое дело. Курьерам нужно было найти тайник и доставить ценности на Дон лично генералу Корнилову.

Лавр Георгиевич Корнилов являлся моим кумиром. Родившийся в семье потомственного казака он достиг небывалых высот. Сделал военную карьеру благодаря упорству, трудолюбию и личной храбрости. Причём это был офицер, для которого понятие чести было не пустым звуком. Взять хотя бы случай, произошедший с ним ещё во время учёбы в Михайловском артиллерийском училище. Один из офицеров училища позволил себе обидную бестактность в адрес Корнилова и неожиданно получил от гордого юнкера отпор. Офицер был взбешён и уже сделал резкое движение, намереваясь применить силу, но невозмутимый юноша, сохраняя внешне ледяное спокойствие, опустил руку на эфес шпаги, давая понять, что за свою честь намерен стоять до конца. Увидевший это начальник училища генерал Чернявский немедленно отозвал офицера. Учитывая таланты и всеобщее уважение, которым пользовался Корнилов, этот проступок был ему прощён.

О подвигах Лавра Георгиевича ходили легенды. Подумайте только, с риском для жизни, переодевшись туркменом, капитан Корнилов провёл рекогносцировку неприступной британской крепости Дейдади в Афганистане. Затем в Персии во главе группы разведчиков прошёл через «Степь отчаяния» – местность, отмеченную на картах белым пятном и надписью «неисследованные земли». Сотни вёрст бесконечных песков, ветра, обжигающих солнечных лучей, пустыня, где почти невозможно было найти воду, а единственной пищей были мучные лепёшки. Все путешественники, пытавшиеся прежде изучить этот опасный район, погибали от нестерпимой жары, голода и жажды, поэтому первопроходцы тех мест – британские исследователи обходили «Степь отчаяния» стороной.

А каков следующий подвиг! Во время русско-японской войны, окружённый японцами в деревне Вазые, подполковник Корнилов штыковой атакой прорвал окружение и вывел свою уже считавшуюся уничтоженной стрелковую бригаду с приданными ей частями, с ранеными и знамёнами, сохраняя полный боевой порядок, на соединение с армией. И как апогей – Корниловский мятеж. Неудачная попытка вооружённого восстания, предпринятая тогда Верховным главнокомандующим Русской Армией генералом от инфантерии Корниловым в августе 1917 года с целью восстановления в России «твёрдой власти», установления «военной диктатуры» и предотвращения прихода к власти «большевиков». Для меня было бы честью служить под началом такого офицера.

Понятно, что я со всем пылом собрался выполнить порученное задание. Старшим в нашей группе был назначен подполковник Русаков. В помощь ему были приданы я и есаул Пустохватов. Последний был казаком с Кубани. Он одно время служил в тех местах, что могло помочь в предстоящем деле. Подполковник Русаков знал точное местонахождение груза. Почему в его сопровождающие выбрали нас с есаулом, судить не берусь. Скорее всего, мы были на тот момент самыми надёжными, молодыми офицерами, готовыми рискнуть своими жизнями за правое дело.

***

Ночью меня разбудило холодное касание. В лицо ударил яркий свет керосиновой лампы.

– Кто здесь? – заворочался я на своём неудобном ложе.

– Тише, господин офицер! – раздался в ответ тихий женский голос. – Я – царская дочь Великая княжна Ольга Николаевна. Мне удалось бежать из-под стражи. Молчите! Вы должны меня слушаться…

Передо мной была девушка-активистка. Маруся-Ольга поставила лампу на землю и сноровисто развязала мои путы.

– Господин офицер, сейчас вы выйдите из палатки и скажете часовому: «Пленник спит, до утра с нему не входить!» А потом пойдёте к лесу. По правую руку увидите высокое раскидистое дерево. Возле него вас будут ждать.

Закончив говорить, моя освободительница улеглась на моё место.

– Что же вы стоите? Быстрее уходите!

Когда я хотел её поблагодарить, Маруся уже спала сладким сном. Что себе возомнила эта девушка? Я прекрасно помню царскую дочь княжну Ольгу, эта самозванка на неё совсем не похожа…

Так или иначе, передо мной прекрасный шанс на побег. Я вышел из палатки. Китаец стоял по стойке смирно и пристально смотрел на щербатую луну.

– К пленнику не входить до утра! – строгим голосом произнёс я условную фразу.

– Слусаюс, нацальника! – ответил часовой, не отводя взгляда от жёлтого серпа.

Ещё до конца не веря в своё чудесное спасение, я быстрым шагом направился к раскидистому дубу, выделявшемуся на фоне ночного неба. Посмотрим, кто меня там ждет. Ваш покорный слуга с детства отличался любопытством.

4

На Украину мы пробирались кружным путём, замаскировавшись в солдат-дезертиров. Трудно было найти более разных людей, чем мои товарищи по заданию. Гибкий, подвижный, как ртуть, балагур с истинно казацкой смёткой – есаул Сидор Гаврилович Пустохватов. И медлительный, вальяжный, с брезгливым выражениям лица, всегда боящийся испачкаться – подполковник Петр Васильевич Русаков.

Есаул Пустохватов сильно выручал нас в дороге. Обладая природным даром легко сходиться с людьми, он рассеивал любые сомнения в наш адрес. За время поездки мы с подполковником Русаковым сблизились, как говорится сошлись характерами. Проводили время в долгих беседах о минувших временах, прочитанных книгах и просто философствовали. Есаул в этих разговорах не участвовал, отшучиваясь, что не привык рассуждать о высоких материях.

Из большевицких газет мы узнали, что генерал Лавр Георгиевич Корнилов был убит артиллерийским снарядом при штурме Екатеринодара. Добровольческую армию теперь возглавил генерал Антон Иванович Деникин. Мне не хотелось верить в случившееся – русский генерал-патриот пал от руки русского солдата. Но наше задание оставалось прежним.

Где на поезде, где на подводах мы наконец добрались до окрестностей Н-ска. Здесь была зона германской оккупации. В самом городе сидела самостийная администрация гетмана Скоропадского, но в сёлах безнаказанно бесчинствовали всевозможные банды, самыми крупными из которых были отряды батьки Махно и атамана Григорьева.

В крупном селе Боровском – цели нашего вояжа, царило полное безвластие. Крестьяне жили привычным общинным укладом, придерживаясь политического нейтралитета. Ближе всего им были анархистские лозунги батьки Махно о «безвластной трудовой федерации», «полной свободе», отрицание государственности и сельское самоуправление в виде «вольных трудовых советов». Росту популярности Махно способствовали акты экспроприации и раздача населению отобранного у «буржуев» имущества и продуктов.

Когда в Боровское приезжали представители оккупационных властей или бандиты, сельский староста всячески старался им угодить, поэтому село особо не грабили. О революционных событиях напоминала разорённая усадьба местного помещика – князя Василия Ивановича Русакова, отца нашего командира. Не таясь проехав через все село по главной улице, мы въехали на двор усадьбы. Чего нам было бояться? Подполковник ехал по своей родовой земле. К тому же самостийные власти нас снабдили надёжными документами.

Усадьба Русаковых располагалась на окраине села на небольшой возвышенности. Прятавшийся в яблоневом саду особняк темнел разбитыми окнами, а по двору было разбросан мусор. Форменный разгром и запустение. Как рассказал Петр Васильевич, его родители успели выехать за границу перед самой войной. Сам он навестил усадьбу полгода назад, когда и спрятал ценности в тайнике.

Вечерело. К моему удивлению, в одном из окон дома мерцал свет керосиновой лампы. Мы спешились и постучали в дверь. Нам открыл бородатый детина, одетый в фуфайку. В руках он держал охотничье ружье.

– Позвольте узнать, что вы делаете в моём доме? – строгим тоном спросил Русаков.

– Игнатий, кто там? – раздался приятный женский голос из глубины дома.

– Барыня, здесь какие-то офицеры… Говорят, что это их дом.

Слуга говорил с неуловимым акцентом. На какой-то миг я подумал, что он из поморов, но потом засомневался.

– Впусти их, голубчик…

Детина посторонился, и мы прошли в прихожую. На вешалке сохранилось несколько крючков. Повесив на них фуражки и вещмешки, мы направились во внутренние комнаты.