Перекрёсток. Рассказы+

– Да шучу я, шучу, – проговорил Обухов, – верно, свинина будет. Или омлет с беконом… А на худой конец, как там, Луис? Пуду? Уэкемуль?

– Да, да, – улыбаясь, откликнулся тот, раскуривая прокопченную трубку.– Пуду – это маленький олень… Лань, да? Уэмуль – больше…

– А!..– протянул Олонецкий.– Опять ты мне колеру подпустил…

– Вон, – сказал Луис, – местный caudillo идёт. Сейчас у него спросим…

Но вождь (Олонецкий прозвал его «эрлкёниг») выглядел обеспокоенным.

– Коре, коре! – произнёс он скороговоркой, а потом залопотал что-то по-своему, повторяя: «ваукане, ваукане!!!»

– О, diablo! – Луис подскочил.– Уходим! Быстро! Немедля!

– Да, что? Что случилось?! – воскликнул Обухов.

– «Ваукане» – враги! Караупари сейчас нападут – другое племя! У них стрелы с отравой. Лучше – в лес, в сельву… подальше… – От волнения проводник с трудом подбирал слова на чужом языке.

Индейцы заметались: женщины голосили, подхватывали детей; воины, возбуждённо перекликаясь между собой, размахивали луками.

– Педро, Тео! Бежим! – Голос Луиса зазвенел тревожной струной.

Они поднялись, переглянулись…

– Я Кавказ прошёл, – медленно произнёс Обухов.– Под началом самого Тормасова Александра Петровича воевал… И он тоже.– Олонецкий полушутливо поклонился.– Мы от врага не бегаем… Brustwehr надо сооружать… быстренько… Но тебя, Луис, не принуждаю… Спасайся.

Молодой креол чуть помолчал, а после в отчаянии заломил руки и резко выдохнул.

– Я остаюсь, – твёрдо проговорил он, глядя Обухову в глаза.– И будь, что будет…

Втроём они наскоро накатали брёвен, связали их бечевой и лианами, укрылись, вытащили из сумок пистолеты.

– Заряжай! – скомандовал Олонецкий. – Умеешь?

– Не сумлевайтесь! – озорно выкрикнул креол. – Я к оружейному делу приучен! Лучше спеть да помереть, чем жить да тужить!..

И первая стрела – длинная, троепёрая – просвистела над их головой.

– Не посрамим чести русского оружия! – воскликнул Обухов.

– Не посрамим! – эхом откликнулся Олонецкий. – Эх, пошла потеха!..

И потеха пошла! – будто прежние времена вернулись, так и мерещилось: не караупари неведомые наступают, а турки под Гумры-Артиком. Русские палили сквозь чащу, всюду раздавались возгласы, стоны; сельва дрожала, наполнялась криками разбуженных птиц… Но минут сорок спустя – Обухов заглянул под никелевый корпус походных часов – всё стихло…

– Чья виктория? – пробормотал Олонецкий.

– Пойдём, посмотрим.

Прислушались – тихо. Выглянули осторожно – никого.

– Идём?

– Идём!..

Костёр догорал – хорошо лес не подпалили; на деревья гроздьями падала ночь.

– Слышишь? – прошептал Луис.

В паре саженей от них кто-то негромко постанывал. Не торопясь, стараясь не захрустеть валежиной, двинулись на звук.

– Кто ж тебя этак? – присвистнул Олонецкий.

Перед ними, привязанный к могучему стволу сейбы, стоял молодой индеец, истекающий кровью из многочисленных ран.

– Тебя б, дружок, перевязать надо, – сказал Обухов.

– И отвязать заодно… – добавил Олонецкий.

Отвязали. Луис сбегал за переносным лазаретом, что нетронутый так и лежал подле костра, промыли раны – сперва водой, после ромом. Индеец молча сносил боль, лишь что-то щебетал на своём – цокающем.

– О чём он? – спросил Обухов.

– Благодарит, – ответил Луис.– Что-то навроде… сейчас… ага! – я отныне ваш раб… И всегда буду с вами, пока не смогу отплатить тем же…

– Да, пустое! – Обухов поморщился, отмахнулся – Какой раб? Ты скажи ему…

Луис покачал головой.

– Обычай. Он освободится от клятвы только тогда, когда сможет спасти того, кто спас его. Или если его убьют… Или спасителя… Но это – позор.