Жизнь вопреки

Когда я покупал старый дом в Тарусе, а это за 140 километров от Москвы, я мечтал попасть в мир собственного уединения, и я его нашёл. На берегу Оки, место ссылки советской интеллигенции: писателей, художников, учёных. Кстати, именно там, в Тарусе, похоронен замечательный русский писатель Константин Паустовский, но не только он олицетворяет Тарусу. Три памятника на берегу Оки – Марине Цветаевой, Белле Ахмадулиной и Константину Паустовскому. Оказаться там и прикоснуться к творческой сути этих ярких личностей, жизнь которых так или иначе была связана с Тарусой, всмотреться в мир литературный сегодняшний, именно мир, а не дрязги вокруг него. Конечно, во все времена в любой управленческой структуре этим занимались литературные чиновники, и, оказавшись, пусть не в значительном, но отдалении каких-то 170 километров от этого самого Переделкино, дома литераторов на улице Герцена, которую, руководствуясь очередной блажью современных политиков, дабы приблизить Москву к ее истории, переименовали в Центральную улицу Москвы, улицу Горького в Тверскую. При этом ещё и убрали памятник великого писателя А. М. Горького, выполненного выдающимся скульптором советских времён – Мухиной.

Всё это отголоски не революционного, а дремучего новаторства, сотрясающего времена нашей жизни. Алексей Максимович Горький своим выдающимся творчеством заслужил этот памятник, как и место его расположения в центре Москвы.

Это отступление в сторону, хотя и несколько хаотично, но правомерно, так как все эти события происходили именно тогда, в конце шестидесятых – начале семидесятых годов прошлого столетия.

Вообще, вопрос к нашей истории – это особый вопрос. Россия в этом смысле удивительная страна. История – это летопись страны, и ничего правдивее истории быть не может. И мешает истории выполнять эту главную роль – зеркало правды, её истолкование, когда каждая эпоха выталкивает на поверхность времён новых истолкователей. Так историю лишают права творить единство страны, влагая в уста слова разрушителя и вершителя народного раскола, что мы наблюдаем сейчас.

Как-то прочёл статью Млечина в МК – «Нержавеющий Сталин». Я люблю и ценю творчество талантливого публициста Леонида Млечина, но всякая крайность рождает крайность ответную. Предание Сталина проклятью исчерпало свой ресурс не потому, что слова о кровавом диктаторе были лишены объёмной правды. Почему? А потому, что жестокость Сталина многообразна. И её достаточно для воссоздания образа диктатора и добавлений всякого рода мифов – о разрушении науки, сельского хозяйства, промышленности.

Да, был железный занавес. Да. Но холодную войну объявил не Советский Союз, а объявили Советскому Союзу, и в этих условиях развитие науки не остановилось, а шло по нарастающей. И именно тогда создавался фундамент, развитие атомной энергетики. Именно тогда начались наработки по освоению космоса. За тем самым железным занавесом, но это к слову. Можно говорить о развитом образовании, медицине – и то, и другое шло по нарастающей.

Исходя из условий, в которых оказалась страна, изоляция породила обратный эффект. Она не отбросила страну назад – она сыграла мобилизующую роль. Она породила ту самую силу, с которой вынуждены считаться враги и уважать союзники. И эта сила рождалась при Сталине. Да её было бы неизмеримо больше, если бы интеллект имел свободу самовыражения, но история не признаёт сослагательного наклонения. Что было – то было.

И когда я слышу со стороны либеральной интеллигенции утверждения типа «наши немыслимые потери в Великой Отечественной войне неслучайны»… Государством руководил диктатор, ему была нужна победа, и цена за неё для него была малозначимым фактом. И по этой же причине, столь же безразлично относились к невероятным потерям и маргиналы, окружающие Сталина, и как результат – рождение бредовой интерпретации истории Великой Отечественной войны. А почему «нержавеющий» Сталин и возвращающийся интерес к его образу? Потому что настоящее, подарившее якобы свободу и демократию, оказалось не способным результатом развития противостоять прошлому. И именно ощущение утраты значимости страны, той самой, которая была СССР во времена Сталина, и неприятие России во всём мире, и информационная война, обрушившаяся на неё, не имевшая ничего подобного в прошлом, заставляли народ оглянуться назад, а возможно, по-новому взглянуть на прошлое. Поэтому и проект закона, внесённый в Думу о переименовании Волгограда в Сталинград, как и необходимость возвести памятник в честь семидесятилетия одержанной победы в 1945 году верховному главнокомандующему И. В. Сталину.

Да, закон не прошёл, но это не значит, что идея уйдёт в прошлое. Вот о чём следует думать, прежде чем призывать общество уже в какой раз к проклятью нашего прошлого. Настоящему нужна реальная оценка прошлого – как о недопустимости ошибок того времени, так и о очевидных достижениях, которые создали образ Великой страны.

История многогранна и противоречива. Наполеон был знаковой фигурой не только в истории Франции, но и в истории всего европейского мира, и крови, пролитой императором, было сверхдостаточно. Но памятник Наполеону стоит в центре Парижа.

Сталинские высотки явили собой взлёт советской архитектуры и на века украсили Москву. Одновременно хрущёвские пятиэтажки создали страшный мир архитектурного убожества, рождённого панельным строительством, но они решили проблему жилья для населения России, которого катастрофически не хватало. И то, и другое было образом прошлого.

И так во всём: решив одно – мы утратили другое. Разные полюса истории никуда не пропадут, они на все века останутся разными полюсами нашего прошлого. И признание их как факт нашего прошлого делает историю школой жизни, а она становится таковой только тогда, когда справедливо оценены все «за» и «против».

Вот такой экскурс в мир раздумий вызвал у меня эпос Леонида Млечина, представленный на страницах МК под названием «Нержавеющий Сталин». Работая в журнале «Сельская молодёжь», я очень скоро понял – мало создать команду, коллектив редакции, надо создать два мира: мир авторский и мир писательский. И не всегда ясно, какая из этих сил управляет изданием. Проще было бы сказать: во все времена советского прошлого правила бал идеология, и это было правдой. Но правдой относительной. Идеология, по причине своего догматического всесилия, могла сломать замысел, но не сотворить его. Замысел всегда был продуктом сопротивления привычному, а именно идеология охраняла нормы привычного. И в случае нарушения этих норм реакция власти была беспощадной. Всё это превратилось в своеобразные правила игры. В этой ситуации авторский мир должен быть не только идейно творящим, но и способным эти идеи защищать. А это в советские времена, будь то журналистика либо литература, – всегда зона риска. Первична идея, замысел, и только потом появляется авторская субстанция, те самые атланты, которые «держат небо на каменных руках».

Сейчас, спустя много лет, возвращаться в те годы непросто, память даёт сбой, и всё-таки авторский круг журнала «Сельская молодёжь» тех времён, с середины шестидесятых до середины восьмидесятых, почти 25 лет, – их было много на челне: Виктор Астафьев, Владимир Солоухин, Василий Белов, Василий Шукшин, Федор Абрамов, Анатолий Ким, Александр Проханов, Виль Липатов, Егор Исаев, Натан Злотников, Роберт Рождественский, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Фазиль Искандер, Владимир Костров, Варлам Шаламов, Булат Окуджава, Расул Гамзатов, Рудольф Ольшевский, Лариса Тараканова… Была плеяда начинающих и очень талантливых людей.

Когда ты руководишь журналом двадцать четыре года, ты свидетель того, как начинающий становится сначала состоявшимся, а затем маститым, а это значит, что и журнал переходит с одной орбиты на другую: сначала известного, затем популярного и, как финал, авторитетного. Журнал «Сельская молодёжь» прошёл все эти стадии, как, впрочем, и стадию убывания в более жёсткой аттестации вымирания. Но это всё случилось уже потом, когда распался Советский Союз, и я уже не работал в «Сельской молодёжи». Этот процесс обрушения тиражей коснулся всех популярных изданий. Некоторые вообще прекратили существование, оставшиеся боролись за своё выживание. Той самой власти, которая определяла правила игры, уже давно не было, пришедшая ей на смену рухнула в водоворот демократической стихии, лишённой правил и законов управления.

Стремительно российский капитализм девяностых, минуя шкалу длительности вызревания, обрёл черты авантюрной внезапности, и, как всякий невыношенный ребёнок, появился на свет с родовыми травмами: созидательности нет, а вороватость присутствует. Всё, что случилось далее, было активным развитием этих недугов, и как результат – грабительский капитализм.

Увы, но девяностые были воплощением этой идеи. Хлёсткий афоризм «К власти пришли люди с высшим, но без среднего образования» очень точно отражал управленческую суть происходящих перемен.

В жизни утвердилась некая сложность развития: власть породила капитализм, совладать с которым, не имея ни навыка, ни ресурсов, а значит, сил, невозможно. Значит, и капитализм в отсутствие того же навыка не в состоянии стать властью. «Украсть завод могу, – сказал бандитский капитализм, – а вот построить его – нет». Но все эти частности и потрясения я пережил, будучи в другой роли – депутата российского парламента, а затем создателя и руководителя российского телевидения и радио, но это уже другая история.

Эпоха – а работа в «Сельской молодёжи» без малого двадцать четыре года, в это понятие вмещается. Начали на исходе хрущёвского правления, а далее по конвейеру: брежневский застой и горбачёвская перестройка. Не поверите, но было всё именно так. Сначала социализм, затем социализм развитой и пришедший ему на смену социализм «с человеческим лицом». Остаётся удивляться, как в этом историческом потоке удалось не утерять лица собственного. Вроде не утерял. Слава Богу, журнал, его позиция не позволяли уйти в сторону. И всякий раз, приезжая на очередное совещание в ЦК КПСС, а такие совещания происходили с периодичностью либо раз в месяц, либо два, ты непременно ждал либо кивка в сторону журнала, либо реплики, а то и персонального разноса за тот или иной материал. Так что жизнь можно было оценить одним словом – не соскучишься!

Молодёжная пресса – это был особый мир. Её натренировал комсомол. Прежде всего – газета «Комсомольская правда», газета во все времена с миллионными тиражами. Были молодёжные газеты в республиках и областях. Так, в Петербурге, а ранее Ленинграде, газета «Смена» и много других.

Только центральных журналов было внушительное количество: «Молодой коммунист, «Молодая гвардия», «Комсомольская жизнь», «Смена», «Сельская молодёжь», «Техника молодёжи», «Вокруг света». Детские журналы – это были очень разные издания. Назвать их какой-то единой командой, разумеется, было нельзя, но все они числились изданиями ЦК ВЛКСМ, и оплатным издательством и типографией, где они печатались, была «Молодая гвардия». Безусловно, создание комсомола было выдающейся идеей партии, с точки зрения организационной структуры. По сути, это была вторая многомиллионная, прекрасно организованная и построенная политическая армия, как главный ресурс КПСС. Комсомол объединял 80 % всей молодёжи страны. Структурное построение комсомола, по сути, копировало партию. На всех предприятиях, заводах и фабриках страны, колхозах, совхозах, институтах, техникумах, организациях культуры непременно была партийная, а рядом – комсомольская организация этой структуры, и далее – в масштабах района, области, республики и Советского Союза. Только пережив всё это, ты можешь понять значимость сотворённого и как можно было удержать страну с такой территорией и немыслимой многонациональностью как единое целое.

Сейчас другие времена и иные цели, но есть главное и неизменное – единство страны. После распада Советского Союза этому единству был нанесён сверхзначимый удар. Страна, по сути, распалась, как и разрушились скрепы, её связывающие. И перед Россией стояла главная задача: не допустить распространения распада на территории России. Была ли такая опасность? Была, и в очень активной форме.

Не случайны слова, произнесённые Б. Н. Ельциным на совещании в Кремле, где присутствовали все руководители республиканских, краевых и областных организаций: «Возьмите суверенитета столько, сколько можете проглотить». Переворот был в самом начале девяностых, но уже тогда стало ясно, что опасность сепаратизма может стать главной опасностью для России. Новая российская власть в девяностых вызревала на ходу, и какого-либо опыта управления страной у неё не было.

Политическая элита, которая сформировалась точно так же впопыхах, вне логики своего самоутверждения, искала место в новом властном мире. Все политические процессы начала девяностых были пропитаны энергетикой стихийности. Да и сам Ельцин в роли президента оказался результатом некоего бунта, поэтому и понимание, что власть не справится с управлением страной, опередило появление самой власти. Власть приняла бразды правления, а её уже ждали недоверие к ней и требование региональной самостоятельности. И фраза Ельцина, произнесённая в Кремле по поводу суверенитета, была единственной возможностью получить решение суверенной свободы, избежав прямого столкновения с центральной властью. И упрекать Ельцина в непродуманности этих слов – значило не понимать всю сложность ситуации в атмосфере, в которой Ельцин принял эту власть.

Практически в такой момент у центральной власти не было ни организационных, ни законодательных сил, чтобы погасить сепаратистские амбиции регионов. Только обещание свободы действий могло умерить их пыл. Надо было понять, что могут регионы, заявляющие претензии на свою самостоятельность. Это давало центральной власти некую временную паузу, чтобы самоорганизоваться, выстроить структуры управления и вернуть контроль над процессами, происходящими в стране. Как показало время, регионы никакой отработки программы регионального федерализма не имели, как и программы независимого экономического развития.

Первое, что было сделано, – это разработка принудительного главенствующего регионального законодательства по отношению к законодательству федеральному.

Воспоминания по сути

Он сделал то, о чём я мечтал. Точнее, он блестяще продолжил. Это особая история, как я создавал российское радио и телевидение. Но сначала надо было его придумать. В девяностых, оказавшись в центре событий, я понял, что такое революция. А девяностые были революцией, относительно бескровной, да, но последствия были революционными.

Как создать команду, а значит сотворить понимание, что это такое по сути? Не исчислять то, что будет мешать этому, некое перечисление дисциплинарных предупреждений, а погрузиться в понимание жизни как таковой, потому что там, где живёт и смотрит зритель, есть та самая истина жизни, которую следует знать и научиться воспринимать как свою собственную. Поэтому для меня этот путь превращения знакомого некто в сотрудника был непростым. Приходилось очень часто выбирать между профессиональным навыком нового знакомого – всё-таки это телевидение – и знанием жизни. Научиться навыку намного проще, нежели познать жизнь.

Ошарашить зрителя может авторский профессионализм, но научить жизни может только знание её как таковой. Именно «излучение» жизни притягивает зрителя к экрану. Меня всегда настораживали легко болтающие на радио и телевидении. И все эти погружения в идею делали телевидение, бесспорно, более дисциплинированным, но в той же степени менее интересным, всё, что понятно всем, совсем не значит, что это и есть самое главное и самое ценное. В подобных утверждениях кроется значимое противоречие, это не есть излучение некой элитности телевидения, ни в коем случае, хотя элитность не дает оторванности от жизни.

Элитность – это способность взглянуть на жизнь «свысока», сопоставить себя со значимостью самой жизни, которую ты проповедуешь. Этот речитатив важен, потому я со своей командой старался делать радио и телевидение, которые побуждали человека думать об окружающей жизни, радоваться ей или быть недовольным происходящим, а значит, и иметь право предъявлять требования к ней. Отчасти нам удалось сформировать такую команду, но только отчасти. Как я уже сказал, первым этот груз «непохожести» должно было взвалить на свои плечи информационно-политическое вещание. Иначе говоря, то, что должно быть самым доступным и понятным, не имеет права отторгаться от интеллекта. Обострённость политической ситуации, в которой рождалось Всероссийское радио и телевидение, не только побуждала, но и обязывала его создавать иной образ и телевидения, и радио. В полном смысле этого слова мы его придумывали.

Всё начиналось именно с названия: «Вести», «События – время московское», «Момент истины», «Алфавит», «Магия театра», «Там, за горизонтом»… И второе сверхважное для ведущего информационно-политических передач – это импровизация, главная составляющая профессионализма ведущего и информационных, и общественно-политических программ.

Я в своей жизни никогда не выступал по тексту. Это чрезвычайно настораживало политическое начальство. Где-то в шестидесятых я, будучи заместителем отдела пропаганды ЦК ВЛКСМ, присутствовал на областной комсомольской конференции и, как работник ЦК ВЛКСМ, должен был там выступать, что я и сделал.

Тогда первым секретарём Ставропольской краевой партийной организации был Михаил Сергеевич Горбачёв. Я выступал без текста и во время своего выступления услышал слова Горбачёва, произнесённые по ошибке в микрофон, который он забыл отключить. «Слушай, – обратился Горбачёв к рядом сидящим с ним в президиуме первым секретарям обкома комсомола, – Попцов говорит уже двадцать минут, и это без всякого текста. Как это может быть?»

Эти навыки я старался преподать своим коллегам, и те, кто их осваивал, моментально уходили в отрыв. По этому поводу у меня была масса повседневных споров с ведущими информационных программ, которые были лишены навыка импровизации. Это делало их чрезвычайно зависимыми от текста, который им предстояло озвучивать в эфире. Ведущие чувствовали себя скованными, и если «серьга» в ухе давала сбой и текст, который он практически повторял под диктовку, обрывался, видеть поведение ведущего, его беспомощность было удручающе и унизительно – потому как это случалось и в твоей компании, среди тех, на кого ты сделал ставку, как председатель ВГТРК.

Общепринятый формат информационных программ исключал какие-либо рассуждения по поводу фрагментов произносимого текста. Я был сторонником противоположной точки зрения, и такие рассуждения, если человек владел навыком импровизации, допускал, чем порой приводил буквально в ярость наших конкурентов с Первого канала, они постоянно критиковали меня за эти отклонения от формата. На что я им ответил прямо в эфире: «Я сказал, что основой развития и продвижения телевидения вперёд – является история творчества, которое было, есть и будет всегда ненормативным, потому оно и творчество. Информационные программы – одно из направлений творчества, поэтому фрагментарные рассуждения в информационных программах не только допустимы, но и обязательны». Я тотчас привёл в пример выступление одного из ведущих CNN. Передача была посвящена губернаторским выборам в одном из американских штатов. Ведущий сказал буквально следующее: «На выборах в штате Колорадо победу с большим отрывом одержал Джон Стайберг. Задавать вопросы „почему?“ – не имеет смысла. Вы же хорошо знаете, что такое Джон Стайберг». Всего две фразы, а полнообъёмность интриги налицо.

Моим главным оппонентом в подобной полемике был, как правило, Владимир Познер. Человек, которого я, бесспорно, уважал в силу его громадного международного опыта, он работал и в Европе, Америке. Познер привнёс в наше телевидение американскую стилистику и манеру ведущего телевизионных программ. Эту эталонность Владимир Познер сохранил до сегодняшних дней. Когда вы смотрите его очередные поездки вместе с Ургантом по Европе или по той же Америке, уверяю вас, вы должны осознавать, что прикасаетесь к американскому телевидению. Познер заразил отечественное телевидение американским стилем вещания, создав целую плеяду подражающих ему. Скорее нет, нежели да. Программа «Взгляд» времён Владислава Листьева пыталась это сделать, но полнообъёмного воплощения американского телевидения не получилось. Причин много, одна из них – внезапная гибель Влада Листьева. Ныне программу Познера можно назвать неким телевизионным музеем непохожести стиля Владимира Познера.

Россия – другая страна, и её непохожесть кратно значимее любого зарубежного опыта. Учиться надо, но копировать бессмысленно. Тот факт, что рядом с нами уже было состоявшееся телевидение «Первого канала», было и благом, и бедой одновременно. В этих условиях нам следовало создавать своё, непохожее телевидение. На первых порах – практически без каких-либо ресурсов, в прямом смысле этого слова, создать российское радио и телевидение на пустом месте. Не повторять, не копировать, а создать другое телевидение и другое радио. Говорить, насколько это получилось, можно совершенно свободно спустя 25 лет – недавно российское телевидение и радио отмечало именно эту дату своего существования. Бесспорно, вызревание этого «да, получилось», но проходило оно поэтапно, и весомый вклад в эту непохожесть внесла политика.

Девяностые годы по общему признанию были лихими годами в истории Новой России. Они были перенасыщены политикой, и непохожесть Российского телевидения в первую очередь создала именно политика. Ибо РТР, а именно таким был телевизионный логотип ВГТРК, давало иное толкование политическим событиям, нежели их конкуренты, потому что являлось не только фабрикой показа этих событий на экране и в радиоэфире, но помимо этого, а точнее, прежде всего, их сотворителем и участником. Ибо процесс создания ВГТРК был двусторонним. Новая российская власть считала себя создателем Нового Российского радио и телевидения, и это было справедливо. Но в то же время, встречным потоком Новое Российское телевидение создавало и помогало формировать новую российскую власть. Я бы рискнул сказать, что их взаимозависимость была равной. И мое появление во главе ВГТРК было очевидным подтверждением этой взаимозависимости. Я придумал ВГТРК, будучи депутатом парламента и заместителем парламентского комитета по СМИ, предложил совершенно другую модель всероссийских СМИ в сфере телевидения и радио. Это было начало заката Гостелерадио, как центра управления телевидением и радио. Распался Советский Союз, и наступила новая политическая эра, и, что самое важное, ВГТРК создавалось в атмосфере этих катаклизмов. Разрушение старого и одновременно создание нового, пытаясь из политического миражного хаоса не устраивать танцы на обломках рухнувших структур, а сохранить дееспособность и привлечь в свои ряды талантливых и лучших, которые, конечно же, были.

Новая власть нуждалась в рупоре своих идей. И тот факт, что я, человек из нутра этой власти, остался во главе мною же придуманного телевидения и радио, чрезвычайно усложняло жизненную повседневность. Власть вобрала в себя все недостатки новой и плюс к тому молодой власти. Это касалось и возраста новых лидеров, и многих чиновников. Они не завоевывали эту власть в непримиримых боях, она была им дарована судьбой. Бои и кровопролития будут потом. Но желание быть признанным опережало умение, которое дарует это признание. А вот с умением было хуже. Поэтому требуя поддержки своих идей, а поддержку должно обеспечивать телевидение и радио, власть была крайне агрессивна в своих требованиях. К тому времени я был человеком, хорошо знакомым с политикой, мне было тогда 54 года, из которых 24 года я возглавлял довольно известный общественно-политический литературный всесоюзный журнал «Сельская молодёжь. Журнал достаточно популярный и политически острый, не говоря уже о том, что вся предыдущая биография была практически чисто политической. Секретарь комитета комсомола Лесотехнической академии, инструктор Ленинградского обкома комсомола, секретарь обкома комсомола, первый секретарь обкома комсомола, заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК ВЛКСМ, главный редактор литературно-художественного общественно-политического журнала ЦК ВЛКСМ «Сельская молодёжь».

Перенасыщенной была и общественная деятельность: член Союза писателей СССР, секретарь Московской писательской организации, секретарь Союза писателей России. В Московской писательской организации я возглавлял работу с молодыми писателями. Этим же самым впоследствии я занимался в Российском союзе писателей. Как говорится, политика, политика и еще раз политика, но это к слову. Оказавшись в новой ситуации, я, естественно, ориентировался на опыт прошлых лет. Всю свою жизнь я исповедовал принципы конструктивной оппозиции. И журнал «Сельская молодёжь» была выразителем этих взглядов. Это делало отношения с властью, на уровне ЦК КПСС, непростыми, но чрезвычайно полезными. Они стали для меня настоящей школой. В разное время я общался с секретарями ЦК КПСС и членами Политбюро: Михаил Андреевич Суслов, Фёдор Давыдович Кулаков, Егор Кузьмич Лигачёв, Николай Иванович Рыжков, ну а позже и Михаил Сергеевич Горбачёв. И все эти эпизоды имели место, когда я работал главным редактором журнала «Сельская молодёжь». Разумеется, это не могло не сказаться на моей работе уже в новом качестве создателя и руководителя нового Российского телевидения и радио.

Это было, как я уже отмечал, и благом, и бедой. Я был вхож в коридоры власти, так как являлся выходцем из неё. Это помогало мне решать вопросы финансирования, установления контактов со знаковыми фигурами в политике, приглашать их как участников телевизионных передач, но одновременно это порождало и чувство зависти среди руководителей других каналов. Так что здравое отношение удалось сохранять, но любви не было, потому как я пришёл в их телерадийный мир уже тогда, когда они состоялись. И не просто пришёл, а, опираясь на созданную команду, стал устанавливать новые отношения, лишённые привычной зависимости от всевозможных гуру. Новые принципы приходилось утверждать и в творчестве, и в управлении, и во внедрении новых технологий. Здесь, пожалуй, было труднее всего, потому что на этом игровом поле уже привычно властвовал «Первый канал», и необъятный мир Останкино много лет правил бал. Ситуация осложнялась ещё и тем, что большинство создателей ВГТРК были либо выходцами с «Первого канала», либо, если это касалось радио, с Центрального радио. Они уже привыкли, условно говоря, к благостям прежнего мира и стилю подчинения. Им непросто было вжиться в мир иной, новый, другого телевидения и радио, именуемого Российским, где многое начиналось с нуля, включая катастрофическое безденежье, впрочем, как и иное мышление, информобразность, стиль подачи материала. И бесспорно, Толя Лысенко на своём месте, на правах директора и заместителя председателя компании, именуемой ВГТРК, первое время, как ему казалось, жил в мире собственного телевизионного превосходства в отношении своего непосредственного начальника.

Отчасти это было логично, однако имелось одно существенное «но». Мы создавали новое телевидение с другими принципами взаимоотношений и творческого климата. А всё новое, в мире которого оказываются и опытные, и неопытные, уравнивает их, ибо оно – новое, его надо постигать заново, как и привыкание к нему; и пришедшие со стороны начинают строить это новое по-своему, а значит подчинённость старому и зависимость от него сходят на нет. И скорость этого убывания зависит от способностей, напора и умелости вновь пришедших.

Всё это полнообъёмно вершилось внутри ВГТРК.

Бесспорно, я и Лысенко были очень разными людьми, и эта разность в определённой степени и позволила создать совершенно иной образ компании. Если Толиной прерогативой было управление уже сложившейся структурой, подстраивая по ходу движения под себя, то я с первых шагов своей карьеры – всё начинал с нуля и практически создавал совершенно новое, непохожее на прежнее действо, – компанию, издательство, холдинг, телевидение, радио, политическую организацию, партийное ведомство, производственный комплекс, общественное объединение. А всё новое и есть главная составляющая политической борьбы. И слова Лысенко: «Попцов нас всё время втягивает в политику» – были отражением его мировоззрения.

Да, мы пережили такое время, когда политика стала главной составляющей повседневности ВГТРК и, что немаловажно, её творчества. Начало политическим шоу положила ВГТРК. Этого требовала власть. Шли, в полном смысле этого слова, схватки за эфир, и проигравший эфир или лишённый его становился в буквальном смысле врагом компании со всеми вытекающими последствиями. Сложность выбора становилась сверхзначимой. Во властных кругах был не просто конфликт, а конфликт сокрушительный, отрицающий примирение.

Это конфликт президента с Верховным Советом. Так на первых порах называлась законодательная власть, принявшая эстафету терминов от советской власти, затем она стала Государственной Думой.

Так вот, непрекращающийся конфликт между президентом и парламентом лишил нас, телевизионщиков и радийщиков, возможности обособиться, самоутвердиться. И та и другая ветви власти требовали от нас позиционной аттестации – с кем вы: с президентом РФ, желающим всевластия, или парламентом, защищающим надежды общества на демократию? Подобная практика продолжалась до тех пор, пока парламент не возглавил Руслан Хасбулатов. Он был одним из сотворителей революции «лихих девяностых» и претендовал на полнообъёмное авторство тех процессов. Его претензии о своём праве на власть были достаточно велики.

Моя позиция, а равно и позиция компании, была очевидной. Мы сотворили этого президента, и в преддверии выборов, когда Ельцин на первом этапе выходил как председатель Верховного Совета, не без нашего участия и моего лично Хасбулатов стал его первым заместителем. Борьба была упорной. Сначала за выдвижение самого Ельцина, а когда определились с его избранием, – за поиск заместителей.

Я участвовал в этом процессе и представлял фракцию демократического выбора. Нам противостояли коммунисты и уже появившаяся партия Жириновского. И когда с третьего захода Ельцин получил необходимое большинство и стал председателем Верховного Совета, борьба началась за его заместителей. Предлагались разные фигуры, и тут в полемику вступил я: «Коллеги, у нас многонациональное государство, и власть должна отражать это состояние страны. Председатель Верховного Совета – русский. Премьер Силаев – русский. Заместители председателя Верховного Совета должны подтвердить многонациональность нашего государства». Стали искать, прежде всего, какие национальности для России численно более значимые. Естественно, татары. Заместителем председателя Верховного Совета должен быть татарин, но он должен быть из числа депутатов. Перебрали наличествующих в парламенте татар, и подходящей кандидатуры на пост заместителя председателя Верховного Совета не оказалось. И тогда я предложил иной вариант, потому как мало было найти нужного человека, необходимо, чтобы его поддержали коммунисты, наличие которых в Верховном Совете было значительным.