Оценить:
 Рейтинг: 4.67

Жизнь вопреки

Год написания книги
2018
1 2 3 4 5 ... 11 >>
На страницу:
1 из 11
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Жизнь вопреки
Олег Максимович Попцов

«Сейчас, когда мне за 80 лет, разглядывая карту Европы, я вдруг понял кое-что важное про далекие, но запоминающиеся годы XX века, из которых более 50 лет я жил в государстве, которое называлось Советский Союз. Еще тогда я побывал во всех без исключения странах Старого Света, плюс к этому – в Америке, Мексике, Канаде и на Кубе. Где-то – в составе партийных делегаций, где-то – в составе делегации ЦК ВЛКСМ как руководитель. В моем возрасте ясно осознаешь, что жизнь получилась интересной, а благодаря политике, которую постигал – еще и сложной, многомерной. Я видел, как строилась Берлинская стена, был свидетелем событий в Чехословакии и Венгрии. В Америке мы оказались в день и час совершения покушения на Джона Кеннеди. Так и хочется сказать: даже не верится, что это была моя жизнь!

Но ведь это не итог; уже в «новое время» я создал российское радио и телевидение…», – так рассуждает автор Олег Попцов, которого читатели хорошо знают и как экс-председателя Всероссийской государственной телерадиокомпании (ВГТРК), и как автора книг «Хроника времен „царя Бориса“», «Тревожные сны царской свиты», «Аншлаг в Кремле. Свободных президентских мест нет» и др.

Олег Попцов

Жизнь вопреки

© Попцов О. М., 2018

© ООО «ТД Алгоритм», 2018

* * *

Эту книгу, «Жизнь вопреки», я посвящаю Инне Владимировне Данилевич, моей жене. Всю эту жизнь, прожитую вопреки, она была рядом со мной. Она художник-оформитель моих книг и, в этом смысле, их соавтор.

В моей жизни уместилось несколько эпох…

Почему я назвал эту книгу именно так? Название воспринимается скорее как вызов, а преувеличивать свою известность – это не мой стиль. Да и зачем? Рекламу сделает не название, а фамилия автора, и тогда это сочетание «Жизнь вопреки» книги Олега Попцова даёт нужный эффект. Самое опасное в жизни – это иллюзии. Никогда не погружайтесь в этот мир. Ибо в нём вы обретаете неизлечимую жизнью слепоту. Прекрасный афоризм – «Надежда умирает последней».

Увы, не всегда так. Надежда, долго не получавшая своего воплощения, изнашивается, как неустойчивая одежда, и тогда уже нечему умирать.

Начав писать эту книгу, я понял – память даёт сбои. Как писатель, я, конечно же, что-то допридумаю, но не хочется. Сила прошлого в излучении запаха реальности, в его узнаваемости. Естественно, это доступно не всем, а только тем, кто пережил это прошлое. И тут главный вопрос: когда мне начать писать книгу жизни?

Если в 50, то узнающих в прочитанном своё время более чем достаточно. А когда ты сел за письменный стол после собственного восьмидесятилетия, то твои воспоминания могут попросту уткнуться в пустоту. «Иных уж нет, а те далече». И ответное эхо окажется слабоголосым, если вообще оно будет. А может быть, все эти туманные размышления ни к чему. Как-то в одной дружественной компании я сказал: «Я прожил интересную жизнь, в ней уместились несколько эпох. Порой мне самому не верится, что это была моя жизнь».

«Так напишите об этом!» – едва ли не хором откликнулись на мои слова несколько близких друзей. Бесспорно, я об этом думал сам, но такая реакция, в общем-то, случайной компании меня словно толкнула в спину. «Садись и пиши».

Меня никогда не покидало ощущение, что моя жизнь складывалась как бы вопреки. Движение по жизненной лестнице снизу-вверх естественно, оно рождает здравость восприятия перспективы. У меня такая лестница жизни тоже была, но она всякий раз появлялась в неожиданном месте.

Всё началось после окончания школы. Я, естественно, решил поступить в институт. В общем, с детских лет у меня было два увлечения: лес и море. И море в этих привязанностях брало верх. И я принимаю решение поступить в военно-мореходное училище. Говорил о своём решении матери: она видела мою судьбу иной, она хотела, чтобы я стал историком, иначе говоря, продолжил её путь. Но, почувствовав моё нежелание, спорить не стала. Я собрал документы, взглянул на часы, почувствовал, что опаздываю, и помчался на трамвайную остановку. Спустя минут тридцать-сорок я понял, что еду не туда. Это случилось в тот момент, когда трамвай свернул на Лесной проспект. Мореходка была совсем в другом месте.

Дело в том, что когда я сел в трамвай, то занял свободное место, зная, что буду долго ехать, устроился поудобнее и стал читать книгу рассказов Зощенко. В спешке я выскочил из вагона и стал расспрашивать, как проехать в мореходное училище. Пожилой вальяжный мужчина с аккуратными усами проявил ко мне интерес и внимательно выслушал меня. Относительно мореходки он меня спросил:

– Вы там учитесь?

– Если бы я там учился, я не мог бы заблудиться. Я собираюсь туда поступать.

– Ну что же, говоря морским языком, – начал респектабельный мужчина, сохраняя улыбку на лице, – вы отклонились от курса как минимум на двадцать миль. Вам придётся вернуться назад и от Литейного моста начать новый маршрут.

В мореходку я уже безнадёжно опоздал и задал моему собеседнику неожиданный вопрос:

– А здесь поблизости какие институты находятся?

Брови моего интеллектуального собеседника вопросительно поднялись:

– Вот как! Ну что ж, могу вам предложить Политехнический институт. На этом же самом трамвае направо, три остановки. Назад две остановки – педагогический институт. А прямо перед вами лесопарк, внутри которого располагается Лесотехническая академия, созданная при Екатерине. Так что выбирайте, господин Мореход.

Эти слова запомнились на всю жизнь. В ответ я засмеялся.

– Спасибо за приглашение. Чему быть, того не миновать.

Между морем и лесом судьба выбрала лес. Уже оказавшись в лесопарке, я трижды перекрестился и пошёл по указанной дороге. Так я оказался в Лесотехнической академии, куда и поступил. На лесохозяйственном факультете моя будущая профессия описывалась как «учёный лесовод», потом аттестация претерпела коррекцию – инженер лесного хозяйства. Программа обучения была полностью перевёрстана в сторону инженерии. Так я оказался в Лесотехнической академии. Сдал экзамены: две пятёрки и две четверки. Итог – приняли. Вторым высшим учебным заведением в России после питерского университета была именно Лесная академия, созданная Екатериной. Предки были мудры. В те времена не существовало ни нефти, ни газа, ни угля. И было чёткое понимание, что главным богатством являются земля и лес. Существовал даже Российский лесной корпус, устав которого позволял лесничим иметь особый вид оружия (который впоследствии был назван охотничьим) для охраны леса, как и своей самозащиты.

Поначалу я учился так себе. И в конце первого года обучения меня едва не отчислили за прогулы и несданные зачёты. Сказалась дворовая биография, которая сформировала во мне чувство независимости и свободы.

В этом относительно замкнутом дворовом мире я был одним из лидеров. По натуре я слыл выдумщиком, создал футбольную команду, стал её капитаном. Мир городской «шпаны», а наш двор был частью этого мира, жил по своим законам. Наш дом значился под номером одиннадцать на Моховой улице. Самый центр города, напротив – проходной двор с выходом на Литейный проспект; по сути, громадный жилой массив, всё рядом: Летний сад, Марсово поле, Дворцовая площадь, Михайловский замок, Зимний Дворец. Ну и, конечно же, Невский проспект сравнительно недалеко, и набережная Невы, и набережная реки Фонтанка. Так что захватило нас по полной.

Воспоминания того времени. Нам по 10–11 лет. Последний год войны. Она вроде уже далеко, а всё равно дымится в разрушенных обстрелами и бомбардировками домах. Дыма вроде нет, а запах остался, и развалины домов его издают. «Пацанва» бродит по этим развалинам и непонятно чего ищет. Однако, находит. Я тоже среди бродящих и тоже с находкой. В руке разноцветный не то большой патрон, не то маленький снаряд. Красивый, блестящий. «Айда домой!» – говорю пацанам. И мы, обрадованные находкой, возвращаемся на Моховую к моим сверстникам. Они живут в угловом доме на пересечении улицы… и Моховой. Мой дом № 11 дальше. У них дом № 14. «Есть идея, – предложил я. – Патрон похож на сигнальный». Сказал, по сути, глупость, но хотел удивить. Предлагаю сделать пуск в квартире – она не коммунальная, громадная кафельная печь с лепниной. Дом постройки царских времен. Этаж первый, потолок высокий, тоже с лепниной. Отец одного из пацанов – директор завода. Это его квартира.

Берём пару сухих поленьев, они сложены тут же, и раскалываю их на щепки. Щепки выкладываю в виде ёлочки вокруг патрона, стоящего в центре. Печь большая, патрон направлен в дымоход. Рассаживаемся вокруг, оставляем дверцу печи открытой, чтобы видеть, как пуля полетит в дымоход, и поджигаем.

Через несколько минут раздаётся взрыв. Всё остальное не помню. Патрон, или маленький снаряд, оказался осколочным. Прихожу в себя и понимаю, что я весь в крови. Потом выяснилось, что меня разрешетило осколками, их было двенадцать, может быть, и больше. Бинтов не было, разрезали простынь и стали меня перевязывать. Печь почти не пострадала, лопнула одна кафельная плитка. Ещё одного из пацанов задело двумя осколками, но это были скользящие раны, в тело они не проникли, а валялись тут же у печи. Владелец квартиры Миша, фамилии не помню, боялся возвращения отца с работы. Я этого боялся больше, чем он. Меня перебинтовали, как могли, и, подождав наступления темноты, отволокли домой. Раны обработали йодом, он, слава богу, оказался в квартире, а затем Миша спустился в аптеку и купил ещё два флакона. Пацаны подпирали меня с двух сторон. Идти было невыносимо больно, пять осколков достались ногам. Они доволокли меня до моего дома, подняли на пятый этаж и уложили на диван в большой комнате. Всё это сделали без шума, чтобы не привлекать внимания соседей. Мне ничего не оставалось, как ждать мать. Она возвращалась поздно с работы. Ребята посидели со мной ещё часа полтора, потом ушли. Я сам попросил их об этом.

Сестра к тому времени уже жила отдельно от нас, и мне ничего не оставалось, кроме как ждать возвращения матери.

Когда она появилась, был уже поздний вечер. Открыв дверь, она увидела меня окровавленного и распластавшегося на диване и тотчас упала в обморок. Я сам находился в полусознательном состоянии, однако подполз к матери и стал её подталкивать. Мать очнулась. Что она говорила – я не помню. Да и говорить у неё не было сил – она шептала. Потом приехала скорая помощь, и меня отвезли в Свердловскую больницу, больница считалась хорошей. Мать работала в горкоме партии. Операцию по извлечению осколков мне сделали рано утром, под местным наркозом. Почему я так говорю, потому что запомнил одну деталь.

Извлечённые осколки хирург захватывал пинцетом и бросал в эмалированную ванночку. Я слышал, как они звякали, и считал. Один, два, три… после каждого звякания, наверное, проходило минут пять, а может, и больше. Помню, как пересилив шёпот, я произнёс «одиннадцать». Хирург повернул голову и улыбнулся мне.

Я никому это не рассказывал. С пацанами договорились, что всё произошло во дворе. Мы сжигали мусор, там оказался этот патрон. Кольке, которого задели два осколка, операция не понадобилась. Вот и вся история.

Один осколок остался во мне на всю жизнь, рану обработали. «Так будет лучше, – сказал врач. – Глубоко сидит, есть опасность повредить нервные ткани».

Это уже потом рассказывала моя врач, провожая меня из больницы. За мной приехала мама. Помню прощальные слова врача: «А ты везунчик, Олег».

Чем ещё запомнилось детство? Драками. Дрались много и часто. Двор на двор. Улица на улицу. Делили территорию влияния. Странно, но именно эти драки стали школой жизни. Запомнил одно правило: «Если ввязался в драку, не вздумай бежать. Никогда не дерись со всеми, выбери одного, вцепись в него и метель до конца. Пока он не дрогнет и не побежит – но не бросайся за ним вдогонку. Это не нужно. Ты уже победил. Противник дрогнул – за ним побегут остальные».

Прошлое очень далеко, и возвращаться к нему – это не только испытание памяти, это обретение потерянного лица. Только вот вопрос: когда вы его находите и возвращаете, спустя столько лет оно оказывается никому не нужным и всеми забытым. Ну а редактировать собственную память – занятие неблагодарное.

Когда я создал ВГТРК, а сокращенно РТР, это был 1990 год. Эпоха политического хаоса, не стыкующегося абсурда, вошедшего в историю как «лихие девяностые». России предстояло понять: какую свободу, какую демократию она обрела. И что такое капитализм, который якобы теперь среда нашего существования? И как нам следует жить в среде, которая на протяжении семидесяти лет социализма числилась врагом и была предана проклятью?

Мало сказать, что это было непросто. Ничто ни с чем не стыковалось, вся и всё находились в свободном плавании. Именно тогда меня пригласил Б. Н. Ельцин и сделал мне очередное предложение. Оно было пятым по счёту. В ту пору я был депутатом Верховного совета и членом комитета по СМИ.

Сначала о первых четырёх. Мне было предложено стать министром печати – я отказался, затем министром культуры – я снова отказался. Затем стать пресс-секретарём Ельцина, но с расширенными полномочиями – осуществлять контроль за всеми СМИ: телевидение, радио, иначе говоря, объединить их вокруг президента; я тоже отказался. Во время одной из таких бесед появился вице-президент Руцкой и сказал:

– Вот мы ищем министра иностранных дел, а он, Борис Николаевич, сидит перед вами.

Я среагировал мгновенно:

– Остановись, Саша. Я не могу быть министром иностранных дел. Я не знаю английского языка.

И тут вмешался Ельцин:

– Но вы же его изучите.

– Бесспорно, изучу, но на это нужно время.
1 2 3 4 5 ... 11 >>
На страницу:
1 из 11

Другие электронные книги автора Олег Максимович Попцов

Другие аудиокниги автора Олег Максимович Попцов