– Есть такой. Переведён из Кировоградской ВТК месяц назад. А вы ему кто?
Эвелина испугалась, что сейчас, когда откроется, что она не родственница парню, её просто прогонят, и тогда… Она не знала, что тогда.
– Я… я соседка ему, – наконец покорно призналась Копейкина. Врать было бесполезно.
– Гм, – многозначительно хмыкнул сержант. – Что же вы хотите?
– Увидеть его. Ведь им разрешены свидания?!
– Но вы же ему не мать! И вообще не родственница!
– Нет у него никаких родственников, кроме тётки! Родители погибли в войну, а тётка больна и приехать не может! – всё-таки соврала Копейкина, не желая вдаваться в подробности.
– Ну, не знаю. Это вам к начальнику колонии надо.
– А как с ним связаться? Я приехала издалека, намаялась я… – в голосе женщины послышались просительные нотки.
– Подождите, я сейчас позвоню, – пожалел её сержант.
***
– Пётр хороший мальчик. И не вор он вовсе, всё это ошибка! Случайно вышло!
– Ну да. Хороший мальчик, – скептически усмехнулся начальник колонии, капитан в милицейской форме, мужчина лет сорока пяти, и поглядел на сидевшего рядом молодого лейтенанта, офицера-воспитателя. Тот понимающе взглянул на начальника. – Только он сейчас в дисциплинарном изоляторе за драку и поножовщину!
– Какую поножовщину? – всё похолодело внутри у бедной женщины.
– Ну, нож, допустим не его. Но он избил товарища своего отделения, также осужденного за кражу.
– Понимаете, это из-за меня он попал сюда!
– Как это? – удивился капитан.
И Копейкина, растирая на лице слёзы, сбиваясь и повторяясь от волнения, поведала начальнику колонии свою историю, рассказав всё, даже больше, упомянув и о том, что уже давно ищет парня и побывала в Кировограде.
Капитан ни разу не перебил её. Он только смотрел на женщину, и ей казалось – с сочувствием. Наконец он тихо произнёс:
– Вы себя не корите. Всякое в жизни бывает. Я вот тоже войну в штрафбате начал, а окончил командиром стрелковой роты под Прагой.
Лейтенант с удивлением поглядел на своего начальника. Было видно, что он впервые слышит откровенное признание своего командира.
– Что же мне делать? – подняла на него заплаканные глаза Копейкина.
– Ну, свидание смогу разрешить только через неделю – десять дней. Человек должен понять, что наказан. А вот передачу ему сейчас сделать можете.
От этих слов у Эвелины закружилась голова. Как повезло ей, наконец, встретить сердечного человека, знавшего, что такое жизнь не понаслышке! И в глазах измученной женщины вновь появились слёзы. Только теперь радости.
– Ну-ну, плакать не надо! – мягко попросил её капитан. – Поезжайте домой, отдохните, а к нам возвращайтесь через пару недель.
– Одна я, – призналась Копейкина, – сын после армии на дальнюю стройку уехал, а муж погиб на войне, – почему-то хотелось ей открыться этому человеку. – Некуда мне торопиться. А может, есть у вас работа какая? Я бы уж и осталась тут! – неожиданно для себя попросила она мужчин. – Вы не подумайте – я работящая! С юности на железной дороге служила!
Капитан и лейтенант переглянулись.
– В посёлке у нас на почте вакансия образовалась. Правда, условия там, да и зарплата…
– Мне всё равно, какая зарплата. Я на всё согласна! – торопливо, чтобы не передумал, перебила начальника колонии женщина. – А угол какой-нибудь можно в посёлке снять?
– Там же, при почте и комнатка…
– Вот спасибо!
***
«Как же иной раз неожиданно удачно складывается всё в жизни! – думала, лёжа в темноте на жёстком матрасе, новая заведующая почтой Эвелина Копейкина. – Как повезло встретить в лице начальника лагеря отзывчивого, доброго человека. И даже очень красивого мужчину!»
Впрочем, последнюю мысль Копейкина немедленно отогнала от себя – ни к чему это: она не молодуха какая-нибудь и свою бабью жизнь уже прожила! К тому же он наверняка человек женатый…
Все события произошедшего за последнее время медленно всплывали, чередуясь и исчезая, в памяти уставшей женщины, и она, засыпая, смотрела теперь на них отстранённо, как бы издалека. Словно бы они приключились с кем-то другим, а не с ней самой.
Ещё недавно она работала на железной дороге, имела подруг, и всё в её жизни было практически налажено: взрослый сын, своя отдельная квартира…
«Надо же, как всё круто изменилось!» – размышляла женщина без всякого чувства сожаления, а как-то даже с удивлением.
И она незаметно провалилась в глубокий сон.
***
Почтовое отделение Копейкина приняла у пожилого молчаливого мужчины, бывшего вохровца, а теперь местного сторожа, давно вышедшего на пенсию, который лишь временно исполнял обязанности почтаря.
Мужчина долго, подробно объяснял новому работнику, что и как нужно делать, и обещал приходить и помогать ей в первое время, пока она не освоит свою новую службу.
Собственно говоря, заведующей никаких помощников не полагалось, так что Эвелина теперь была одна во всех лицах: и заведующая, и работник приёмки, и почтальон. Но это её только радовало: чем больше работы, тем меньше мыслей в голове, от которых – одна печаль!
Уходя, Фома Евсеевич (так величали мужчину) обещал ей напоследок, как-нибудь при оказии, прочистить имевшуюся на почте печку, которая «стала сильно чадить в последнее время».
Но женщина не очень-то серьёзно отнеслась к этому обещанию, ведь на дворе ещё лето! Да и вообще зимой она собиралась жить в своей саратовской квартире. При чём тут печка?
Домик почты стоял отдельно от остальных бараков невзрачного деревянного посёлка, состоявшего из десятка однотипных бурых от дождей и ветров построек. Это был деревянный сруб, разделённый на два помещения – собственно почты и зала приёмки почтовых отправлений. Сюда же поступали и передачи для заключённых, за которыми приезжала машина колонии.
В зале приёмки дощатой стенкой был отгорожен небольшой, не более шести квадратных метров, угол – комнатка с одним окном, где и разместилась со своими нехитрыми пожитками Эвелина.
Женщина начала свою новую трудовую жизнь с того, что, поднявшись засветло, принялась за уборку. Очень уж ей хотелось навести генеральный порядок в давно не убиравшемся помещении!
Сначала она вымыла полы в своей спаленке и протёрла в ней влажной тряпкой все стены и углы, всё – куда только достала её рука. Затем развесила на плечики в старинном шкафу с мутным зеркалом, который предварительно оттёрла до блеска, немногие свои наряды, с которыми пустилась в дорогу.
Тщательно вымыла и вытерла насухо выцветшую клеёнку на продолговатом деревянном столе. А на стенку повесила купленный в Курске отрывной календарь, где химическим карандашом (другого на почте не оказалось) пометила день предполагаемого свидания с Петром.
Простыни и наволочку, на которых спала ночью, выстирала куском хозяйственного мыла в видавшем виды металлическом тазу, который обнаружила у себя под кроватью. И разложила сушиться на крыльце – никаких бельевых верёвок Эвелина не обнаружила.