Последний теракт. Книга 2

– Сергей сказал тебе, что я искал? – начал Михаил Олегович.

– Да, но позвонил я не после него, а после того, как небезызвестный вам Мельников попросил помощи в разрешении сложившейся проблемы.

Михаил Олегович заметно осунулся, опустил взор, тяжело вздохнул.

– Так вот какова причина твоего приезда. Не ожидал. А я все думал, кого же они пришлют, но никогда бы не подумал увидеть тебя.

– Я ничего не понимаю, – неприятно удивился Платон, заметив перемену Макарова-старшего, – кто такие они? Чего вы не ожидали? В чем меня подозреваете?

– Что происходит, Платон, расскажи мне правду.

– Нет, это я вас хотел спросить, что, черт возьми, происходит, и почему вы так странно говорите! – Платон чувствовал, как страх, непонятно почему, приближался к его горлу все ближе и ближе.

Макаров-старший перестал смотреть на него, опустил голову и закрыл лицо руками, словно хотел скрыть следы своих волнений.

Платон в ужасе наблюдал эту сцену, боясь заговорить дальше.

Несколько минут оба молчали, пока, наконец, Михаил Олегович не выдержал.

– Хорошо, давай начистоту. Зачем ты приехал? Что сообщили тебе?

– Ну, во-первых, еще днем Сергей говорил мне, что вы меня искали. А потом, уже у себя на работе мне пришлось общаться с заместителем строительства области Мельниковым, который под конец сообщил о возникшей проблеме, причиной которой якобы явились вы. Какие-то грузовики с химической хренотой, способной оживить гниющие корни деревьев, что-то в этом роде, даже не припомню. Говорит, заперли вы эти грузовики где-то на подмосковном складе, безосновательно удерживаете и не хотите отпускать.

Макаров-старший долго и пристально смотрел Платону в глаза, пытаясь уловить фальшивую нить, но так ничего и не обнаружил, кроме непонятного ужаса, и немного успокоился. Потом придвинулся к нему как можно ближе, почти касаясь кончиком носа его уха, и шепотом заговорил.

– Ты что, думаешь, я стал бы удерживать бесполезные грузовики с какой-то химической хренью?

– Не знаю, я вообще ничего не понимаю, – по инерции шепотом отвечал Платон.

– Дорогой мой, я знаю тебя достаточно давно, чтобы делать какие-то выводы. Ты хороший человек, но затянутый на неверную дорогу, которая ни к чему хорошему не приведет.

Если бы Михаил Олегович знал тогда, насколько большой отклик получили в душе Платона эти слова, то сильно удивился бы. Разумеется, каждый думал о своем, но конечные нити приводили к одинаковому смыслу.

– Имеешь ли ты хоть примерное представление, что хранят эти проклятые грузовики? – продолжал Макаров-старший, не отнимая своей головы.

– Только примерно и представляю, я же говорил.

– А что, если я скажу тебе, что все это чуть собачья, и никаких полезных для природы растворов там нет? Что, если я скажу тебе, что эти проклятые грузовики доверху заполнены цистернами с уксусным ангидридом?!

Последние слова – произнесенные особенно тихо, хотя и с большей дозой кипевшей ярости – вонзились в сознание Самсонова острыми гвоздями, усилив и без того запущенную катастрофу в его голове.

– Ты знаешь Платон, для чего используется уксусный ангидрид? – безжалостно наступал Михаил Олегович.

– Знаю, – вместо голоса рот выпустил лишь пустой воздух, словно в немом кино.

– Так и скажи ты мне, какого черта здесь происходит?!

Платон смотрел на Макарова-старшего глазами кролика, наполовину уже поглощенного удавом, и не мог произнести ни звука.

Михаил Олегович оценил произведенное впечатление от своих слов, ослабил хватку, поднялся и сходил за стаканом воды, которую Платон выпил в несколько жадных глотков.

К нему вернулся голос.

– Эти машины предназначены для «Нового Света», по крайней мере, так мне сказали.

– Совершенно верно, – кивнул Макаров-старший. – У меня та же информация.

– Зачем нашему проекту такое количество этого проклятого вещества, ума не приложу! Уж не используют ли его в строительных целях, иди других, близких к нему?

– Нет, не используют. Я уже наводил справки. Его, конечно, используют в промышленных целях для создания ацетилцеллюлозы, но очень сомневаюсь, что она сейчас необходима в строительных целях!

– Тогда я отказываюсь это понимать! – развел руками Платон, хотя в голове уже зрела безумная догадка.

– Признаться честно, ты меня сильно озадачил, Платон, – сказал Макаров-старший, у которого эта безумная догадка созрела уже давно. – Я прекрасно знал, что не смогу удержать этот дьявольский груз, понимал, что, возможно, рискую собственной жизнью, но не мог иначе. Я был уверен, что обязан узнать, кто надавит, откуда пойдет след, чтобы попытаться затем отследить его. Я уже слишком стар, и не могу просто так наблюдать, когда вокруг происходит подобное. Возможно, когда тебе будет столько же лет, ты поймешь меня лучше.

Платон и так понимал Михаила Олеговича достаточно хорошо, но не стал его переубеждать. Слишком многое на него свалилось за последние двадцать четыре часа, и похоже, это был еще не конец. Как назло та, кто хоть как то могла помочь поддержкой и советами, находилась сейчас далеко и проходила полную диагностику.

«Наверняка она решила, что я ее предал».

Подобные и многие другие мысли хаотично менялись в голове, перескакивая одна на другую. Платону казалось, что его мозг от постоянной усталости и тревог разбух уже до такой степени, что рисковал дать трещину, как кипяченое яйцо.

Если бы он мог хоть чем-то помочь Михаилу Олеговичу сейчас, дать хотя бы маленький совет, он бы, несомненно, это сделал. Но беда в том, что обнаружившаяся проблема напрочь выбила его из колеи, хотя она всего лишь добавилась к прежним, не менее серьезным проблемам. Видимо, это была последняя капля.

Макаров-старший тоже думал и молчал, но даже не догадывался о том, что творится сейчас у Платона в голове. Он заказал два крепких кофе, и, после того, как их принесли, нервно закурил и медленно стал потягивать свою порцию. Платон лишь кинул взгляд на кофе и снова уставился в неопределенную точку на стене.

Сколько прошло времени такого молчания, от которого даже мысли в голове, казалось, начали скрипеть, Платон затруднялся ответить, и что побудило его подать знак Михаилу Олеговичу подойти поближе, тоже понял не сразу. Внутри все так и сжалось в комок от стрессов, тревог, неуверенности и страха. Его нещадно обжигало то, что он на самом деле знал, сердце неслось со скоростью метеора, словно выходило на финишную линию его жизни, и даже время словно замедлило свои обороты так, что до момента, когда Макаров-старший подошел и наклонился к Платону, тот пережил еще одну жизнь.

– Мне кажется, я знаю, что происходит, – не своим голосом, стараясь, чтобы даже муха его не услышала, сказал Платон.

И рассказал Михаилу Олеговичу все то, что вот уже сутки успешно разрушало его жизнь. Разумеется, про Настю не было сказано не слова – вряд ли здоровый человек поверил бы в подобное – да этого и не требовалось. Еле успевая переводить дух, Платон старался как можно больше систематизировать последовательность адской информации. Сразу после первых слов, после которых Михаил Олегович напрягся как пружина, Платон устремил свой взгляд ему в глаза, и до последнего предложения уже их не отрывал, словно глаза общались друг с другом автономно, не обращая внимания на словесные колебания воздуха.

После того, как Платон закончил, оба вспотели до такой степени, что можно было смело принимать душ. Михаил Олегович осторожно распрямился, отчего хрустнула спина, ведь до этого он боялся даже пошевелиться, и вернулся к своему столу, раскурив еще одну сигарету.

Платон еще толком не обдумал, зачем поделился столь опасным грузом своей души, но, безусловно, уже успел почувствовать некое облегчение. Опасаться за то, что Макаров-старший неверно распорядиться такой информацией, Платон и не думал. Он достаточно доверял этому человеку и по-своему любил. Но, тем не менее, сердце продолжало бить тревогу, и противоречивые мысли вновь перешли в наступление.

«Что я наделал? Зачем втянул старика во все это?»

И словно в подтверждение его мыслей, Михаил Олегович еле слышно простонал:

– Боже, за что мне все это.

Вот уже несколько минут он сидел, закрывши лицо руками, а когда их отнял, то, казалось, постарел еще на несколько лет. В глазах стояли едва заметные слезы.

– Михаил Олегович, – кинулся к нему Платон, мысленно желая себе сгореть заживо сию же минуту, – дорогой вы мой! Простите меня ради Бога! – и принялся сжимать старика в своих объятьях. Мало кто, увидев эту сцену, выдержал и не разрыдался бы как дитя.

– О чем ты говоришь? За что просишь прощения? – говорил Макаров-старший, машинально поглаживая Платона по голове. – Я уже старик, и свое отжил, но ты – другое дело! За что тебе это, мой дорогой мальчик? За что это всем нам?

Платон не нашелся что ответить. Казалось, он вообще потерял дар речи от горя.