Дикий Порт

– А чего тогда?

Венди замерла, прислушиваясь то ли к тишине, то ли к мыслям дракона.

– Хрень какая-то происходит, – наконец, сказала она.

Смотри сейчас кто-то на майора Никас, увидел бы малорослую женщину тридцати двух лет отроду, которая за три часа до смерти решила спеть под гитару. В одиночестве, не считая общества спящего и мертвеца. Почти в темноте: в медотсеке светятся лишь несколько мониторов.

В рубке Кхина выгибает дугой, но до этого никому нет дела. Морески и О’Доннелл неотрывно пялятся на экраны – там стараниями техников готовность двигателей к запуску колеблется от двух с половиной до четырех процентов.

Лакки в коридоре сползает по стенке.

Так грустно, так страшно, так зябко – Тери спит на тонкой радужной пелене, затянувшей поверхность небытия, капитан Ано смотрит на мальчика удивленными глазами – снизу, и на бескровное лицо его падает ледяная радуга…

Светят звезды.

Соловьиные долины далеко.
Проливают с неба зимы молоко.
Нетекучая вода —
реки сахарного льда
засыпают в колыбелях облаков…

Здесь тихо, здесь хорошо, и кажется, что певунья плутает без цели, выйдя к побережью Моря Нежности из страха и тьмы, но это не так – она знает, куда идет, что ищет, ей нужно подкрутить колок басовой струны и выправить строй.

Неописуемо далеко, под огненным рассветом Кадары, мира царствующего, владыка войны Р’харта нетерпеливо встряхивает гривой, заплетенной в тридцать семь кос. Он ожидает, когда установится связь с «Йиррма Ш’райрой», флагманом его драгоценности, его правого сердца и «второго лезвия», Т’нерхмы. Со связью разлад, и гнев томит главное сердце владыки, но в левом сердце его радость битв, а в правом – любовь, и потому он счастлив, как может быть счастлив воин.

Он вспоминает узор на доспехе Т’нерхмы – там герои легенд, Ш’райра и Л’йартха, сплетенные в поединке наполовину смертоубийственном, наполовину страстном; нет краше доспеха, нет краше его обладателя… и х’манки смешны владыке, и веселой игрой будет сражение у Ррит Айар, которую по глупости своей они нарекли Третьей Террой.

«Ймерх Ц’йирхта», собственный корабль владыки, ждет на орбите. Великолепнейший из великолепных, названный именем верховного бога мужчин, он достоин рук Р’харты, он прекрасен, как все, что окружает вождя воинов, и все же он – непарный клинок. Достаточно «Йиррма» cо свитой охотился на суденышки х’манков, достаточно времени «второе лезвие» провел вдалеке. Пора стягивать войско для радости. Даже ничтожный ирхпа рассвирепеет, если умело его дразнить; мягкотелые х’манки в неистовстве, они рвутся к Айар большой стаей, и встреча обещает быть жаркой.

Т’нерхма нужен ему там.

«Отпускают в небо лучшую из звезд…» – шепчет слабая жалкая х’манка в полутьме медотсека, в маленьком уязвимом суденышке, трогая струну, и другую, и третью, роняя слова, как перья: «Поднимайся и сияй…»

В глазах темнеет, но Айфиджениа улыбается, допевая последние строки. Она слышит, как по-новому звучит мир.

Ей нравится эта песня.

…и наперерез се-ренкхре, отгораживая собой едва живую ракетоноску, на крейсерской скорости идет «AncientSun», прекрасный, как заря и любовь, первый из десяти близнецов-Тодесстернов, – сорвавшийся с лунных верфей, как с ветвей, еще незаконченный, достраиваясь на ходу, он идет! корабли сопровождения идут за ним, и перед ним, и по четыре стороны от него, ярая стая, ощеренная установками сверхсветового огня, и титанические мобильные доки, и вихри искр-истребителей. Сама Победа прокладывает ему курс.

«…Древнее Солнце!» – выкрикивает Ифе безмолвно, одними нервами, пересохшие губы не слушаются ее, но это уже неважно, потому что – все, она сделала все, что могла…

Адмирал Луговский ведет Первый ударный флот.

Морески уронил челюсть.

О’Доннелл сказал что-то на родном языке.

Маунг Кхин зажмурился и потер лоб. Его точно придавило сверху чем-то большим и тяжелым, но мягким: изнеможение и уют. Даже по сторонам смотреть не хотелось. Встать удалось бы лишь ценой сверхчеловеческих усилий. Впрочем, вставать Кхин и не собирался. Мысли по-прежнему текли быстро и ясно: судя по курсу Первого флота, ремонтникам не составит труда поймать «Миннесоту» в грависеть и отправить в один из доков. Действий пилотов не потребуется еще несколько часов.

Опасность оставалась. Что мешало ррит атаковать ракетоносец, невзирая на приближение более мощного, опасного и достойного противника? Просто расстрелять, не тратя времени?

Но Маунг был уверен, что этого не произойдет.

Он полулежал, утопая в дремотной слабости, когда голоса Морески и второго пилота, по десятому разу обсуждавших чудеса в решете, рояли в кустах и тому подобное, стихли, и устав вновь был нарушен. «Лакки пришел», – ощущая достойную Белой Тары любовь ко всему миру, подумал Маунг.

– Ого! – сказал сержант. Кхин, не размыкая век, представил, как тот, осклабившись по обыкновению, читает показания сканеров через голову Морески, и Алеку даже в голову не приходит одернуть Лэнгсона, тем более – выставить из рубки… Маунг почти улыбнулся, услыхав знакомый звук: Лакки грыз морковь.

– Сейчас очередное внеплановое закончится, – жизнерадостно сообщил Патрик. Он тоже был преисполнен симпатии к бытию в целом, включая морковку и сержантов.

– Ну-ну, – одобрил Лакки.

«А ведь он не удивлен, – подумал Маунг, – он и ждал чего-то подобного, похоже…»

Неожиданно первый пилот понял, что сам – тоже ждал. Несколько минут он чувствовал себя странно и нехорошо, а потом пришли безмятежная уверенность и покой. Увидев на экранах флагман Луговского, Кхин почувствовал облегчение и усталость, но не изумление, как второй или Морески. Маунг думал о загадках человеческой психики, когда сканирование завершилось и координаты стали точнее.

Морески присвистнул.

Любопытство пересилило: Кхин открыл глаза, но первым делом все же глянул на сержанта. У Лакки был вид вернувшегося с приключений кота: дикий, но довольный.

– Ite, missa est, – сказал Джек Лэнгсон, глядясь в экран, и тем же тоном священника, отпускающего грехи, закончил, – идите нахрен, дети мои.

«Большая свита» меняла строй. Сканеры зафиксировали самое начало перегруппировки, но и по этим данным становилось ясно: ррит уходят.

Уходят, даже не выстрелив.

– Ну вот, – обиделся Лакки. – Сваливают… Очко взыграло. А я ожерелье хотел!

– Какое ожерелье? – изумился Морески.

– Т’нерхмино, – объяснил сержант, ухмыляясь. – Форменное ожерелье командующего армией. За него знаешь сколько денег бы отвалили!

Морески закрыл глаза и помотал головой, не в силах определить словом как Джека, так и джеково отношение к миру.

Приближался «AncientSun».

В медотсеке, в полной темноте сидела Айфиджениа Никас, обняв гитару. Молча, неподвижно, в предельной усталости, и с одной стороны от нее был человек всего с половиной жизни, а с другой – человек, который уже умер.

Струйка крови побежала из левой ноздри. Почти тотчас – из правой. Айфиджениа знала по опыту: после игры на ТЕХ струнах кровотечение могло продлиться много часов. Если без медикаментов. Поэтому нужно встать и затампонировать ноздри, и выпить кровоостанавливающего… Выше сил было даже поднять руку и вытереть ручеек, капающий на обечайку гитары.

Собраться. Положить гитару на пол. Прилечь. На пять минут. Потом встать и пойти за таблеткой. По пути проведать Тери. Только потом лечь… глаза закрывались, на разум ступала тьма, черные капли стекали по лазерным наклейкам на передней деке. Ифе, чудом сохраняя равновесие, сидела – с полуоткрытым окровавленным ртом, в глубоком обмороке.

Она пела жизнь и спела ее.

Глава пятая. Райские птицы

– Ты чего? – прошептал Майк, сгорбившись над девичьим плечом.

Он не кинулся сразу вслед за Лилен; Майк был шокирован, растерян, испуган, но с самого рождения внешние события касались его сознания только вскользь; перехватить дыхание и стиснуть сердце когтями могло лишь чувство, родившееся в самом Майке. Вдохновение, ярость, любовь.