Моздокская крепость

Столь хитрый опережающий ход Кургоко Кончокин сделал, поскольку наблюдать дальше за чужими притязаниями на его наследные земли было нельзя… Подрастающие молодые князья Большой Кабарды явно положили глаз на урочище Мез-догу. Честолюбивые, алчные и дерзкие, как расплодившиеся волки! Они даже между собой ругались, деля заранее чужие владения.

Предвосхищая возможную потерю фамильного урочища, Кургоко Кончокин задумал обыграть всех – и агрессивных соплеменников, и русских, решающих свои задачи на его земле. Безусловно, власти Санкт-Петербурга сильно обострили политическую обстановку на Северном Кавказе и среди кабардинских владельцев, официально закрепив пограничное урочище Мез-догу за собой… И даже внеся это отдельным пунктом в Белградский мирный договор с турками, почти четверть века назад.

Но для Кургоко Кончокина было выгоднее не конфликтовать с сильным русским соседом по поводу прав на фамильную землю… Лучше уж оставаться реальным хозяином своих пастбищ и лесов, формально вверив их под контроль союзного государства!

Тем более, что князь точно выяснил, за время многомесячного пребывания в Санкт-Петербурге, – лишать его и потомков клана наследных владений русские не собираются… По крайней мере, до тех пор, пока Курогоко Кончокин будет поддерживать с могущественным северным соседом союзнические отношения.

Зато в согласии князя на главенство русских в фамильном урочище имелись и свои немалые плюсы! Теперь мало кто из соплеменников рискнёт в открытую оспаривать у Кургоко Кончокина эту землю… Или даже малую её часть, добровольно переданную законным владельцем дружественной империи для совместного хозяйствования.

…Государыня Елизавета Петровна радушно восприняла неожиданное появление кабардинского князя в Санкт-Петербурге. В знак особой царской милости знатному гостю и верному кавказскому союзнику был пожалован сторублевый кафтан… Щедрый презент по тем временам! Достаточно вспомнить, что годовое жалование русского солдата, например, составляло тогда всего семь рублей.

Согласно дворцовому этикету, между князем и государыней начался неспешный, обоюдный обмен подарками и любезностями… Кургоко Кончокин приехал в Санкт-Петербург тоже не с пустыми руками. А попутно начались встречи с важными вельможами и государственными чиновниками, способными замолвить словечко за кабардинского гостя перед императрицей.

Князь только предполагал приступать к деловой части переговоров на высшем уровне… Но тут случилась незадача. Императрица Елизавета Петровна скоропостижно скончалась. И её место на троне занял царь Петр Третий.

Едва огорчённый и растерянный таким поворотом событий Кургоко Кончокин стал привыкать к новой ситуации и думать, как ему теперь действовать дальше, в Санкт-Петербурге произошел дворцовый переворот… На престол империи взошла Екатерина Вторая.

Лишь только всё во властных коридорах немного успокоилось, ошеломлённого и дезориентированного подобной чехардой с правителями российского государства Кургоко Кончокина, пригласили на личную беседу к Её Высочеству. Все пожелания и мнение кабардинского князя по поводу положения дел на Северном Кавказе были любезно выслушаны…

Смиренная просьба знатного горца, позволить ему с подвластными людьми принять российское подданство и поселиться с семьёй и челядью в урочище Мез-догу на постоянное местожительство, совпала с первоочередными государственными планами новоявленной императрицы… Касающимися, в том числе, и укрепления беспокойной терской границы на самой южной точке страны.

В итоге, Кургоко Кончокин получил почти всё, на что рассчитывал, предпринимая свою поездку в Санкт-Петербург. Однако минуло ещё много месяцев, прежде чем официальное прошение князя – уже принявшего российское подданство и торжественно произнёсшего присягу на верность Екатерине Второй, крещённого со слугами и родственниками по православному обряду – прошло все необходимые согласования… И поступило, наконец-таки, на окончательное рассмотрение в Сенат.

…Светская жизнь, к тому времени, уже успела порядком поднадоесть не привыкшему к подобной затяжной праздности и частому обжорству горцу. За два с лишним года вдали от родного дома, князя всё чаще посещала тоска по оставленной семье, жаркому кавказскому солнцу и ярким южным краскам…

9 октября 1762 года Сенат вынес прошение кабардинского владельца на окончательное утверждение императрицы. Чиновники предлагали государыне, в дополнение к удовлетворению многих пожеланий нового, вошедшего в состав России адыгского клана, заложить в урочище Мез-догу пограничную цитадель. И советовали правительнице разрешить свободно жить под защитой гарнизона будущей крепости “всякой нации людей, то есть чеченцев, кумык и других из горских народов и ногайцев, крестится желающих”, подчинив их всех кабардинскому князю Андрею Иванову.

Причем, в документе особо подчёркивалось – “магометан в цитадели не селить”. На жителей и защитников этого пограничного форпоста распространялись особенные правила.

Сенат предлагал государыне принять новообращённого православного владельца урочища на постоянную военную службу… С пожалованием ему звания Кончокина-Черкесского, к уже утверждённому княжескому титулу.

Императрице советовали наградить принятого в подданство дворянина чином подполковника и выделить знатному горцу государственное содержание. В соответствии с его новой должностью и статусом.

Сенат также рекомендовал Екатерине Второй и опытного человека, способного возглавить строительство будущей пограничной крепости “Моздок”, названной так по местному наименованию урочища. Чиновники предлагали кандидатуру подполковника Петра Ивановича Гака, ранее зарекомендовавшего себя, как умелого зодчего оборонительных фортификаций и успешного военачальника «по калмыкским делам».

Екатерина Вторая одобрила и подписала подготовленный Сенатом документ. А уже 17 декабря 1762 года Кургоко Кончокин был официально приглашен в “публичную экспедицию” на Северный Кавказ, организуемую и полностью финансируемую российским правительством… С целью основать на Тереке, в урочище Мез-догу, новую пограничную крепость.

Князь, кстати, в середине декабря, все еще находился в Санкт-Петербурге. Он потихоньку собирался к отъезду восвояси, на Северный Кавказ. Дорога предстояла долгая, опасная, затратная… И требовала самой серьёзной предварительной подготовки.

А тут Кургоко Кончокину свалилась такая нежданная оказия! Причём – полностью за казённый счёт.

Поиздержавшийся в столице князь с трудом скрывал свою радость, разглядывая присланную Сенатом официальную бумагу с печатями… А уже перед самым отправлением Кургоко Кончокина на родину горца наградили ещё и золотой медалью от правительства. Обласкали щедро другими почестями и подарками… И выдали первое офицерское жалование – пятьсот рублей.

Одарила напоследок государыня и всех кабардинцев, сопровождавших князя в его долгом путешествии в российскую столицу. Не остались без презента даже те из них, кто не последовал примеру своего господина… И не пожелал, за два с лишним года жизни в Санкт-Петербурге, приняв российское подданство, поменять заодно и веру. Они так и остались магометанами. Оказались в свите Кургоко Кончокина и такие соплеменники… Верные господину, но непреклонные в религиозном вопросе.

***

– О чем задумались, князь? – размеренный ход мыслей Кургоко Кончокина нарушил чуть ироничный голос. Знатный кабардинский владелец, уставившийся отрешённым взглядом в оконный проём своей кибитки, даже вздрогнул от неожиданности…

Голос принадлежал коренастому мужчине, лет сорока, с рыжеватыми усами и бакенбардами, молодцевато сидевшему в седле на гарцующем, рядом с движущимся экипажем, коне. Плотную фигуру всадника обтягивали украшенный золотым шитьём синий офицерский мундир с алыми обшлагами подполковника российской армии, красные рейтузы и высокие походные ботфорты. На голове наездника трепетали белоснежные перья, украшавшие чёрную бархатную треуголку.

Князь дружелюбно улыбнулся всаднику:

– А-а, это вы… Решили размяться верхом, Пётр Иванович?

– Утомился уже трястись в своей повозке, – посетовал подполковник Гак, натягивая поводья и придерживая коня. – В такую жару париться в крытом экипаже – пытке подобно! А здесь, на степном просторе, хоть какой-то свежий ветерок… Не составите мне компанию на своём скакуне? Сократим нашу однообразную дорогу приятельской беседой…

Пётр Иванович крутанулся на месте, пытаясь совладать с заупрямившимся, разгорячённым животным под собой:

– Мне, кстати, только что доложили приятную новость! Мы уже, оказывается, пересекли ориентиры, заметные проводникам… И вступаем в пределы вашего родового урочища.

– Совершенно верно, – несмотря на всё ещё сильный кавказский акцент, русские слова князь, благодаря продолжительной речевой практике в Санкт-Петербурге, выговаривал и складывал в предложения уже почти безошибочно. – Начинаю узнавать дорогие и приятные сердцу места! Почему-то возвращаться на свою землю после долгого отсутствия всегда и радостно, и немного грустно…

Чернобородый всадник грозного, диковатого вида в черкеске и папахе, гарцевал неподалёку от передовой кибитки, не сводя преданного взгляда с князя. Это был ещё один верный телохранитель Кургоко Кончокина, постоянно сопровождавший экипаж господина верхом на лошади.

Слуга, круживший вблизи повозки кабардинского владельца оберегал своего князя во всеоружии. При верховом горце имелась сабля, кинжал, пистолет на поясе… И даже ружьё в матерчатом чехле за спиной.

Кургоко Кончокин встретился глазами со своим телохранителем на лошади и, возвысив голос, перешёл на родной язык:

– Анзор, пусть мне приведут коня!

Возница – кабардинец на облучке передовой кибитки, услышав распоряжение господина, тут же остановил четвёрку лошадей, запряжённую цугом… И пока растянувшийся по степи обоз неспешно подтягивался к головной повозке, к выбравшемуся из экипажа князю подвели осёдланного коня вороной масти.

Породистый, тонконогий скакун радостно заржал при виде хозяина. Забил нетерпеливо копытом, потряхивая чёрной гривой… И чуть ли не по-собачьи завилял перед князем хвостом.

А Кургоко Кончокин, не торопясь, с наслаждением размял затёкший стан, плечи… Покрутил шеей. И, вставив носок тонкокожей обувки в стремя, с неожиданной ловкостью, одним движением взлетел в седло.

В отличии от подполковника Гака, на князе военного мундира с золотым шитьём не было. И положенной русскому офицеру шпаги на поясе у кабардинского владельца тоже не имелось… В фамильное урочище Кургоко Кончокин въезжал в привычной для себя одежде – черкеске и папахе.

Высокий статус князя выдавали лишь шестнадцать, украшенных тонким узором, серебряных газырей на груди… Да старинный кинжал дорогой работы с драгоценными каменьями на поясе. Ну и, конечно же, этот вороной конь. Стоивший, по кавказским меркам, целое состояние.

– Ещё две походные ночёвки и мы будем на месте, – уверенно заметил Петру Ивановичу князь, ударяя слегка невысокими каблуками ичиг в бока своего красавца-скакуна.

– Вот и слава Богу! – не скрывая удовлетворения, откликнулся радостно подполковник Гак. – Считай, добрались до цели благополучно, без всяких неприят…

Докончить свою фразу Пётр Иванович не успел. До слуха обоих офицеров донёсся далёкий, едва различимый, но вполне отчётливый, пистолетный выстрел.

– Накаркал, дьявол! Не говори, Гак, пока не перепрыгнул,– полным досады голосом пробормотал себе под нос, в густые усы, Пётр Иванович, перефразируя расхожую поговорку… А сам, поднявшись на стременах и повернувшись к вновь начавшим движение повозкам, заорал во все лёгкие:

– Обоз, стоять! Всем занять круговую оборону! Женщин с детьми и скотину в середину, за телеги… Пушки, пехота и гусары ко мне, на переднюю линию!

Верховые военные, крутившиеся во главе каравана, рядом с двумя подполковниками, рванули, во весь опор, вдоль протяжённого ряда кибиток, передовая по колонне прозвучавший приказ… Обоз застыл на мгновение. А потом возницы, крича на запряжённую скотину на разных наречиях и щёлкая звонко кнутами, начали быстро составлять из телег и арб временное полевое укрепление – ретраншемент. Как это уже не раз делали, располагаясь в степи на ночлег.

Люди действовали слаженно, без особой паники. Сотни повозок за считанные минуты образовали на открытой и ровной местности замкнутое ограждение. В центр ретраншемента спешно сгонялся весь скот переселенцев. Здесь же находились уже галдящие женщины и дети…

А снаружи этой круговой баррикады из быстро распряжённых и соединённых друг с другом повозок, у колёс кибиток и арб, уже занимали стрелковые позиции первой линии обороны солдаты с пешими казаками. За телегами и подводами хладнокровно готовились к бою все мужчины обоза из гражданских переселенцев, способных сражаться.

Присев на одно колено в траве и ощетинившись пиками, стволами фузей с примкнутыми штыками, кремниевыми мушкетами служивый люд напряжённо и молча всматривался в жаркую и зыбкую линию горизонта. Военные вне ретраншемента и гражданские, укрывшиеся за баррикадой из повозок ждали атаку на караван с любой стороны.