Туман. Книга четвёртая

Туман. Книга четвёртая
Олег Ярков

Играете ли вы в карты? А не увлекаетесь ли вы пасьянсами? А не задумывались ли вы о том, кто и для какой надобности создал карты? И каков был умысел в их создании? Давайте поговорим об этом…

Туман

Книга четвёртая

Олег Ярков

© Олег Ярков, 2018

ISBN 978-5-4490-7817-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая

О ТОМ, О СЁМ.

«Боль врача ищет» —

    Русская народная пословица.

Нет, право слово, до чего же хорошо летом! Этот воздух, словно настоянный отменным винокуром, благоухает всем и сразу – цветами, ароматами фруктов, огородом, пьянящим и тончайшим запахом липы, отцветшей сирени и самого обычного дикого разнотравья, без спросу перебравшегося в усадьбу, и устроившегося там произрастать. Слегка щекочущий в носу запах пыли и сменяющий его прохладный ветерок, смешивающий все прежние запахи в один букет, не передаваемый никакими словами, а лишь определяемый обонянием, да словами: «Господи, до чего же славно!».

Да, милостивые мои государи и дамы, сие есть лето. То самое чудо природы, умиротворяющее думы буйствующей зеленью, и требующее предстать под лучами светила при самой малости надетого платья, после чего, стремглав, броситься в спасительную прохладу.

Упоительное, долгожданное и быстротечное лето на благословенной части земной суши, под названием Российская империя.

Для уточнения стоит добавить, что в Тамбовском имении помещика Ляцких Кириллы Антоновича, лето было именно таковым, как описано предшествующими предложениями.

В тени веранды, согреваемой послеполуденным светилом, и причудливо раскрашенной светлыми пятнами, пробившегося через листву солнечного света, за накрытым столом сидели два добрых друга – тот самый Ляцких Кирилла Антонович, и отставной штаб-ротмистр Краузе Модест Павлович.

Добрейшей души кухарка Циклида, женщина полная, однако никак не медлительная, прислуживала, подавая на стол яства, сотворённые её искусными руками.

Во дворе усадьбы царила идиллия, а за двором, аж до самого края земного, радуя и тело и душу, стояло лето. Тут же стоял 1903 год.

– Вы знаете, Модест Павлович, давеча прочёл книжицу некоего господина Бекфорда. О собачках разных пишет. Занятно, так, пишет.

– Настолько занятно, что вам захотелось самому завести псину?

– Именно так, дорогой друг! Предложил бы вам попытку в угадывании породы, да не стану. Слишком уж затейливое название носит та порода.

– Правильно, не загадывайте! Сразу скажите, – штаб-ротмистр, перегнувшись через стол, наполнил из бутылки синего стекла крепкого винца в бокал друга. Водрузив оную на полагающееся ей место на столе по левую руку от хозяина, Модест Павлович взял маленький огурец, сорта «весь в пупырышку», и звонко откусил от него кусочек. – И что за порода, за которую мы поднимем тост?

– Фокс-гоунд, да будет вам известно! Сей господин пишет, что это отменнейшая лисогонная собака! Да-с! Да, за её здоровье!

Нахваливая и винцо, и те дары огородные, частью собранные дома, а большей частью доставленные от самых границ Малороссии, да ещё и сдобренные нежнейшего аромата прованским маселком, помещик продолжил.

– И вот что пишет господин Бекфорд о том фоксе: «Во всей собаке есть исключительное свойство – полнейшая симметрия во всех своих частях. Ея ноги прямы, как стрелы, а грудная клетка скорее широкая, чем узкая, эдаким бочонком. Да и голова её не слишком уменьшена, а ноздри, для осязания добычи, довольно открыты. Плечи ея наклонены к спине, как у лошади, но не тяжелы. У неё вообще всё тело в комке». Такая, вот, собачка – лисогон. Впечатляет, не находите?

Модест Павлович довольно неопределённо пожал плечами, после чего, подперев голову ладошкой, принялся слушать далее.

– И в конце той части книги, где описывается сия собаченция, этот господин пишет, что в России они известны лишь в лице худших своих представителей. Ну, не прохвост? Худших! Вот и захотелось мне приобрести себе пару этих фокс-гоундов для разведения. И улучшения. А после, так же скоро, расхотелось. Видимо, мала моя страсть к разведению пород, да и знаний особых крайне мало.

– Осмелюсь заметить, что вы ещё и не охотник. Разводить лисогонную породу без того, чтобы отпускать на волю её врождённый порок ….

– Вы обмолвились. Вряд ли «порок».

– Это я сказал «порок»? Простите, оговорился! Врождённый инстинкт, да… слушайте, а в сущности, какая есть разница – «инстинкт» либо «порок»? Вы не охотник и не заводчик, и не стоит давать лишний повод господину Беккендорфу ….

– Модест Павлович, вы уморите меня! – Сквозь смех едва проговорил Кирилла Антонович, – вы хотели сказать Бекфорду?

– Да, и ему тоже! Не стоит давать лишний повод укрепиться в мысли, что в России все собаки сей породы представлены в морде худших особей, именно благодаря Тамбовскому помещику!

– У него сказано «в лице худших представителей»!

– Нет на то моего согласия! У собак присутствуют морды! И потом, ежели вы и дальше станете декламировать мне те пасквильные строки про то, что в России худые охотничьи породы, я, этого, вы поняли, о ком я говорю, вызову на дуэль!

– Не вызовете.

– Это, позвольте полюбопытствовать, ещё почему?

– Он преставился, судя по послесловию к книге, не менее десяти лет назад.

– Скверный он человек! И про Россию гадко написал, и помер не ко времени…. А вы, Кирилла Антонович, точно прочли, что он… того? Вдруг, опечатка случилась? Ну, поглядите внимательно! Не дайте угаснуть надежде!

– Нет, дорогой друг, он уже однозначно на небесах. И забудем о нём! Не считаете ли вы разумным и своевременным наполнить бокалы?

– Считаю, Кирилла Антонович, ох, как же я считаю! Вам ….

А договорить не удалось. Из-за угла веранды, с дичайшим воплем, сделавшим бы честь любому доисторическому зверю, описанному в книге Жозефа Анри Оноре Боакса, известного в среде читателей, как Жозеф Рони-старший, автор книги «Доисторические сцены», вылетело существо, отдалённо напоминающее кухаркиного сына Прошку. Лишь по некоторым отдалённым признакам было возможным убедительно считать в том, что выскочило, вышеупомянутого мальца.

Его странное облачение в перья, в ветки сливового дерева и в старые вожжи, делало очевидным теснейшую, если не сказать кровную связь по нисходящему родству с доисторическими монстрами и вымершими ящерами. Всё говорило в пользу этого предположения – беспорядочные движения, гортанные звуки, переходящие в высочайший фальцет, тот ералаш, который с трудом можно было назвать одеянием и… глаза, ищущие жертву. Или добычу.

Пометавшись перед верандой, и подняв в воздух облако пыли, этот персонаж, сошедший со страниц книг Жозефа Рони-старшего, чудесным образом умудрился остановиться более, нежели на несколько секунд. Оглядев вокруг себя обширные просторы мироздания, Прошка поднял глаза на сидящих за столом помещиков и, погрозив палкой, изогнутой наподобие лука, сказал, обращаясь, не ведомо, к кому.

– Я тебя запомнил!

После чего унёсся за иной угол дома, оглашая простор перед собою звуками, не поддающимися никакой классификации.

Около минуты было тихо. А после – то там, то там стали подавать голос птицы. Ветер, сперва, неуверенно, а вскорости смелее и смелее зашевелил листвой деревьев. Окружающий мир снова становился миром.

– А к кому он обращался? – Всё ещё держа бутылку в руке, проговорил штаб-ротмистр.

– Боюсь, что мои худшие опасения примут вполне вещественное проявление.

– А как, сказанное вами, прозвучит по-русски?