Судья

Тем временем, на западном склоне горы Мерон шесть семей собрались встретить первый день Песаха. Рассевшись по старшинству за грубым столом, уставленным горькими травами и пресным хлебом, они предвкушали, когда, наконец, подадут зажаренного ягненка. Старейшина Кеназ и старейшина Шела поднимали к небу руки, прося Яхве о позднем дожде. Они взывали к Его милосердию, стеная загрудными голосами, какие было сложно предположить в их тщедушных телах, похожих на свечные огарки. «Да будет гора, где Ты разрешил обитать нам, покрыта обильной, тучной травой! Сделай дома наши ломящимися от богатства, наших сыновей сделай сильными, словно горных медведей. Пусть не коснется нашей земли кровавая битва, и добрые дни пусть будут у нас!». Невозможно было представить, глядя на жителей Мерона, что девять дней назад они так же собрались воедино, чтобы убить молодую девушку, сбросив её с горы вниз головой. Когда молитвы были окончены, жертвы принесены, община воссоединила души и желудки за пасхальной трапезой.

– Холодно ей у нас было. Слишком нежная была, потому сбежала, – вдруг не к месту сказала Ахса, отрывая от костей не пропеченное мясо.

Кусочек желтого бараньего жира застрял у нее меж зубов. Он дерзко торчал изо рта, напоминая медовую соту. Родители Длилы, её мужья, старейшина Кеназ, старейшина Шела и прочие угрюмо промолчали. Исполняя заповедь «Радуйся пред Господом, Богом твоим», они сосредоточенно вкушали пищу.

2

Солнце еще не успело достичь зенита, как Длила начала догадываться, что новый мир к ней безразличен. Люди сновали туда-сюда, не обращая на нее внимания. Рыжие волы катили повозки по столбовой дороге, ведущей к крепости Ашдода, поросшей чертополохом с обеих сторон. В повозках сидели крестьяне с озабоченными лицами. Длила шагала с краю, стараясь не отстать от остальных. Внизу виднелся город, обнимавший полукругом крепостную стену. При входе стояли два гладких белых каменных столба. Несколько человек выстроились в линию, ожидая, когда пухлый пекарь с землистым лицом и опрятной охристой бородой вознесет свои мольбы. Люди были терпеливы, тоже хотели чего-то просить. Поравнявшись с пекарем, Длила задержалась, пытаясь вслушаться что и к какому богу говорит человек с аккуратной бородой. Но слов было не разобрать. Зато, она заметила, что между двумя маццевот[7 - Маццевот – «стоячие камни», символизирующие поклонение Баалу и другим ханаанским богам.] на резном каменном возвышении установлен еще один столбик, а на нем небольшая глиняная фигурка. Она узнала маленькие круглые груди Аштарот[8 - Аштарот – ханаанская богиня власти и любви.], ее глупенькое живое лицо, как у бурундука, словно Аштарот внюхивается во что-то.

Такой же идол был у них в Мероне, только ставился он не на улицу, а в дом. Мать, когда топила печь, многозначительно глядела на этого идола. Когда-то Ахса преподнесла ей на свадьбу Аштарот из черного базальта…

В самом городе не только маццевот были сделаны из белого камня. Почти все постройки были светлыми и гладкими. Вытесанные из известняка, дома здесь не были похожи на серые меронские кучи. Многие здания были двухэтажными. Почти к каждому дому крепился навес: черный, черный с красным, желтый с узкой синей полосой. На одном из домов навес был пурпурный, с вытканной на нем белой цаплей. Цапля была толстовата, но все равно понравилась Длиле. Она прятала голову под крыло – чистила перья. Под пурпурным навесом размещались сборщики податей и другие чиновники. Здесь купец из Мицраима[9 - Мицраим – Египет.] мог получить печать, заверяющую его хозяина, что он действительно доплыл до земель пэлиштим, а мореплаватель из Цидона[10 - Цидон – приморский город на юге современного Ливана.] справиться, не нужны ли кому бусы из Испании по выгодной цене. Черная ткань навеса означала, что в доме проводятся операции с деньгами: здесь мину можно разменять на парсины, шекели, беки и даже пимы[11 - Мина – вторая по величине после киккара весовая единица, равная 50 шекелям, 60 мин составляют 1 киккар. Парсин – половина мины. Шекель – основная денежная единица. Шекель равен примерно 11 г серебра. Бека равна половине шекеля; пим – 4/6 шекеля.]. Под черно-красными навесами жили и делали свою работу мясники, пекари, торговцы маслом и бальзамом, продавцы вина, пива и крепкого варева из финиковой пальмы. Здесь можно было купить почти всю домашнюю утварь: горшки, кастрюли и сковородки; вилки, стаканы и кувшины, прочные костяные иглы и мешочки с сухими цветами, которые так приятно пахнут. К некоторым домикам была пристроена невысокая ограда, за которой стояли скамьи и каменные чурбаны – здесь можно было поесть горячей еды, выпить чашку вина или кувшин пива. В желтых с синей полосой домах сидели ювелиры, торговцы платьем, мужским и женским, кузнецы и оружейные мастера.

Длила в изумлении разглядывала шумный мир Ашдода. Огромная белая стена с зубцами и башнями окружала сердце города – храм Баала, царский дворец и богатые дома знати.

Пройдя вместе с толкавшимся народом по дороге, окруженной с обеих сторон стеной, внутрь крепости, Длила оказалась на главной торговой площади. Первый раз в жизни она ступала по мощеным камнем улицам.

За крышами домов она видела еще один возвышавшийся холм, а на нем два великолепных здания – храм и дворец царя. Жизнь здесь текла полноводной рекой, узкие улочки сливались в узоры перекрестков, крики и смех оглушали её.

Никогда Длила не слышала столько голосов одновременно, не видела такой пестрой одежды, колец, браслетов и других украшений. Женщины носили тонкие белые платья, на рукавах, груди и подоле расшитые синими и желтыми ирисами. Они покрывали головы прозрачной, почти невесомой, тканью цвета лазурита, повязывая её легко и утонченно. Богатые женщины в Ашдоде носили зеленое. Длила догадалась, что они богатые, потому что на покрывала на своих головах они надевали тяжелые золотые привески. На одной знатной головке Длила насчитала аж по двенадцать этих круглых, переливающихся на солнце привесок с каждой стороны.

Она видела воинов, головы которых украшали причудливые шлемы. Над медным ободком, там, где должны быть волосы или верхушка шлема, веером торчали кованные красные перья. Сбруи их коней тоже были украшены такими веерами. Жесткие перья защищали голову носителя от копей, камней и рубящих сверху ударов меча. Торс воинов обтягивали железные доспехи, оставлявшие руки открытыми. Платье было коротким, закрывало ноги выше колен крупной красно-белой клеткой. Были здесь и чернокожие воины с плоскими носами и широкими ноздрями в угольно-черных кожаных шлемах, плотно облегавших череп, и другие мужчины, с миндальными глазами в шлемах сфероконической формы. Их платье, надетое под броню, скрепляли на ключицах алмазные булавки.

Кого тут только не было! Казалось, Длила очутилась в пупе земли, в центре мира, откуда каждое мгновение люди отплывают, отъезжают, уходят каждый в свою сторону!

Еще на подъездной дороге Длила заметила, что израильтяне, в отличие от пэлиштим и в отличие от нохрим[12 - Нохрим – временные пришельцы, иноплеменники или инородцы.], диковинных чужаков, одеты в простые коричневые плащи. У них не было ни мечей, ни железных пряжек. Лишь иногда ей попадался кто-то, носящий золотой браслет или кольцо в носу, или цепочку.

Евреи выглядели здесь самыми бедными, а она была самой бедной из всех евреев. Длиле стало стыдно за свои сапоги. Хоть она и очистила их от грязи и просушила на солнце прежде, чем спуститься, вид у них был хуже не придумаешь. Один сапог порвался сбоку, другой на правом носке. Длила стояла на площади и старалась поставить ноги так, чтобы закрыть сразу обе дыры, но у нее ничего не выходило. Пару раз на нее покосились. Длила остро осознала, как жалко выглядит, как плохо пахнет, как она бесконечно никому не нужна. Сжимаясь от унижения и страха, заворачивая плечи вовнутрь, к груди, словно это были крылья, могущие защитить, она вернулась обратно, за городскую стену. Села на колени возле можжевелового дерева и закрыла глаза. Снаружи шумел город, Длила вдыхала резковатый хвойный запах. Внутри, в темноте, отчаяние и жалость свободно носились в её пустом животе.

Кто-то тронул ее за плечо. Длила подняла глаза и увидела два черных сверкающих глаза. Они глубоко сидели по обеим сторонам длинного носа, который словно взяли и пришили с другого лица. Прямо под обтянутыми загорелой кожей впалыми щеками красной щелью залегал рот.

– Возьми, ешь. Это тебе, – произнес красный рот, и здоровенная мужская рука протянула ей хлеб.

Кое-где хлеб был измазан медом. Длила с осторожностью переложила его из рук незнакомца себе на колени. Она отщипнула кусочек, потом еще один. От сладкого вкуса закружилась голова.

Горе встало комом в горле. Впервые за эти дни напряжение схлынуло с нее, и она разрыдалась. Ненависть и страх заперли её в себе самой. Длилу трясло, как в лихорадке, слезы слепили, она не могла открыть глаз. Но, даже рыдая, Длила ощущала, как рука, принадлежавшая красному рту, боязливо гладит ее по голове, аккуратно перебирая каждую прядь ее волос.

– Откуда ты? Как твое имя? – спросил незнакомец.

– Мое имя Длила. Я пришла с севера, – ответила девушка. Она подумала, что кусок хлеба, кое-где вымазанный в меде, не стоит того, чтобы открывать свои тайны.

– Поняла, – сказал красный рот.

Длила насторожилась. Доев булку, она ощущала даже некоторую радость.

– Понял? – переспросила Длила.

– Поняла… – повторил красный рот и жалко улыбнулся.

– Кто ты? – спросила девушка.

– Я – Яэль, – просто ответил новый знакомый. Длила смущала его, ему хотелось поскорее закончить с приветствиями.

– Яэль имя для женщины, а ты не женщина, – возразила Длила.

– Внутри я женщина. Снаружи почти что тоже.

Длила не нашлась, что на это ответить. Ей было немного боязно и непривычно. Но свежая хрустящая булка так умиротворяюще укладывалась в ее продрогшем теле, согревая его изнутри, что она не решилась спорить.

– Ты тут недавно? Вижу, недавно, – сам себе ответил красный рот, – Где твоя семья?

– Они умерли.

– Умерли здесь?

– Нет, – Длила поморщилась.

– Куда ты идешь? – спросил Яэль.

– Не знаю, – честно сказала Длила, – Куда идешь ты? Может быть, я могу пойти с тобой?

– Я искала работу, пробыла здесь утро, но ничего не нашла. Хочу попробовать подняться в шефелу[13 - Шефела (евр. «низменность») – участок между Прибрежной? долиной? и Иудейским нагорьем.], может, там получится наняться на работы с ячменем. Самое время делать пиво.

– Я не умею делать пиво, – растерялась Длила.

– Там нечего уметь.

Яэль сказал, что ему нужно два часа на то, чтобы закончить дела, и они могут отправляться.

Длиле оставалось только ждать. Подложив плащ под спину, удобно оперевшись на теплые камни городской стены, она ждала Яэль, подставляя лицо солнцу. Взвесив все, что произошло с ней в эти дни, Длила пришла к выводу, что ни трусливому Йонатану, ни жестокому Эхуду не хватит мужества добраться в Ашдод. Значит, жизнь все-таки продолжится.

За этими размышлениями ее застал Яэль. Высокий, еще чуть-чуть, и можно сказать, что он богатырского роста, с роскошными широченными плечами и узкими, словно выточенными из мрамора бедрами, Яэль смотрел на нее, улыбаясь, не показывая верхних зубов.

В руках он держал мешок и сверток с темно-синим одеялом. Им предстоял длинный путь. Чтобы добраться до шефелы, они должны были идти целый день.

В дороге им встречались светло-зеленые поля пшеницы, они миновали ряды виноградников. Яэль поглядывал на Длилу и нервно хихикал. Длила понимала – с ним это от застенчивости и не злилась. Всюду, где была охранная башня – на винограднике или в поле, Яэль бесстрашно приближался нелепой походкой к сторожам и узнавал, нет ли для них работы. Везде ему отвечали примерно одно: «Ничего нет. Идите, куда идете». Кто-то таращился на него, кто-то швырял камнями. Яэль с его копной бесцветных длинных прядей, свисающих с лысеющей головы, обвязанной цветастой тесемкой, повергал людей в шок, вызывал брезгливость. Хотелось, чтобы он скорее ушел.

От отказа к отказу, они продвигались вверх, глубже в шефелу.

Пришлось заночевать в поле. Они поели из мешка Яэль вяленой свинины, оливок со сморщенными боками и хлеба, запили все это водой из родника. Улегшись между камней, закрывавших их от дороги, они устроились на ночлег. Длила прежде не ела свинину, у нее болел живот, неприятно тянуло вниз. Когда во сне Яэль обнял её сзади, она чуть не задохнулась. Горячий, гладкий, жилистый, он сам был как кусок мяса. От него пахло чем-то сладким. Она дышала через рот, полночи убивая себя в себе, пытаясь не замечать.

Путь занял девять часов. Наконец, они вошли в селение, где жили одни израильтяне, где семьи, платя пэлиштим непомерную дань, работали на себя. Яэль уже подумывал, не пойти ли им выше, в Аиалон, как заметил дом, который заинтересовал его. Благодаря высокому росту, за прочной, собранной на совесть каменной изгородью, он смог увидеть мужчину. Мужчина сидел во дворе, в дверях своего дома. Перед ним выстроились редуты пузатых кувшинов. Напевая под нос веселую мелодию, он брал кувшин, внимательно крутил его в руках. Если в кувшине не было трещин, он ставил его слева от себя. Если же кувшин имел повреждения, мужчина, задорно крякнув и зажмурив глаза, без сожаления разбивал его о землю. Кроме песни хозяина и звука бьющихся черепков в доме было тихо, поблизости не было видно ни детей, ни женщин. Яэль решил попытать счастья.

– Мир тебе! – начал Яэль скрипучим голосом.

– Мир… – хозяин удивился, но в лице его, в его голосе не было ни брезгливости, ни отвращения.

Яэль ободрился и продолжал.