Судья

– Шимшона? Кто это?

Длила не получила ответа. Вновь раздался треск веток, зашумели кусты. На берег ручья вышли трое. Первой Длила увидела пожилую женщину. Ее волосы покрывала голубая шаль из тонкого льна. Бросалось в глаза то, что когда-то женщина была ослепительно красива. В ее лице читалась душевная скорбь, она будто стыдилась чего-то. Женщина посторонилась, пропуская вперед мужчину. Длила увидела старика, не такого красивого, как его жена, но все еще крепкого и сильного. Густая, почти без проседи борода, мягко обрамляла его не по-здешнему светлое лицо. Старик ступал уверенно и мягко, словно весь состоял из одной доброты. Если бы Длила вгляделась пристальней, то заметила бы, что его лицо излучает благодушие и простоту, но вместе с тем в нем есть какое-то неясное, невысказанное мучение, словно душа его страдает вместе с душой жены. Но ничего из этого Длила не видела.

В десяти шагах от нее стоял мужчина. Ему было не больше сорока. Одетый в голубой плащ, в льняную оливковую рубашку, он был выше Длилы, но ниже Яэль. Он был идеальным. Сильные руки и сильная грудь, сильная шея и волосы: темно-золотистые волосы, заплетенные в косы, сходились в пучке чуть ниже макушки. Его глаза – она не смотрела в них, не пыталась ничего понять. Она просто любовалась ими; любовалась его мягким большим ртом, аккуратным носом, кончик которого чуть закруглялся книзу… Длилу, словно невесомым одеялом, накрыло теплом. Она не могла пошевелиться. Все смотрела и смотрела на него, с каждой секундой проваливаясь в сладкое воздушное небытие.

Он тоже смотрел. Смотрел в ее умные живые глаза, в которых плескалась нерастраченная нежность, на ее молодое изящное тело, на волнистые волосы, убранные за уши, чтобы не мешали, мягко лежавшие на плечах, и также, как у него, украшенную пучком макушку.

Старик молча набрал воды, заткнул бурдюк пробкой. Надо идти, показал он жестом. Красивая пожилая женщина, ее муж и сын пошли дальше по берегу, так не сказав ни слова ни Длиле, ни Яэль. Он удалялся от нее, оглянувшись только раз, и Длила поняла, что не разглядела, какие у него глаза – карие или зеленые.

– Даже не думай, – заныл Яэль, – это был Шимшон. Он – судья Израилев. Он женится сегодня. Он не для тебя.

Длила и не думала…

3

Когда мохар был отдан и стороны договорились, наступило время праздника.

Всякий, кто шел по своим делам узкими улицами Тимнафы, мог видеть громкую, красочную свадебную процессию. Невеста была одета в темно-синее платье, перехваченное на талии шерстяным поясом цвета шафрана. Волосы, заплетенные выше висков в косы и соединенные между собой так, что свободно спускались на шею, были роскошно украшены венком из маков и белоснежных лилий; голову ее охватывало покрывало огненного цвета. Оно спадало позади и по сторонам и вовсе не закрывало лица. На ногах у нее были желтого цвета башмаки, на шее и руках золотые украшения.

Жених был одет в длинную рубашку из тонкого белого льна, расшитую желтыми узорами. К голубому поясу на левом бедре был привешен серебряный кинжал со вставками из красных матовых рубинов. Голову его украшала диадема, передававшаяся от отца к сыну, от сына к внуку, от внука к правнуку. Оба, и жених и невеста, ехали по городу на деревянных носилках, слишком длинных и широких для узких улочек Тимнафы. Они то и дело задевали дома – и жениха, и невесту неуклюже подбрасывало вверх. Впереди шествия несли петуха и курицу – символ того, что семья будет плодовитой. В воздух взлетали горсти сушеных зерен, привлекая под ноги назойливых голубей.

Когда свадьба достигла ворот дома, вышла заминка. Дальше, по обычаю, отец должен был торжественно передать невесту жениху, в дом его родителей. Здесь же выходило, что это жених вступает в дом отца. Гости переглядывались, слышались разговоры:

– Посмотрим, как он выпутается…

Им недолго пришлось гадать, что будет дальше. Необычайно ловко, в три прыжка обогнув музыкантов и танцовщиц, Шуа, отец невесты подскочил к жениху, крепко расцеловал его в обе щеки и, положив ему руку на плечо, ввел в дом. Вторая рука оставалась свободной, ей он усиленно махал, подгребая за собой воздух. Так он зазывал остальных не медлить на улице. Первыми в ворота нерешительно шагнули родители Шимшона.

Тесть Шимшона, Шуа, приходился племянником царю Экрона. Двадцать лет назад дядя щедро одарил его израильскими землями. Шуа с женой жили весьма безбедно, сдавая внаем сады и виноградники, три раза в год собирая подати серебром. Если обычно супружеские союзы строятся на контрастах темперамента, то здесь никакого расхождения не было. Оба они были сентиментальны, глупы и болтливы.

– Я счастлив! Сегодня я поистине счастлив, – начал Шуа гнусавым голосом, – Помимо мужа для моей старшей дочери, сегодня я обрел сына. Хвала богам! Хвала Баалу! Друзья мои! Мы живем в великолепное время. Проходя долиной отдыха от врагов, что теснили нас с юга, мы можем не бояться, наслаждаясь плодами земли. Теперь же мы, сыны Тимнафы, можем не опасаться ссоры с братьями нашими, которые живут с нами на нашей земле. Мой сын, – тут он вдруг прослезился, – мой новый сын, Шимшон, – он сделал неловкую попытку высморкаться, но слизь никак не желала проходить через два больших полипа, торчащих из каждой ноздри, поэтому он втянул обратно, то, что было у него в носу, – Шимшон вступает сегодня в наш род. Он украсит его, наполнит его радостью. Но главное, что он даст моему роду, – Шуа многозначительно глянул на свою толстоносую дочь, – будет сильное и крепкое потомство, мудрое и воинственное, как и мой сын Шимшон, от которого это потомство произойдет. Хвала Аштарот!

Гости пили вино, угощались засахаренными зернами и фисташками. На столе, через равные промежутки, стояли маленькие красные чашечки с солью, были даже огурцы. Чья-то неумелая рука настрогала их кривыми кружками. Все с нетерпением ждали вечера, когда подадут пива и можно будет отведать основное блюдо – десять заколотых по этому случаю молочных поросят, начиненных инжиром и финиками.

Все это время Шимшон сидел молча. Он никак не отреагировал ни на излияния новоявленного отца, ни на поздравления друзей, которые, проходя из внутреннего двора в пристроенные комнаты, принадлежащие теперь Шимшону, хлопали его по спине. Его красивые глаза смотрели внутрь, само пиршество тяготило его не меньше, чем безумные речи Шуа.

Дом был полон людей, которых он не знал. Лишь нескольких из них Шимшон прежде видел мельком на улицах Экрона. Это были неженатые пэлиштим, пришедшие бесплатно угоститься и поглазеть на судью израильского.

– Сынок, мы пойдем, – сказал старый Маноах. В его глазах стояли растерянность и горе.

– Идите, я навещу вас через семь дней, когда вернусь взять кое-что из вещей.

– Что же это такое за дело, сынок? – всхлипнула Хацлелпони, – как такое могло с нами случиться?

– Не здесь, мама, – мягко осадил Шимшон, – уведи ее, отец. Я приду к вам, возвращайтесь домой.

Шимшон смотрел на удалявшиеся фигуры отца и матери. Его поразило, что раньше он не замечал, как сильно они постарели всего за несколько лет.

– Как же так вышло, Маноах, что наш сын сидит на празднике с этими необрезанными? – все вопрошала Хацлелпони, пробираясь к выходу, но никто не отвечал ей. Никто не обратил внимания на двух стариков. Оперевшись друг о друга, они спустились с холма, на котором расположилась Тимнафа. У его подножия Хацлелпони и Маноах наняли за пим повозку и поднялись в Цору.