На расстоянии кадра

– Ну, ребята, вы даете… У меня жизнь пронеслась перед глазами, когда вы перед носом моей машины пролетели в кювет. – женщина покачала головой. – Уверены, что помощь не нужна?

– Спасибо. Я думаю, мы справимся сами…

Женщина обошла нашу машину вокруг, пытаясь определить насколько наши повреждения серьезны. Потом остановилась опять у моего окошка уже с улыбкой:

– Да вы в рубашке родились! А ведь тот… он даже не остановился. Если будут нужны свидетели, звоните. – Она вложила мне в руку листок бумаги с написанном не нем телефонным номером и пошла к своей машине.

Я отстегнула ремень и наклонилась к передней панели. Положила на руки голову. И опять меня начал разбирать смех. А за смехом хлынули слезы неконтролируемым потоком. Они лились и лились, я не могла себя остановить. Дмитрий обошел машину, открыл дверь с моей стороны и вытащил меня из машины. Он сжал меня в своих объятиях, прижав мою голову к своей груди.

Я затихла, постепенно успокаиваясь. Нет, ни искр, ни электрических разрядов на этот раз не было. Просто мир стал вдруг маленьким-маленьким, сузился до диаметра того пяточка, где стояли мы. И ощущение полного умиротворения, будто я наконец вернулась домой. Ухо, прижатое к его груди, впитывало стук его сердца. Мои глаза сами собой закрылись, тело расслабилось. Я дышала в такт его дыханию. Руки обвили его талию. Все, что происходило за пределами этого нашего мира, было совершенно не важно. Он ослабил объятия, уткнулся носом в мои волосы, стал пальцами перебирать пряди. Все это было настолько правильным и естественным, что я повернулась лицом к нему и, полностью отдавая отчет в том, что делаю, коснулась губами его губ.

Это был самый легкий, чувственный пронизывающий поцелуй в моей жизни. Дима обнял мое лицо ладонями. Оторвавшись от моих губ, он покрыл невесомыми поцелуями мои глаза, лоб, щеки… Я пристроила свой нос за мочкой его уха и опять закрыла глаза.

Так мы простояли очень и очень долго.

Наконец, Дима поцеловал меня в висок и прошептал:

– Надо как-то выбираться отсюда. Давай осмотрим машину, а дальше решим как быть.

Я кивнула. Словно боясь, прерывать контакт и рушить наш мир, Дима сжал мою ладонь, переплетая свои пальцы с моими, и потянул к капоту машины.

Перед машины был разбит: мы уткнулись носом в яму. Земля под машиной была мокрой. Даже я поняла, что на этой машине мы никуда отсюда не выберемся.

– У нас масло протекает. Даже если сдвинемся с места, проедем минуты две-три и опять встанем, уже навсегда. Ну это бы еще полбеды… – Дима невесело засмеялся и показал на водительскую сторону. – С моей стороны колесо отвалилось. Без него точно не уедем.

Все так же не выпуская моей ладони, он достал телефон и вызвал эвакуатор. Спрятав телефон, он провел рукой по волосам и пробормотал:

– Осталось их дождаться. Сказали через пару часов, не раньше.

Задумавшись на некоторое время, он вдруг решительно вытащил из машины пакет с продуктами, который мы прихватили с собой в городе, и поставил его на багажник. Потом приподнял меня и усадил рядом с пакетом. Затем пристроился рядом сам.

– Чем не спонтанный пикник? – усмехнулся Дима, подавая мне бутерброд. Я улыбнулась в ответ. Нервная дрожь от сегодняшних потрясений унялась. Ей на смену пришло какое-то если не полное безразличие, то по меньшей мере глубочайшее спокойствие. Я понимала, что надо позвонить Саше: он наверняка переживает, что я до сих пор не вернулась и не дала о себе знать. Но я просто не могла себя заставить вытащить телефон и нажать кнопку вызова.

Наевшись, я откинулась на заднее стекло машины: не самая удобная поза для отдыха, но меня вполне устроило, – и поддела своего товарища по несчастьям:

– Вика наверное обрадуется, что у нее теперь нет машины.

Дима провел ладонью по лицу и лег рядом. Потом, уставившись в синее небо, философски и как-то отрешенно заметил:

– Да. И наш полет по сравнению с ее радостью – лишь рябь на поверхности моей жизни.

Очень долго мы лежали рядом, глядя в небо и думая каждый о своем. Говорить не хотелось. Слишком много эмоций и энергии было потрачено за последние несколько часов. И это если не брать во внимание не менее эмоциональный вчерашний вечер.

– Что у тебя на втором месте в списке нелюбимых вещей? Я имею в виду после пункта “Люди, узнающие о твоем дефекте”. – неожиданно спросил Дима, все так же глядя на небо.

– Ну, этот пункт бесспорный лидер. Просто вне конкуренции. – я невесело усмехнулась. – Им становится неловко, из них просто сочится жалость, у некоторых даже чувство вины, что с ними все в порядке. И тебе становится неловко от того, что им неловко. Хочется, чтоб на тебя перестали обращать внимание, а выходит, что наоборот ты еще очень и очень долго жаришься в свете прожекторов всеобщего внимания.

– А жесты и интонации, которые сразу появляются у человека. Будто ты не только заикаешься, но и умственно отсталый вообще. Я думаю, что в такой ситуации стоит пожалеть именно окружающих. Нам с тобой что… – он усмехнулся, – мы с тобой уже привыкли к своим особенностям. А для них неожиданность, шок. Их никто не учил как себя вести в подобных условиях. В нашем обществе даже бытовые предметы не создают с учетом инвалидов, например, пандусы и прочие вещи. Что можно говорить о культуре общения. В этом случае мне симпатичнее люди, которые просто игнорируют, а не всячески подчеркивают твой недуг. Не те, которые отворачиваются, как от прокаженного. А те, которые общаются с тобой, как с обычным человеком.

– Согласна. Сейчас многие специализированные школы закрывают, вводят «инклюзию»: дети с ограниченными возможностями учатся в обычных школах. Это призвано научить людей спокойно и с пониманием относиться к таким детям. По идее, и дети-инвалиды должны быстрее социализироваться и не чувствовать себя «чужими». На деле же очень часто все выходит совсем наоборот. Ребенка нещадно высмеивают. А ведь дети бывают очень жестокими. Но это еще полбеды. Эта самая инклюзия переходит границы, когда аутичного, например, ребенка помещают в переполненный класс, шумный и уничтожающий все границы личного пространства… Пойми меня правильно, я знаю по себе что такое приспосабливаться к обычной жизни в этом мире. И инклюзия сама по себе очень хорошая идея. Только не до конца продуманная и профинансированная. – я перевела дух и продолжила свою мысль. – Я вообще считаю, что любой недостаток можно сделать достоинством. Мы, например, с тобой поневоле очень наблюдательны, умеем считывать эмоции и мысли людей. В твоей профессии это огромный плюс. Я, когда собирала команду, основывалась именно на этом своем принципе: что нам мешает – нам и поможет. У меня есть мальчик-программист, он аутист. Но он гений программного кода. Мне иногда кажется, что он думает нолями и единицами. Или в шестнадцатеричном коде. Или наша менеджер по работе с клиентами: она почти не видит, но по части телефонных переговоров ей равных нет. Мы даже пари заключили на первого клиента, с которым она не сможет заключить договор. Пока такого не было. И так вся моя команда. – я прикусила язык. Так эмоционально и откровенно я давно не общалась.

– По сути, твоя команда – это ущемление прав здоровых членов нашего общества. – разрядил обстановку Дима. Я ткнула его локтем под ребро. Он засмеялся. Шутка на грани фола, и он это понимал, но от его невысказанной поддержки стало уютнее.

– Итак, второе место… – напомнил он и вздернул одну бровь в ожидании моего ответа.

Я задумалась.

– Наверное, псевдо разговоры по душам в русле “И как ты с этим справляешься? Трудно тебе?” или “А как это случилось? Ты, наверное, сильно переживала?”. За этим всегда скрывается обычное любопытство. Желание интересную зверушку поближе рассмотреть, узнать, как работает новая игрушка. А потом потерять интерес.

Дима согласно кивнул.

– Есть такое. Правда, в моем случае не очень актуально. Не всем нравится ждать, когда я закончу предложение… – Мы засмеялись. Потом он продолжил свою мысль, – Не люблю, когда начинают предлагать свои способы борьбы с заиканием, выдвигать теории и отправлять к знахарям, которые уже излечили троюродного племянника семиюродной внучки… – он даже застонал.

Я улыбнулась.

– Знакомо. Моя глухота необратима, но и мне рекомендуют неврологов, массажистов, физиотерапевтов или нетрадиционных лекарей, чтоб с головой так не мучилась. Бывает даже дают визитки психологов, психотерапевтов и инструкторов йоги.

Дима хмыкнул, и мы снова замолчали.

Решив устроиться поудобнее, я чуть подтянулась на локтях вверх, стянула с себя ботинки и уперлась одной ногой в спойлер. Однако, что-то пошло не так, и я съехала в сторону Димы. Ожидаемо, место соприкосновения щелкнуло знакомым разрядом. Но вместо того, чтобы нервничать и дергаться, я наоборот подвинулась ближе и использовала его плечо как опору. По телу разлилось приятное тепло. Захотелось потянуться и замурлыкать. Я усмехнулась своим ощущениям. Дима откашлялся и, тем не менее, с хрипотцой в голосе спросил:

– Может, если мы будем спокойнее к этому относиться, мы однажды к этому привыкнем и перестанем срывать друг с друга одежду при каждом случайном касании? Должен же однажды выработаться иммунитет…

Я на миг прикрыла глаза, пытаясь побороть в себе острое желание взять его руку и переплести свои пальцы с его.

– Любое наше касание вызывает такой водоворот эмоций и ощущений, к которому сложно относиться спокойно. Особенно понимая, что все этого быть не должно: мы оба связаны обязательствами.

– Но это как раз и должно стать основным поводом, чтобы найти средство нейтрализации. Тем более, как показала практика, эти наши с тобой «шаровые молнии» не безопасны для жизни.

– Разумно.

И в это мгновение меня вытряхнуло из моего разнеженного состояния: Дима коснулся пальцем моей щеки, чтобы стереть с нее грязь.

– На практике это будет намного труднее, чем на словах. – выдохнула я, когда оправилась от неожиданности. Дима хмыкнул. Я повернулась так, что моя голова оказалась на его груди, а весь мой левый бок, включая поджатые теперь ноги, – прижались к нему. И положила одну руку на ложбинку между его шеей и плечом, стараясь игнорировать собственный участившийся пульс. Он закашлялся. Потом рассмеялся: