В следующей жизни

Пожимаю плечами:

– Нравится. Я люблю писать. Мне нравится общаться с людьми. И я любопытная. – Улыбаюсь.

– Ты думаешь в этом твое призвание? – Он смотрит мне прямо в глаза. Слишком личные вопросы для людей, которые видят друг друга впервые. Мне не хочется отвечать. Я как раз начала сомневаться в том, что правильно выбрала профессию – мне наскучило писать о бессмысленных пресс-конференциях, открытиях выставок, концертах, людях, которых называют звездами. Почему-то это все перестало мне быть интересным. Но я еще не дошла до распутья дорог и продолжала двигаться по колее, в которую встала несколько лет назад.

– Ты что, заснула? – Голос собеседника вернул меня к реальности. – Журналистика – это твое призвание?

– Не знаю.

– А я вот точно знаю, что журналистика – это не мое. Скучно это – писать о ком-то. Мне хочется, чтобы писали обо мне.

– Думаешь, ты кому-то интересен, кроме тебя самого и твоих близких? – скептически усмехаюсь.

– Вот в этом-то и вся штука, я хочу стать тем, кто будет интересен тысячам, миллионам людей! – Его зеленые глаза заблестели еще сильнее.

– Ты хорошо поешь или ты отличный актер?

– Не… Петь не умею вообще: ни слуха, ни голоса. Да и актера, наверное, из меня не получится. Но ведь славы добиваются не только актеры, певцы и музыканты.

– Сколько тебе лет? – спрашиваю и думаю, какой смешной мальчик.

– Двадцать два. В этом году университет заканчиваю. А как думаешь, телеведущий из меня получится? На телевидение только по блату можно попасть, да?

Он смотрит на меня, как на человека более опытного и взрослого, чем он сам. А я старше то его всего на четыре года. Чувствую себя старухой.

– Несколько моих знакомых просто пришли на телевидение и их взяли. – Отвечаю сухо.

– Просто так?

– Просто так.

– Тогда нужно и мне пойти, – произносит он задумчиво. – Не интересно в этой газетенке-то работать. Заметочки эти. Чушь. – Оживляется. – Слушай, ты говоришь, у тебя знакомые есть на телевидении, может, ты поговоришь с ними обо мне? Чтобы я пришел не с улицы, а по рекомендации.

– Как я могу тебя порекомендовать, я же тебя совсем не знаю. Не знаю, на что ты способен, даже заметочек твоих не читала.

– А давай сегодня вечером встретимся, я принесу тебе свои статьи, и ты почитаешь. – Он задумывается на секунду. – Хотя нет, не сегодня. Сегодня я занят, давай завтра.

Я представила свой очередной одинокий вечер перед телевизором или под пледом с книжкой и решила, что лучше уж сидеть где-нибудь в кафе с этим наглым, но очень привлекательным мальчишкой. Пусть даже придется читать его писанину. Мне почему-то казалось, что ничего путного этот человек написать не мог. – Хорошо, давай встретимся завтра. – Соглашаюсь я.

– Вот здорово! – обрадовался он. В его взгляде, обращенном на меня, вдруг что-то изменилось. До этого мгновения он смотрел на меня просто как на коллегу, а сейчас он, кажется, разглядел во мне женщину. – А ты красивая, – произносит он тихо. – Только сейчас заметил.

– Ремарочку «только сейчас заметил» больше никогда не употребляй в общении с женщинами. – Говорю я надменно. – Но спасибо за этот неоднозначный комплимент. – Улыбаюсь. Он краснеет.

– Хорошо, больше так не буду. Ты очень красивая, я заметил это сразу, еще на той дурацкой пресс-конференции. Поэтому с тобой и заговорил.

– Так-то лучше. – Усмехаюсь.

Официантка принесла нам счет. Он взял его посмотрел и произнес с невинной улыбкой:

– С тебя сто пятьдесят рублей.

И вот я снова не красивая женщина, а всего лишь бесполая коллега. Сглотнула свое разочарование. И в самом деле, почему он должен за меня платить? Мы ведь едва знакомы, и он не демонстрировал своих намерений приударить за мной.

– До завтра! – бодро крикнул он мне на прощание, и мы разошлись по своим редакциям. Весь остаток дня я беспричинно улыбалась. Желания сбываются! Сбываются! Захотела влюбиться, и на тебе – влюбилась! И надо же – завтра я снова его увижу! Весна! Счастье!

Царствие небесное. Сектор досудебного ожидания.

Они вышли из лифта на пляже возле Алешиного дома. Над океаном горел закат.

– Вы хотите побыть один или нам лучше остаться? – спросил Борис.

– Останьтесь, – ответил Алеша.

Мысль о том, что сейчас ему придется остаться одному, показалось невыносимой. С другой стороны, так о многом нужно подумать. У него перед глазами стоит видение: Алина сидит в снегу возле заброшенной могилы, смотрит ему прямо в глаза и говорит о своей любви к нему. Потом, как в каком-нибудь слайд-шоу, картинка меняется, и вот Алеша уже видит то себя, лежащего в гробу, то мать, проходящую прямо сквозь его новое тело. Безумие! Как избавиться от этих картин? Он смотрит на океан. Он видит алое небо, видит, как оранжевое солнце тонет в багряной воде. Величественное зрелище. Прочь земные призраки прошлой жизни! Сейчас он здесь, в месте, похожем на рай. Алеша медленно идет к дому. Любочка и Борис бредут за ним. Они поднимаются на террасу, устало садятся в кресла.

– Мальчики, вы кушать хотите? – спрашивает Любочка, и, не дожидаясь ответа, удаляется на кухню. Алеша заметил, что в глазах ее сверкнули слезы.

Мужчины молчат. Борис смотрит на волны. Хорошие волны. Сейчас бы встать на доску и… Но ему это запрещено в Царствии небесном. Он должен бороться со своей склонностью к неоправданному риску. Это постановление суда. Его, разумеется, можно нарушить, но тогда Бориса уволят с работы и переведут в сектор искупления. Может быть, в этом и нет ничего страшного – и там люди как-то живут, но тогда его возвращение на землю отсрочится на неопределенное время, возможно, на несколько столетий. А ему так хочется заново родиться. И уж там-то в земной жизни он снова встанет на доску и полетит на волне. Там ему никто запретить не сможет. Это такая мечта.

Борис знает, что она никогда не станет реальностью. Потому что, когда он заново родится, не будет ничего помнить ни о своей прошлой земной жизни, ни о своем пребывании в мире ином. И неизвестно, кем он там родится: женщиной или мужчиной. Белым, черным, желтым, красным. Здоровым или калекой. В какой стране: процветающей или нищей. Все зависит от того, как он будет вести себя здесь. Борису кажется, что галстук душит его. Он сдирает с шеи галстук, снимает пиджак, рубашку, брюки, бежит к воде – купаться ему не запрещено. Тормозит у кромки прибоя – купаться разрешено, если высота волн не превышает одного метра. Эти волны выше. Значит – нельзя. Заходит в море по щиколотку – это не считается купанием. Стоит. Такая тоска. Его жизнь состоит из общения с только что умершими людьми, напуганными, растерянными. В его обязанности входит успокаивать этих людей, обустраивать, помогать осознать происходящее. Он по нескольку раз в неделю бывает на похоронах. Он видит так много горя, слез, страданий и отчаянья. Разве назовешь такую работу радостной?

Его направили на эту работу, потому что он боялся похорон при жизни, старался всеми силами их избегать. Он не пошел на похороны женщины, которую любил. Не решился. Она не была его женой. Жениться на ней он тоже не решился. Но он очень, горевал, когда ее не стало. Ее вызвали в суд в качестве свидетеля. Оказалось, что она его ненавидит. И за то, что не женился, а особенно за то, что на похороны не пришел. Он слышал, что женщины ведут счет всех больших и мелких прегрешений своих возлюбленных. Всех обид, которые они им нанесли. Ему казалось, что счета эти не более чем метафора, а оказалось, что они и в самом деле существуют. И если этот счет не был предъявлен при жизни, то он вполне может быть предъявлен после смерти. Благодаря этому счету он и оказался в Секторе работы над ошибками, одном из подразделений Чистилища.

Борису не слишком нравился его новый подопечный. Алеша напоминал ему себя самого в земной жизни: красивый, самоуверенный, эгоистичный бабник, больше всего ценящий свою свободу и благополучие, и плюющий на чувства других. Еще Бориса раздражало, что этот Алеша сотворил себе дом на берегу моря, а море для Бориса – самое большое искушение. Один вид волн возрождает в Борисе дух вольности и анархии. Вот и сейчас: как же хочется лететь на волне! Борис отворачивается от моря и обреченно идет к дому.

На террасу уже вернулась Любочка. Она успела переодеться: на ней было синее коктейльное платье и бирюзовые туфли. Любочка была прекрасна! Борису захотелось ее поцеловать. А Любочка покраснела и отвернулась. Ах, да! Он же почти голый.

– Извините, извините, я просто искупался, – бормочет Борис, тоже краснеет и скрывается в доме. Неловко получилось. Эта девушка из других времен. Перед ней почему-то стыдно за свою наготу даже на пляже. Рядом с ней почему-то хочется быть джентльменом. Алеша хохочет. Ему весело. Впервые с момента смерти.

– Уж не влюбилась ли ты, бабуля? – спрашивает он Любочку.

– Я же просила не называть меня бабулей! – возмущается она.

– Ты просила не называть тебя так на людях, но сейчас-то мы одни. – Он снова смеется.

– Изволь переодеться к ужину, – командует она и еще сильнее краснеет.

– С удовольствием! – отзывается Алеша и скрывается в доме. И в самом деле, пора снять это траурное одеяние – неуютно в нем.

Любочка сервирует стол на террасе. Она думает о Борисе. Вспоминает его почти нагое тело. Он красив. Он притягателен. Ей хочется тоже сбросить с себя одежды и обнаженной бежать с ним, взявшись за руки, по кромке прибоя. И целоваться на фоне закатного солнца. В земной жизни у нее такого никогда не было. На море-то она бывала несколько раз, только ездила туда с мужем да с детьми. Ничего романтичного в поездках этих не было.

Муж ее – человек был сдержанный, серьезный, обстоятельный, на разную ерунду вроде поцелуев в набежавшей волне, не способный. Один раз пришел домой с букетом тюльпанов, хулигански сорванных с клумбы. Но пришел он тогда около полуночи, был изрядно пьян, вид имел ошалелый. Любочка этим букетом-то и отхлестала его по наглой довольной физиономии. И за то, что пришел поздно. И за то, что пьян был. Но в изменах она его не подозревала. Даже мысли такой допустить не могла. Уже после смерти, на суде узнала она, что тюльпаны той ночью срывал он в романтическом припадке, вызванном случайной встречей с первой своей любовью и бурным спонтанным соитием в кустах городского парка. Очень он тогда счастлив был. И виноват перед женой своей. Вот и нарвал цветов-то. Чтобы как-то загладить… А она ими же его и побила. Куда все ее манеры девались? Больше цветов своей жене он не дарил.

Не любил он ее никогда. Это Любочка уже после смерти поняла. Выбрал, потому что красивая была, образованная, хозяйственная, порядочная. Удобная. А та женщина, которую он любил, за другого вышла. Еще выяснилось, что мужа своего Любочка совсем не знала. Не догадывалась даже, что этот сухарь к своей зазнобе на пятый этаж общежития по балконам лазил, что стихи ей писал, что ночами стоял под ее окнами, что летом каждый день ездил на велосипеде за город, чтобы нарвать ромашек своей любимой или земляники. Она даже представить не могла, что он резал вены, когда та девушка ушла к другому. Но не дорезал, помешали ему. Лишь тоненький шрам остался на левом запястье. Совсем незаметный. Любочка и внимания на него никогда не обращала.

Не знала Любочка, что с того самого дня, как вернулся он домой счастливый и пьяный, сжимая в руке букет розовых и желтых тюльпанов, появилась в его жизни тайная любовница. И были они вместе, пока смерть не разлучила их. А потом она же, смерть, соединила их вновь. А Любочка мужа своего любила. Его одного. Всю жизнь. И после смерти тоже. Она все надеялась, что он к ней вернется. Не могла поверить, что расстались они навсегда. Ревновала она его. После суда подошел он к ней и попросил не искать встреч с ним. Тем более что и запрещено это ей решением суда. Прощения попросил. На колени даже встал и руки ее целовал. Только как же можно такое простить? Как можно простить предательство, которое длилось несколько десятилетий?

И вот живет она в секторе переоценки ценностей и учится прощать. И учится по-другому как-то любить, но пока у нее ничего не получается. Она по-прежнему любит и ненавидит своего бывшего мужа. И простить его она не может. Это пытка. Ей хочется заново родиться, чтобы эта пытка закончилась. Но она не сможет попасть на землю, пока не простит.