Горькое логово

– Он превратился в звезду.

– Миф.

– Нет, правда.

– Но вот же я. Он – это я. А я – не звезда. Я мальчик.

– Он – это ты, – согласился Ярун. – Ты был им. Стал потом звездой – вон, Кааш на краю созвездия. А теперь вернулся и снова мальчик. Сеть помнит все и делает с нашими атомами и нейронным контуром сознания то, чему вы ее научили. Воспроизводит.

– Я умер тогда или не умер? Я тот же самый или новый, просто с той памятью? Я не понимаю, – жалобно сказал Сташка и закрыл глаза. Как хорошо, что он не там, а здесь. И хорошо, что есть Ярун. – Убили же. Я же помню. Какие там звезды.

– Потом, родной, – Ярун поцеловал в лоб и понес дальше. – Тебе нельзя ничего такого ни понимать, ни помнить. Расти. А то совсем еще дитя.

Сташка смотрел из меха на потолок. Ярун теперь нес его подземным тайным коридором – как несколько дней назад. Скоро тяжело отошла небольшая дверь в верхний подвал Детской башни. Сташка вдруг вспомнил ледяную тьму тайных нижних подвалов и тяжелые механизмы под фундаментом. Надо там все проверить… На всякий случай. А вот и белая-белая лестница и высокие золотые двери на площадках.

– Что тут на первых этажах? Макс сказал, мне сюда нельзя.

– Да можно. Ходи и смотри. Там архивы, библиотека, игрушки других наследников, их комнаты, классы. Я тоже тут жил, на третьем этаже.

– А ты Дракон? Как я?

– Дракон, да. Это в самом деле имя рода, – странно неохотно сказал Ярун, – и в этом смысле мало хорошего в нашем имени. Быть всего лишь Драконом – это беда… А здесь императоры созвездия зовутся Драконами лишь потому, что когда-то давным-давно ты, Дракончик, – почему-то так назвал эту группу звезд. И тем, что так назвал свою новую землю, дал мне шанс найти тебя.

– Я что, тогда был один? Без тебя?

– Да.

– А почему ты меня искал?

– Чтобы спасти.

– От чего?

– Чтоб в самом деле не стал лишь Драконом.

– Значит, быть Драконом – это очень плохо?

– Смотря каким. Поверь мне, вот в том-то и долг твой, Сердечко, что ты должен выжить и думать о будущем. А не искать свою могилу.

– А зачем тогда… такое это… Видение?

– Чему-то тебя научить. И меня… Предостеречь, – Ярун внес Сташку в обжитые комнаты шестого этажа, сгрузил в первое же кресло в столовой: – Вроде не жрешь ничего, а сам будто несколько тонн весишь… Так… Ага, вот. Держи, – он сунул Сташке в руки горячую чашку: – Пей.

– …Это …м-молоко! Ффу!!

– Небесной амброзии у меня нет. Пей, засранец.

Сташка, давясь, отпил отдающую медом белую гадость. Ярун следил, сидя напротив, поэтому пришлось пить дальше. Если Сташка давился и опускал чашку, Ярун молча приопускал бровь. Жуть. Когда допил – забрал чашку, отставил на стол и мягко попросил:

– Давай еще поговорим.

– Давай, – нерешительно согласился Сташка, взглянув в родные глаза. – Не пойду больше никуда, где страшно… Не надо меня на замок закрывать.

– Потому что бесполезно, – усмехнулся Ярун. – Очень уж ты… Самостоятельный. Пойми, нельзя выходить сейчас. Все, что тебе может понадобиться, здесь. И самое главное: здесь твой дом, ясно? Расти тут, а не беспризорничай… Сиди в башне. Сейчас ты маленький, для тебя главное – безопасность.

– …А ты будешь приходить?

– Буду, но не часто. Мне ведь некогда. Но буду. Иногда даже буду посылать за тобой, чтоб побыл при мне. Вот завтра, например, обещаю.

– Завтра! – вскочил Сташка и прыгнул к Яруну, схватил за руку: – Да? Точно? Правда-правда? Ты не обманешь?

Ярун притянул его к себе и поцеловал в макушку:

– Малыш ты мой. Как бы нам все-таки пережить это твое детство, а? Вот опять ты не веришь даже мне.

– Нет. Верю. Ты же… Ну, я боюсь тебя, да, но ты все равно маяк… Яр! Почему ты не пришел сам? Почему тебе позвонить не могу? Почему не знаю, как тебя позвать? Почему должен вести себя так, будто меня нет?

– Это вопросы твоей безопасности.

– …Ты Максу доверяешь во всем?

– Да. Он мне брат названый, соратник. Мы росли вместе.

– Наверно, он тебя от меня защищает, – усмехнулся Сташка. – Он знает про Сеть?

– Нет. Про Сеть никто не знает. С ней в контакте только ты, даже я – очень опосредованно… Это она меня сейчас позвала. Всегда сообщает, когда ты в опасности.

– …Боюсь, скучать она тебе не даст.

– Последний раз мне было скучно лет этак одиннадцать назад. А потом ка-ак даст: во всех темных углах твои привидения. И – пожалуйста, скоро наяву: вот он ты. Плюс Сеть активировалась: во все структуры встраивается, зараза, готовит тебе плацдарм… Сташка. Все, что она для нас с тобой делает – для людей необъяснимо. И мы не будем об этом ни с кем говорить, само собой. Макс бесится, конечно, когда не понимает, откуда я что знаю, – Ярун как-то странно на него посмотрел, спросил: – Он тебе что-то говорил?

– Например, что тебе тоже выгодно, чтоб меня не было.

– Конечно, – улыбнулся Ярун. – С тобой хлопот сколько было и сколько еще будет! То ли дело жить в мире и покое! …Ох, родной. Да я только о тебе в эти дни и думал, – он встал, вдруг крепко-крепко обнял Сташку, поцеловал его в макушку: – Все, мне пора. – Поставил на ноги, забрал куртку. – Ты… Вот что, родной, давай договоримся. Ты слушай, что Макс говорит, но запомни накрепко, что ничьи слова, кроме моих, для тебя не решают. Вот если я сам тебе что-то нехорошее скажу, вот тогда ты и будешь думать. Понял? Все, иди к себе наверх и спи. Завтра пришлю за тобой.

Утром Кощей вел его к Яруну. Вокруг угадывалось присутствие множества людей, но никого не было видно. Только двое пажей, чуть старше Сташки, торопились чуть впереди, открывая высокие серебряные двери с черными узорами. Сташка мерз в новом жестком и тяжелом платье, с отвращением ощущая внутри себя комок каши, с которым организм не знал, что делать – еле-еле он заставил себя проглотить две ложки. Кощей молчал, но в нем ярилось что-то скованное до поры, страшное. Противно.

Чтоб отвлечься, хмуро разглядывал огромные торжественные комнаты, сквозь которые шли – он математически подробно представлял весь дворец как архитектурную систему – огромный девятиугольник, узорный и многоуровневый, но величественное мрачное убранство внутренних покоев Старшей башни, которое видел впервые, его слегка ошеломило. Когда-то давно эти комнаты выглядели куда светлее… Некоторые картины, статуи и даже ковры он узнавал, но все незнакомое было слишком черным, чтоб он мог вздохнуть свободно, лишь иногда поблескивало серебро или змеились извивы геральдических драконов. Похоже на траур. Из узких глубоких окон мало света. Холодно… Наконец у очередных дверей пажи не стали открывать тяжелые двери, а замерли у створок, исподтишка разглядывая Сташку. Кощей спугнул их коротким жестом.

– Иди дальше, – Кощей сам приоткрыл дверь перед Сташкой, подтолкнул его вперед, больно ткнув между лопатками.

Сташка шагнул в узкую, насколько приоткрыл Кощей, щель тяжелых дверей и оказался в беспредельном черном зале. Тут еще холоднее, чем в узорных коридорах. Все это черно-звездное пространство, которое пустотой полированного черного гранита глубоко раздавалось под ногами и расступалось в бесконечности зеркальных стен, напомнило ему то смертельное катание на коньках. Он стал уже не он – а перепуганная маленькая черная, поблескивающая тень с пятнышком лица, что отражалась где-то невероятно далеко. Эхо себя самого. Жалкая жертва, признаться, ничтожная, не то что жизнь назад… Легко шуршали шаги, и он удивлялся, что идет так уверенно. Впереди ждал Ярун. Смотрел так странно, что Сташка испугался. Жалость? Боль, тоска? По нему? Да так на мертвых смотрят, а не на живых! Значит – все равно…

Убьют.

И все эти разговоры, участие, поддержка, чувство родства – все это особенно ничего не значит. Родных-то обычно и приносят в жертву. Ведь так – нужно… Нужно Яруну и всем-всем… Даже ему самому. «Кто меня любит – тот меня убьет»? Откуда эти слова?

Ну… Разве он не был там, под каменной плитой? Опять тупо заболело пониже ребер. Он зачем-то виновато улыбнулся и подошел к черным ступеням, что вели к трону, глянул вверх. Ярун ждал. Невыносимо огромный, величественный, снисходительный. Родной.