Охотник на вампиров. Бездна

– Я просто не мог позволить вам убить ее.

После моих неуверенных слов наступило, что называется, гробовое молчание. Они были в шоке, и я мог их понять: ведь я совершил абсолютно невозможный для охотника поступок. Не исключено, что за всю историю существования нам подобных я был первым, кто спас вампира от смерти. И это было все, что я мог им сказать. Но я действительно не мог допустить ее смерти. К этому нечего было добавить, и я просто ждал, когда они придут в себя.

Наконец Оксана, кажется, поняла, что я не собираюсь продолжать, но на всякий случай уточнила:

– Это все, что ты хотел бы нам сказать? – ее голос звучал неуверенно, она не знала, как реагировать на мои слова.

– А что он может еще добавить? – это был риторический вопрос, и Глеб не ждал ответа. – Его поступку нет оправдания. Прости, Влад, но я не могу понять тебя. Ты говоришь, что не хотел ее смерти, но ведь это же вампир. Чертова нежить! Таких, как она надо убивать, не задумываясь, как только они появляются на свет.

Слова Глеба задели меня, и я не мог промолчать:

– Не говори так о ней! – закричал я, вскакивая. Разумная часть моего «я» с ужасом наблюдала со стороны за тем, что я делаю, но я не мог остановиться. – Ты ее не знаешь, она лучше других вампиров.

– Ты говоришь как ребенок, Влад. Как она может быть лучше или хуже других вампиров? Может, ты хочешь сказать, что она не пьет человеческой крови? – с издевкой спросил Глеб.

Я стоял и ловил ртом воздух, не в силах что-либо сказать. Это был совсем не тот вопрос, на который мне хотелось бы отвечать. Я медленно опустился на стул. Глеб ждал, и мне ничего не оставалось, как пробормотать:

– Но она оставила меня в живых, и Диму, между прочим, тоже, – это прозвучало жалко, но других аргументов у меня не было.

– А тебе не приходила в голову мысль, что она просто была сыта?

– Дело не только в этом, я уверен, – снова нелепая попытка самообороны.

– Довольно, остынь, – остановил Глеба отец, когда тот хотел еще что-то сказать. – Ты видишь, он не в себе. Дай ему время во всем разобраться. Я уверен, что больше подобных ошибок он не совершит. Думаю, он уже раскаивается.

Глеб недоверчиво взглянул на меня. Не знаю, что он увидел в моих глазах, но точно не раскаянье, и он это прекрасно понял.

– Кажется, отец не так уж хорошо знает тебя, не так ли, Влад? – спросил он, и его голос сочился ядом. – Ты ведь ни капли не сожалеешь о своем поступке? Но я могу заставить тебя пожалеть, о, я точно могу, уж поверь мне.

– Глеб!

Я услышал отчаянье в голосе отца, когда он окликнул друга, но не мог повернуть голову в его сторону, чтобы узнать, чем оно вызвано. Я во все глаза смотрел на Глеба, а он – на меня. Его рука медленно, как мне показалось, опустилась в карман, он что-то достал оттуда и, размахнувшись, бросил на стол. Должно быть, на самом деле все произошло за считанные секунды, потому что Виктор не успел остановить его, хотя он честно пытался, я видел это. Мои глаза начали опускаться на прямоугольники ламинированной бумаги, лежащие передо мной на столе. Еще до того, как я сумел разглядеть их, я уже точно знал, что увижу, и мне заранее стало дурно.

Это были водительские права. Лица двух мужчин сурово смотрели на меня с фотографий. Почему на официальных фото нельзя улыбаться? Я догадывался, кому принадлежали эти права, но делал все возможное, чтобы эта догадка покинула мой разум. Видимо, Глеб понял причину моего молчания и решил просветить меня на этот счет, чтобы не осталось никаких сомнений.

– Да, смотри внимательнее, Влад. Тебя не было сегодня с нами, когда мы закапывали их трупы в землю. А ведь они были чьими-то детьми, мужьями, отцами. Кто-то, должно быть, сейчас очень горюет о них. Что теперь, сынок, ты скажешь? Ты все еще думаешь, что она не такая, как все вампиры? А скольких еще ты обрек на смерть, выпустив демона из клетки? Об этом ты тоже предпочел забыть?

Казалось, его слова режут меня, как самый острый нож. Я опустил голову на руки и уставился в стол, на фото тех несчастных. Я, должно быть, и в правду бездушная тварь, как и те, на кого мы охотимся. Мне было жаль и этих бедняг, и всех будущих, но я все равно не мог допустить ее смерти. И эта мысль убивала меня, она ломала меня изнутри. Кем я стал, и что мне теперь делать? Наверное, мне больше нет места среди этих людей.

Анатолий Степанов и Борис Сомов – вот как их звали. Одному было двадцать восемь лет, а второму – тридцать один год. Не самый подходящий возраст для смерти. Я чувствовал, что теперь часть вины за их гибель лежит и на мне.

– Довольно на сегодня. Ты перешел все границы. Не забывай, он все-таки мой сын, – голос отца был категоричен. – Чего ты хочешь от него? Что бы он совершил ритуальное самоубийство?

– Я хочу, чтобы он понял, какую ошибку допустил. Я вижу, ему тяжело, но он не раскаивается, это же очевидно, – Глеб был не менее упрям, чем Виктор. – Пусть внимательно посмотрит на эти фотографии, он должен знать, что он наделал. Ведь, по сути, он стал соучастником еще многих убийств, которые она совершит в будущем.

Я почувствовал, как новая волна тошноты поднимается во мне. Резко вскочив на ноги, я выбежал на двор, и меня снова вывернуло. Похоже, все эти разговоры о смерти плохо влияют на мой желудок. И когда это я успел стать таким чувствительным? Около порога стояла бочка с дождевой водой. Я прополоскал рот, умылся, вытерев лицо рукавом рубахи, и сел на ступеньки. По идее, следовало бы пойти в ванну, но мне не хотелось возвращаться в дом.

Я сидел и смотрел на лес, как в день нашего приезда. Мне снова показалось, что он смотрит в ответ. Его взгляд был полон понимания и сочувствия. Должно быть, мне просто был нужен друг, и таким образом я его себе создал. Но все же было приятно, что хоть кто-то меня поддерживает. Я мог бы вечно сидеть так. Нам, без сомнения, было хорошо друг с другом.

Вдруг мне показалось, что я уловил краем глаза какое-то движение на кромке леса. Что это могло быть? Неужели кто-то и вправду был там?

Дверь за моей спиной жалобно заскрипела, и Ксюша села рядом со мной на ступеньку.

– Мне так жаль, – тихо начала она, – Глеб не имел права говорить так. Все совершают ошибки, люди не идеальны. Надо уметь прощать.

– Ты говоришь так, будто не понимаешь, что я сделал. В моем случае не может быть никакого прощения, Ксюша. Я предал всех вас, да и себя тоже.

– Тогда зачем, – она запнулась, – зачем ты сделал это?

– Затем, что Амаранта нуждалась в моей защите. Я не мог позволить ей умереть.

– Амаранта? – переспросила она. – Что за имя? И когда ты успел его узнать?

В ее голосе звучали недовольство и какая-то затаенная обида. Будь я внимательнее, я понял бы причину такой реакции, но меня волновали лишь мои собственные переживания.

– Мне кажется, я начинаю понимать, почему ты спас ее. Что ж я рада, что ты нашел наконец-то того, кто тебе нужен. Только тебе не кажется, что твой выбор немного странен? – она говорила это поспешно, срывающимся голосом, в ее глазах стояли слезы. – Будь счастлив, Влад.

Ксюша поднялась, собираясь уйти, но я взял ее за руку и усадил назад. Зачем еще кому-то страдать? Хватало и того, что мое собственное сердце рвалось на части.

– Прости, Ксюша, – если я и должен был просить прощения у кого-либо, то это у нее. Она всегда была очень добра ко мне. – Все не совсем так, как ты думаешь. Она уже далеко, и вряд ли я когда-нибудь еще ее увижу, – слова отдавались внутри меня глухой болью, но я продолжал. – Я отпустил ее, потому что не мог поступить иначе, но я не собирался уходить вместе с ней.

Я чувствовал, что мои последние слова могли быть ложью. Кто знает, как бы я поступил, если бы она позвала меня с собой?

– Я поняла, Влад, – ее голос был все еще полон печали. – Я хочу, чтобы ты знал, я всегда буду на твоей стороне, чтобы ни случилось, – с этими словами она встала и ушла в дом. Я больше не пытался ее удержать.

Снова мы были одни. Только я и лес. Я внимательно всматривался в него, но никакого движения больше не было под его кронами. Должно быть, мне показалось, подумал я. Сегодняшний день был очень тяжелым, так что может померещиться и не такое. Дверь снова открылась, выпуская следующего моего визитера. Забавно, видимо они собираются ходить ко мне по одному, чтобы высказать свое мнение. Ох, не хотел бы я оказаться один на один с Глебом. Но это был Дима, он не стал садиться рядом со мной, а предпочел облокотиться на перила справа от меня. Держит дистанцию; значит, он все еще обижен.

– Как ты мог так поступить со мной? – спросил он сурово. Так и есть, его больше волновало мое предательство по отношению к нему, чем то, что я выпустил на волю вампира. – Мы ведь братья, и я верил тебе, Влад.

– Послушай, Дима…

– Не называй меня так, – прервал он меня. Все серьезней, чем я думал. Брат запрещал мне называть его Димой и требовал официального обращения, только когда был очень зол или обижен на меня. До сегодняшнего дня это случалось только раза два.

– Хорошо, пусть будет Дмитрий, – я не видел смысла спорить. Он кивнул, соглашаясь, и я продолжил. – Так вот, Дмитрий, подумай сам, какой у меня был выбор?

– Ты мог бы мне все рассказать, – снова перебил он.

– И что бы ты сделал? Помог мне? – мои слова попали в цель.

– Я мог бы отговорить тебя.

Я покачал головой:

– Не мог. Мы оба это знаем. Все стало бы только тяжелее, возможно, мне пришлось бы вырубить тебя менее гуманным способом.

– Не говори ерунды. Вон какой синяк я тебе поставил, – в его голосе прозвучала гордость. Он с детства не мог меня побить, и это его ужасно злило.

– Я не сопротивлялся.