Осталось жить, чтоб вспоминать

Мне хотелось ещё раз перед своим "уходом" увидеть его лицо, но увидеть его я могла только лишь во сне. Сон в те дни для меня был и временным избавлением от мук. Казалось, что только во сне можно было спрятаться от мучительных мыслей и от осознания того, что случилось, но каждый раз сон не шёл, и тут приходили на помощь снотворные таблетки.

Наступил последний вечер в моей жизни. Я была удивительно спокойна, ведь я сама приняла такое решение.

Уход из жизни мне представлялся единственным способом избавления от душевных мук и страданий, которые казались мне страшнее любых физических болей, от которых можно было избавиться с помощью обезболивающих лекарств или инъекций.

От душевных страданий можно было уйти только таким путём.

Душевные страдания настолько подкосили мои силы, что простые движения, как освобождение таблеток "Димедрола" от бумажной упаковки, становились для меня непреодолимым препятствием на пути к задуманному. Я с большим трудом собрала таблетки в стеклянный флакончик, а остальные, не распакованные таблетки "Седуксена", оставила на утро, на час "Х", надеясь, что к утру немного сил прибавится.

Вот сейчас, вспоминая то состояние, в котором я тогда пребывала, я прихожу к мысли: даже если бы у меня хватило смелости, у меня, наверное, не было бы сил совершить тот непоправимый шаг – так я была измучена, измотана и истерзана…

Но так уж случилось, что нарушенные планы одних людей разрушают планы других, а иногда, как это было в моём случае, спасают человека от смерти.

Вдруг в коридоре у двери нашей комнаты послышались чьи-то шаги, потом звук от поставленного на пол чемодана и голоса: "Привет!" – "С приездом!" … и стук в дверь.

Мне пришлось с большим трудом вылезти из своей кровати (как медведь после своей зимней спячки из берлоги) и направиться к двери. Я так долго добиралась до ключа на столе, что стуки в дверь, сначала редкие и тихие, стали громкими, частыми и нетерпеливыми. Вспомнив, что я решила не закрывать изнутри нашу комнату, а оставить её открытой, я, как мне казалось, крикнула: "От-кры-то…", но вместо крика получился какой-то шепот. Чтобы меня услышали за дверью, пришлось собрать все оставшиеся силы и громко сказать: "От-кры-т-о-о-о…"

И тут на пороге появилась Алёна. Боже! Как я была ей рада!

Встревоженная и испуганная моей худобой и мертвенной бледностью моего осунувшегося лица, Алёна, оставив свои вещи прямо у порога, бросилась навстречу мне. И я снова зарыдала, как в первый раз, когда распечатала конверт и прочитала письмо. Снова боль, обида и отчаяние разрывали мне сердце, от рыданий я не могла ни слова произнести.

Алёна только повторяла: "Что случилось, Оля? Что случилось?"

В ответ я протянула ей письмо Алена, которое с трудом напоминало прежний листок бумаги – так он был измят, размыт и пропитан моими слезами и больше походил на старинный документ, долго пролежавший в тайнике.

Алёна прочитала письмо и, вместо того чтобы успокоить меня, тоже заплакала – без слёз невозможно было читать то письмо печали и разлуки.

Обняв меня за плечи, Алёна, хоть и плакала сама, всё же пыталась успокоить меня, но ей не очень удавалось это сделать.

От Алёниных глаз, думаю, не ускользнул стеклянный флакончик с таблетками на стуле у кровати, а также стакан с водой для того, чтобы запить те лекарства. Она сразу поняла, что я задумала недоброе, но вида не подала. Даже не помню, как, куда и когда исчезли со стула все мои "приготовления" к смерти.

Я очень благодарна своей подруге. Если бы не Алёна, меня сейчас не было бы в живых. Я думаю, что она догадалась, что её неожиданный приезд на один день раньше спас мою жизнь. Тот день можно считать вторым днём моего рождения.

Алёна только догадывалась, но не знала, насколько серьёзным было моё решение. Я видела, как в последующие дни до возвращения наших девочек, когда мы с ней были вдвоём, она старалась не оставлять меня одну в комнате, ведь выпить 10 таблеток и запить стаканом воды можно за 1-2 минуты.

Она выходила на кухню поставить чайник или приготовить нам яичницу, только когда кто-нибудь из соседних комнат к нам заскакивал за чем-нибудь – за спичками, за солью или за сахаром.

Когда мы оставались с ней вдвоём, мы пытались понять, ‘что всё же произошло.

– Олюня, надо дождаться Тамару. Вот она прилетит, и тогда всё прояснится. Мы же с тобой вместе уезжали, а что потом произошло, мы не знаем. Может быть, здесь какая-нибудь ошибка, – как могла, успокаивала меня подруга.

– Какая ошибка! Всё кончено! Только почему так жестоко, внезапно, неожиданно? Что я ему такое сделала? Разве я заслужила такой участи? Ведь всё было прекрасно… Я видела, какой он радостный и счастливый, когда мы вместе. Представь! Мы за 4 месяца ни разу не ссорились, даже никаких размолвок не было. Письмо это, как гром среди ясного неба.

– Мне не даёт покоя Светка… Ещё т-а-а-а девица… Не зря же о ней идёт худая молва, – сделала, как всегда, свои верные предположения Алёна.

– Да… да… Ведь в день нашего отъезда она приходила к нашей Томе, – вспомнила я.

– У них с Томой тогда тоже сессия закончилась… Зачем ей надо было приходить к нам? – удивлялась Алёна.

– Д-а-а-а… Я давно стала замечать её интерес, проявляемый к Алену. Она часто, разговаривая с Томой, прислушивалась к нашему с Аленом разговору, иногда даже встревала в нашу беседу…

– Да, я помню… Я ей сама несколько раз делала замечания по этому поводу…и Тома тоже…

– Алёна, я думаю, что без Светки дело здесь не обошлось, – наконец я стала догадываться о том, как могли разворачиваться события после нашего отъезда.

– Оля, ты помнишь, она как раз была у нас в тот последний вечер, когда вы договаривались с Аленом о том, когда и во сколько он приедет тебя провожать?

– А вдруг Ален всё же приезжал?… Просто опоздал, как ты тогда мне в самолете сказала… и застал Свету у нас в комнате… Теперь всё становится понятно…

–Постой, Оль, не спеши с выводами! Не опережай события! Это только наши с тобой предположения, что они могли встретиться, – опять старалась успокоить меня и смягчить удар от вырисовывающихся правдивых предположений.

– Если это так, то ничего хорошего меня не ждёт, – я знала, о чём говорила.

К тому времени натура этой местной красавицы мне стала постепенно раскрываться. Она была бы не она, если бы в тот вечер, столкнувшись с Аленом в нашем общежитии без меня, не воспользовалась бы случаем для очередной интрижки.

Она обожала (мёдом не корми) сложные переплетения и перипетии любовных интриг и любовных "треугольников" с их неожиданными и непредсказуемыми поворотами, крайностями и ударами, при условии, что эти удары предназначались не для неё, любимой, а для других смертных....

– Оля, прекрати… не переживай! Я догадываюсь, о чём ты сейчас подумала, – не унималась подруга. – Но Ален не тот человек, чтобы попасться на её удочку. Насколько я успела его узнать, он порядочный человек, из хорошей семьи, у него есть свои моральные принципы и нравственные устои… Он бы не "повёлся" на эту красивую пустышку.

– Алёна, он же – мужчина, а красота, как и любовь, побеждает всё и всех… Мне тоже не хочется в это верить… Но ведь уже случилось, что случилось… Я одного не могу понять, как письмо в конверте без почтового штампа оказалось здесь, у нас в комнате.

– Возможно, Ален приезжал сюда сам ещё раз и оставил этот конверт с письмом на 1-м этаже в ячейке на букву "Ш", где у нас почта раскладывается.

– Алёна! – тут же я прервала подругу, – ты слышишь, о чём я тебе говорю? Как оно попало к нам, в нашу комнату, закрытую на ключ, сданный потом на вахту? Какая почта? Какой 1-й этаж?

– Я не поняла… Этот конверт, что, находился в нашей комнате??? – наконец Алёна тоже начинала недоумевать, каким ветром занесло то роковое письмо в нашу комнату. – Как же оно могло попасть в нашу закрытую комнату?

– Не просто «попасть» в комнату – его можно было подсунуть в щель на полу под дверью, а оно лежало на покрывале на моей кровати. Где дверь – а где моя кровать? Каким образом оно попала сюда? Не через стену же? Не через закрытую же форточку?

– Чер-тов-щи-на какая-то, – медленно и по слогам произнесла Алёна.– Ничего не остаётся, как дождаться приезда Тамары. Может, она всё нам прояснит, и тогда не останется тайн и загадок.

– Может, Ален решился написать такое письмо, привезти его сюда и передать мне через Тому, зная, что мы с тобой улетели, чтобы не встречаться лицом к лицу со мной и не выяснять причин закончившейся любви?

Нам ничего не оставалось с Алёной делать, как ждать.

И физические и душевные силы мои были на пределе. Ожидание Тамариного приезда было невыносимым, надо было ещё сутки подождать… и тогда… А что тогда? Что могло ещё проясниться?

Мы с Алёной, как детективы, разобрали поминутно в хронологическом порядке предположительные события последнего дня, только детали и нюансы оставались неизвестны. С приездом Томы ещё оставалась слабая, но всё же, надежда на то, что произошла какая-то зловещая ошибка или недоразумение. Может, шутка такая или всё же розыгрыш? Если бы не первая строчка в письме "Милая Оленька!", я бы подумала, что письмо по ошибке попало не тому адресату, но слово "Оленька" не оставляло мне ни единого шанса на надежду.

Наконец наше мучительное ожидание закончилось громким и нетерпеливым стуком в дверь и знакомым Томиным голосом: "Девчонки! Открывайте! Это Я!"

Как только Тамара со своими вещами вошла в комнату, две пары наших с Алёной глаз впились в её лицо с вопросом и мольбой поведать, что случилось. Тамара при первом взгляде на меня и на мою похудевшую фигуру всё поняла, как будто она ожидала увидеть меня именно в таком или в подобном состоянии и положении. Она не была удивлена, как Алёна, в первый раз увидев меня после каникул. Её вопрос не прозвучал вопросом, а как утверждение и подтверждение предполагаемого случившегося события.

Она не спросила, как Алёна: "Что случилось?". Она сказала: "Что-то случилось…?" В ответ на её слова я только заплакала, а Алёна протянула ей письмо от Алена.

– Я предполагала, что подобное может произойти, – нехотя произнесла Тома, раздеваясь и убирая свой чемодан и сумки, оставленные ею у двери.

Новая волна пережитого горя накатилась на меня, и я продолжала плакать, боясь спрашивать Тому о том, что произошло в наше отсутствие, при этом стараясь как можно дольше оттянуть минуту, когда я узнаю всю правду. Я боялась услышать ту правду, о которой уже догадывалась.