Кому в навьем царстве жить хорошо

Уставился Муромец на Волчка, уши мизинцами прочищает:

– Вот те раз, а ведь всего-то одну чарку для храбрости и выпил!

Не до разъяснений мне – сума-то и впрямь уплыла да потопла, а в ней одежа запасная, еды на три дня и книжка чародейская.

Тут ворон ко мне на плечо присел, когтями в наплечник кожаный впился:

– Тридцати верст не проехал, все припасы сгубил! Не к добру!!!Кар-р-р, кар-р-р!

Отмахнулся я от вещей птицы, пошел к берегу, сапогами хлюпая. Ничего, едой да одежей всегда разжиться можно, а книжку я и так назубок знаю, на всякий случай брал.

– Не печалься, Сема… – утешает меня Муромец, коня своего богатырского, бурого да лохматого, от куста отвязывая. – Я виноват, мне и ответ держать – поехали на торжище в славный город Колдобень, кольчугу мою купцам сбудем, на квас пропьем, на калачи проедим! Город-от за горушечкой, рукой подать.

Покосился я на него с усмешкою:

– Ну и безлюдное же место ты для моста выбрал, братец…

– А какая ему, чуду-юду, разница? – хорохорится Муромец. – Зато мне польза великая: головы срубленные тащить недалеко, а в случае чего за стенами белокаменными отсидеться можно…

Оглядел Сивка кольчугу богатырскую, всхрапнул жалостливо:

– Ну, ежели кузнецу на лом всучить сумеете, может, по черствой баранке на брата и разживетесь…

– Вот и ладненько, – говорю, – а ежели на квас не хватит – коня моего на мыловарню продадим.

Прикусил Сивка удила, оставил шутки строить.

Заехали мы в город, сыскали кабак почище, спросили питья хмельного да закуси. Отговорил я Муромца кольчугу продавать – не сумой единой жив путник, сподобился перед дорогой пару монет в пояс зашить. Выпили мы за знакомство, разговорились. Хороший, кажись, Сема парень; чуток простоватый, зато души добрейшей и слову своему верен.

– Ты, Кощеич, не серчай на меня за мост да суму, вот совершу подвиг, разживусь деньжищами и покрою твой убыток.

– Какой подвиг-то, Сема? Полчища басурманские давно копья сложили, торговлей живут, чудо-юдо последнее твой батюшка прикончил, цари и те промеж собой замирились.

Вздохнул Муромец горько, до дна чарку осушил.

Подступила тут к нам голь кабацкая – мужичонка ледащий, в одежонке худой. Мнется у лавки, облизывается:

– Ох ты гой еси, богатыри могучие, народные заступнички, а не лепо ли вам человека от лютой смерти похмельной избавить, поднести хоть на донышке?

Посмеялись мы, налили голи кабацкой чарку зелена вина да зелен же огурец в придачу пожаловали. Все равно уже кем-то надкушенный.

Опохмелилась голь кабацкая, повеселела:

– Вот спасибо, добры молодцы, не дали пропасть! Дам я вам за то совет мудреный: не связывайтесь с девками, от них все беды.

Мне ли девок бояться – на какую гляну, та и растает, да ни одна еще по сердцу не пришлась. Батюшка все посмеивался: «Тебе, Сема, по матушке прозываться надобно – Прекрасный: и волос ее золоченый, и очи зелены кошачьи, только что стать молодецкая».

– Проку с того совета! Вот кабы подсказал, где цветочек аленькой сыскать, я бы тебе цельный ковш поднес.

Призадумался мужичонка, головой качает:

– Слыхом не слыхивал я про такое чудо, а значит, нет его вовсе на белом свете. Кабы был, уж непременно в кабаке сказывали бы! Заезжали к нам и купцы берендейские, и служивые кусманские, и торговцы ордынские, про края свои баяли, цветочка же не поминали. Вот только с пустошных земель, лесов нехоженых, дорог неезженых, где солнышко садится, отродясь никто не приходил. Подавались в те дурные места иные богатыри, славы ратной да подвигов великих искать; сыскали, видать, на свою головушку – ни один не вернулся.

Вижу, у Муромца глаза загорелись.

– Может, и мне счастья попытать?

– Невелико, – говорю, – счастье – голову в дурное место свезти да там ее и сложить. Добры молодцы подвигов не ищут, те их сами находят. Вот кабы с умом в пустошные земли наведаться, на рожон зазря не лезть, авось и сыскали бы чего.

Молвит Муромец в шутку:

– Хошь, Сема, тем умом быть? А я тебя обороню, ежели чудище какое на кудри твои буйные покусится.

Кудрей у меня отродясь не бывало, приплел Сема для красного словца, а вот самого ровно барашка стричь можно.

– У меня за плечом тоже не прут ивовый, а меч-кладенец родовой, и махать им я сызмальства обучен. Может, и впрямь за цветочком в земли неведомые податься, дорог исхоженных напрасно не топтать?

Пожали мы друг другу руки:

– Будь же ты мне не просто братом-родичем, а другом-побратимом верным, коему в бою смертном без опаски спиной доверяются!

Голь кабацкая между нами влезает:

– А ковш обещанный?!

– С цветочком вернемся – проставим!

Пригорюнился мужичонка:

– Вернетесь вы, как же… с цветочками аленькими – по два на могилку!

Ну да нам голь трусливую слушать не с руки. Закупили припасов в путь-дорогу дальнюю, выспросили, как из города ловчей выехать, да и повернули коней вслед за солнышком.

Начались вскорости земли пустошные, травой сорной поросшие. Селились тут раньше люди, да повывелись – пустые срубы где-нигде стоят, провалами оконными щерятся. Сказывал кабатчик, будто волкодлаки на пустоши водятся, из лесов нехоженых к жилью за поживой тянутся, по ночам у стен городских воют, да к нам они не вышли, остереглись. Волчок к лошади жмется, как что треснет в кустах – на седло ко мне вспрыгнуть норовит, зубами со страху щелкает.

– Да уймись ты, песий сын! Чуешь кого али дурью маешься?

– Чуять не чую, да ты ж сам говорил – на рожон не лезть!

– Так оттого ко мне на голову лезть надобно?!

– Ты, хозяин, пользы своей не понимаешь! Ежели волкодлак на тебя из засады бросится, я его на подлете встречу!

Доехали мы до развилки, глядь – лежит на ней валун, с боков обтесанный, а на верховине каменной молодец чернявый сидит, семечки лузгает, шелухой поплевывает. На волкодлака вроде не похож, в ухе серьга серебряная, взгляд хитрый с прищуром. Конь буланый вокруг камня траву щиплет, поводья по земле тянет. Волчок осмелел, облаял издали.

– Гой еси, добры молодцы! А я уж замаялся вас ждать, все семечки подъел, хоть ты обратно поворачивай!

Переглянулись мы с братом непонимающе: