Гаухаршад

– Это безумие, – покачал головой мангыт.

Но она, не давая возразить, горячо обхватила его за плечи, зашептала, обжигая жарким дыханием губы:

– В этом мире всё безумно, Турыиш. Безумие – жить, безумие – любить, даже мечтать о счастье! Но я не желаю ждать, когда судьба смилостивится надо мной и позволит испить глоток счастья. Я сама возьму всё, что может предложить нам жизнь! И не смей возражать, любимый. Подумай о том, что если ты откажешь мне, то вскоре ответишь перед Всевышним за мой уход на тот свет. Выбирай же.

Она больше не сдерживала себя, приникла к мужским губам. И Турыиш забыл обо всех своих сомнениях. Горячая волна любви, так долго сдерживаемая разумом, смела все преграды, хлынула из его сердца, изливаясь страстными поцелуями. И эти жгучие поцелуи, словно печать, скрепили преступный замысел Гаухаршад.

На рассвете у каменной ограды ханского сада остановились два всадника. Один из них вёл под уздцы вороного жеребца. Вокруг стояла тишина, лишь изредка нарушаемая сонными окриками караульных. Плотный, сырой туман стелился по земле, возносил в воздух прелый запах опавшей листвы. Турыиш, а это был он, приподнялся на стременах, сделал знак Геворгу и быстрым броском зацепился за ограду, через мгновение юзбаши оказался наверху. Оба мужчины притихли, вслушиваясь в звуки спящего дворца. Заскрипел мокрый песок под чьей-то осторожной ногой. Сотник прижался к ограде, настороженно всматриваясь в туманную глубь сада. Очертания человеческой фигуры, возникшие в тумане, заставили его насторожиться ещё больше, большое мускулистое тело напряглось, готовое к прыжку, рука сжала кинжал. Но туман, слегка рассеявшись, очертил силуэт женщины, закутанной в тёплое покрывало.

– Турыиш, – едва слышно позвала она.

Мужчина с облегчением выдохнул, спрыгнул вниз, в зашуршавшую листву. Гаухаршад кинулась к нему, прижалась дрожащим телом:

– Скорей, любимый! Я так боюсь!

– Не опасайтесь, госпожа, обопритесь на меня. – Юзбаши огляделся, осторожно постучал кнутовищем нагайки о камень ограды. Такой же слабый ответный стук послышался со стороны улицы. Турыиш, глядя в лихорадочно горевшие глаза девушки, ободряюще улыбнулся:

– Я подсажу вас, светлейшая ханбика, а внизу вас ожидает Геворг.

Гаухаршад и не почувствовала, как взлетела на ограду, а снизу к ней уже тянулись руки черноглазого юноши. Он спустил её вниз, подвёл коня. Турыиш, спрыгнувший с каменной ограды вслед за ней, вскочил на своего скакуна.

– С нами Аллах, – промолвил он торопливо и хлестнул жеребца.

Всадники промчались через весь город и вылетели в только что открывшиеся Ногайские ворота. А в столице зарождался обыденный день, и никто даже не обратил внимания на путников, из-за которых спустя несколько часов в ханском дворце случится ужасный переполох.

Как только обнаружилась пропажа сестры, разгневанный Абдул-Латыф послал за ней погоню. Отрядил своих воинов и улу-карачи Кель-Ахмед. Но прошла неделя, а ханбика словно в воду канула.

Когда улеглась первая волна слухов, усердно раздуваемая сплетницами всех возрастов и рангов, град насмешек посыпался на голову незадачливого жениха. Сверстники высокородного мурзы бросали юноше колючки подначивающих реплик. Особо усердствовал вечный соперник Булат-Ширина – мурза Джан-Ай из рода Мансуров. Неповоротливый и нескладный мурза всегда завидовал Булату, тот обыгрывал его на скачках и в состязаниях лучников. И девушки, обходившие стороной Джан-Айя, вздыхали о красавце Булате. Но особую зависть у Джан-Айя вызывала предстоящая женитьба баловня судьбы на единственной сестре хана – Гаухаршад. Шутка ли стать зятем самого повелителя! Но ныне шутку судьба сыграла с самим Булат-Ширином, и мансурский мурза радовался унижению высокомерного юноши.

В это не по-осеннему тёплое утро потомки самых знатных родов ханства отправились на охоту. На озеро Кабан молодых мурз сопровождала немалая свита: нукеры, стремянные, кречетники. Мурзы поначалу щеголяли друг перед другом парчой и бархатом нарядов, золотым и серебряным убранством упряжи, дорогим оружием и многочисленностью свиты. А после ввязались в спор о том, кто добудет ныне больше чирков. Когда прибыли на берег озера, притихшего в зарослях тальника и камыша, разделились. К охоте приступили с азартом: взлетали в небо быстрые кречеты, стрелы мчались наперегонки с ветром. Жирные утки и селезни, которые кормились на озере перед дальней дорогой, падали неуклюжими тушками на землю, подминая под себя пёстрые крылья.

Джан-Ай высмотрел самого крупного селезня. В общем гомоне и переполохе селезень чиркнул крыльями по воде, взлетел над озёрной гладью и понёсся к берегу прямо на затаившегося мурзу. Джан-Ай взмок от волнения, но не снимал напряжённого пальца с тетивы, а как настал долгожданный миг, спустил стрелу. Селезень упал тяжело прямо в заросли камыша. Мурза окликнул нукеров, но рядом никого не оказалось, и он кинулся сам, топоча по холодной воде дорогими, тонкой выделки ичигами. Джан-Ай руками раздвинул плотные камыши, селезень был где-то поблизости, трепыхался, на этот звук и шёл мурза.

Он наконец разглядел добычу, закричал победно и кинулся к селезню. Да только больно ударился лбом о чужое плечо и упал с размаху в воду. Рука соперника уже ухватила птицу и торжествующе воздела её вверх. Джан-Ай сердито засопел, хотел вытянуть плетью обидчика, да так и замер от неожиданности. Перед ним, по колено в воде, стоял сам Булат-Ширин. Мурза с победным видом готовился нацепить селезня на свой пояс.

– Не смей! Это моя добыча! – взревел Джан-Ай. Он поднялся из воды, зло вскинул большую голову. Такья[36 - Такья – полусферической формы шапка с опушкой из меха или без неё.], опушённая дорогим мехом, вся промокла от воды, а кое-где с неё свешивалась зелёная тина.

Булат-Ширин при виде мансурского мурзы расхохотался:

– Смотрите на этого увальня, среди нас появилась Су анасы[37 - Су анасы – Водяная, русалка.]! С каких это пор Водяные требуют для себя жирных селезней?

– Не видишь, у селезня торчит моя стрела, это я его подбил! – Горячась, Джан-Ай подскочил к сопернику, указал пальцем на оперение стрелы. Но оперение чудным образом преобразилось. Только что были пёрышки чёрного цвета, как у всех охотников из рода Мансуров, а тут, откуда ни возьмись, по чёрному цвету прошлась яркая красная полоса.

Булат-Ширин рассмеялся:

– Да ты не просто увалень, а ещё и слепец!

Кровь Джан-Айя вскипела, он крепко сжал кулаки, уже готовился кинуться на обидчика, но сдержал себя, даже засвистел насмешливо, косясь прищуренными глазами на Булата. И сказал наконец, словно пустил долгожданную стрелу с ядом:

– Пусть я буду увальнем и слепым на оба глаза, но моя невеста не бежала перед самой свадьбой, как ханбика, не пожелавшая оказаться в объятьях нашего ширинского красавца!

Меткая стрела попала в цель. Булат побледнел, в следующее мгновение он откинул в сторону селезня и кинулся с кулаками на Джан-Айя. Мурзы упали в холодную воду, взбаламутив тину, пинали друг друга ногами и лупили кулаками. Сбежавшиеся нукеры едва развели разъярённых вельмож. У Булат-Ширина оказалась разбитой губа, у Джан-Айя заплыл глаз.

Не глядя на галдящих охотников, которые пытались разобраться в их ссоре, мурза Булат отправился на берег. С мокрой одежды стекали грязные ручьи, тальник путался под ногами, но мурза ничего не замечал и не слышал окликов верных нукеров. Он видел перед собой лишь насмешливое лицо Джан-Айя и слышал только его издевательские слова.

– Проклятая Гаухаршад! Тебе обязан насмешками презренных людишек, – бормотал Булат-Ширин. – Но придёт мой черёд, и ты окажешься в моих руках!

Он с яростью переломил ветвь тальника и швырнул её в воду.

Глава 6

Высокородному мурзе Булат-Ширину и в голову не могло прийти, что сбежавшая ханбика в этот момент находилась совсем рядом. На другом берегу озера средь густого леса едва виднелась землянка, пускающая в небо клубы белого дыма.

Гаухаршад сидела на дощатой лежанке, покрытой медвежьей полостью. Привычно подогнув ноги под себя, она с интересом наблюдала, как ловкие руки Турыиша сплетают из тальника подобие узкой и высокой корзины.

– Что же это будет, юзбаши? – спросила она.

– Это морда, моя госпожа. Сегодня к ночи мы с Геворгом поставим её на озере, и к утру, если будет угодно Всевышнему, у нас будет неплохой улов.

Мужчина был сосредоточен на своей работе и не поднимал глаз на ханбику, а Гаухаршад тайком вздыхала. Прошла неделя с той поры, как они покинули ханский дворец. Первые дни она не могла думать ни о чём, кроме всепоглощающего страха, владевшего ею. В каждом скрипе низкой двери, в громком шелесте деревьев Гаухаршад слышались окрики воинов повелителя, ржание их лошадей. По ночам она не могла спать и, не смыкая глаз, долгие часы проводила у тёмного оконца. Усталому, напряжённому взгляду в кривых сучьях и шелестящих кустах мерещилась засада. Невидимые всадники крались к её убежищу, и она замирала от ужаса.

Ныне страх ушёл, и на смену ему пришли другие чувства, что так волновали её сердце ранее. Теперь, когда она была свободна, Гаухаршад ожидала от жизни щедрых подарков судьбы. Её сердце замирало от мысли, что она спит в одной маленькой комнатушке с любимым мужчиной. Теперь он всегда был рядом, так близко от неё, как никогда, но желанного сближения не происходило. Словно тенью между влюблёнными стоял Геворг. Сын сотника, казалось, не желал замечать стремления юной госпожи остаться наедине с его отцом. Она уже начинала сердиться на юношу за его красноречивые взгляды, за постоянное присутствие.

А вчера едва Турыиш отправился напоить коней, Геворг кинулся в ноги к Гаухаршад. Как безумный, он целовал белые руки госпожи, шептал, не помня себя:

– О светлейшая ханбика, есть ли на всём свете девушка благородней вас! Кто даровал вам столь величественную поступь, кто наделил таким царственным взглядом? Даже в простых одеждах вы подобны царице мира!

Она не сразу очнулась от неожиданности, в какую поверг её пылкий юноша, Гаухаршад отняла у Геворга руки, взглянула строго:

– К чему твои лживые речи, мангыт?

– Повелительница, если мой неумелый язык не смог достойно воспеть вашей красоты, то пусть Господь лишит меня возможности говорить!

– Вот-вот, – мрачно усмехнулась ханская дочь, – если крив твой язык, то и весь ты крив. Поднимись с колен, пока отец не застал тебя за недостойным занятием.

– Мой отец? – Юноша оборотил на дверь загоревшийся внезапной неприязнью взгляд, с минуты на минуту там должен был возникнуть силуэт сотника. Вновь взглянув на ханбику, Геворг заговорил, но сколько ревнивой страсти было в его голосе: – Я не ошибся, госпожа, ваш взор обращён на моего отца?! Вы таете от любви, когда он смотрит на вас! О, я не хотел верить глазам своим, но что может быть правдивее?! Вы бежали из дворца, чтобы соединиться с моим отцом! Но ещё вчера вы говорили, как я красив, вы любовались мной, касались моих волос. Я помню вашу ласку, повелительница, и не желаю верить, что вы влюблены в старика и предпочтёте его мне!

– Глупец! – Ханбика оттолкнула цеплявшегося за неё Геворга. – Ты красив, не скрою, я любовалась тобой, как роскошной вазой или утончённым кубком. Но что ты стоишь, когда рядом твой отец?!

Она рассмеялась, вкладывая в этот смех всё своё презрение. Девушка оборвала себя разом, склонилась к самому лицу юноши, сузила потемневшие глаза:

– За твоим отцом я готова ползти на край света, а ты для меня, – она выразительно постучала по пустому глиняному кувшину, – всё равно, что звук этой дешёвки!

Геворг отшатнулся. От высокородной ханбики веяло таким холодом, что его охватил озноб. Он обхватил свои плечи руками, силясь понять, как случился этот самообман, когда его сердце решило, что знатнейшая из девушек могла увлечься простым воином. Может ли луна снизойти с небес к ничтожному смертному, а золото украсить серый булыжник мостовой? Случалось ли это хоть с одной ханской дочерью? Если и случалось, то только в сказках. И он мог бы смириться с этим, если бы луна не снизошла к другому, такому же простому смертному, как он, и этим счастливцем стал его отец. Как же трудно было в это поверить! Геворг едва вымолвил пересохшими губами:

– И мои мечты…

– Пустой звук! – перебила она его. – Отправляйся лучше в лес, пора принести дров.