Сююмбика

– Думаю, дочь Юсуфа не станет нам мешать. Но к ней надо приставить своего человека.

– Это уже сделано, дорогая ханика. Среди её прислуги есть преданные мне люди. – Булат-Ширин самодовольно улыбнулся и огладил свою каштановую бородку.

Ему всегда доставляло удовольствие, когда он в чём-либо опережал не менее ловкую и опытную в интригах Гаухаршад.

– На вас вполне можно положиться, мой дорогой карачи, у вас кругом свои люди!

– Да, моя драгоценная госпожа. И сегодня на вечернем пиршестве я хочу показать вам одного человека, которого сделаю в нашей игре главной фигурой. Этот человек как неприметная пешка выберется на чужое поле, а там сразит хана.

– Вот как! – Гаухаршад с любопытством взглянула на эмира. – Значит, вы так настойчиво звали меня на это застолье, заставив забыть о моих старых ноющих костях, чтобы показать эту пешку?

– Вы так прозорливы, ханика! – слегка поддел её улу-карачи.

Но Гаухаршад, казалось, не обратила внимания на иронию своего давнего соратника:

– Тогда стоит поторопиться, достопочтимый эмир, мне не хочется появляться во дворце в числе последних гостей, – это всегда вызывает подозрение. Да и явиться нам следует врозь, чтобы не вызывать преждевременные кривотолки. Ещё слишком мало сделано, и мы не готовы к тому, чтобы слухи о нашем союзе поползли по дворцу.

Вынужденный признать её правоту, Булат-Ширин предложил женщине руку и помог взобраться наверх, где их ожидали невольники и охрана.

– У вас, госпожа, новый паланкин, ещё пышнее прежнего!

Ханика пухлой рукой, унизанной перстнями, повела по бархатным занавесям цвета небесной синевы. Они, расшитые позолотой, с длинной бахромой и серебряными колокольчиками особенно нравились ей.

– Вы же знаете, эмир, мою слабость к такому средству передвижения. Это единственная привычка, которая осталась у меня после проживания в Крыму, до сих пор не могу от неё избавиться! В кибитку сажусь, когда отправляюсь в дальний путь, а так, взгляните, сиятельный карачи, разве это не истинное удовольствие? Когда красивые мужчины носят меня на руках, я молодею!

Ханика хрипло рассмеялась, карачи в ответ лишь сдержанно улыбнулся. Ему ли с его тонкой шпионской сетью было не знать о её пристрастиях. А Гаухаршад, задвинув плотные занавеси, уже задумалась о нитях заговора, затеянного вместе с улу-карачи. Паланкин мерно покачивался в такт шагов невольников, и мысли ханики не отвлекались ни на что постороннее, она разбирала в памяти всё, что произошло за эти полгода.

Как и следовало ожидать, со смертью московского князя Василия III ослабевшее русское княжество уже не внушало опасений ни ханике, ни улу-карачи. Два этих человека, которые держали в руках реальную власть, задумались о том, как безопасней для страны скинуть унизительное ярмо господства Москвы. Время как будто благоприятствовало этому, но недавно прошедшая война с Литвой насторожила улу-карачи. Москва была ещё в силах собрать большое войско, и ничто не могло помешать двинуть эту мощь к границам ханства. Булат-Ширин и Гаухаршад понимали: время резких перемен ещё не пришло, с верными и влиятельными представителями казанской знати они решили действовать не спеша. Тайно, исподволь вовлекались в заговор против хана Джан-Али всё новые и новые лица, велись поиски союзников за пределами государства. Неизвестно было, сколько продлится политическая интрига и какая сложится в ближайшее время обстановка в Московском княжестве. А пока осторожность следовало соблюдать во всём.

Во дворец хана частенько захаживал московский посол – человек крайне опасный и подозрительный, обладавший поистине звериным чутьём. Да и некоторые из казанских вельмож хранили верность Джан-Али и Москве. Среди них в первую очередь касимовцы, которые пришли в Казань со своим царевичем, а ещё представители влиятельных родов Япанчи и Хурсулов. Но как кстати повелитель настроил против себя ногайского беклярибека Юсуфа, тот не зря слал в Казань «подстрекательские» письма и призывал свергнуть Джан-Али. Поддержка Мангытского юрта с их огромной маневренной конницей могла сыграть решающую роль для претворения в жизнь планов заговорщиков. Итак, беклярибек Юсуф готов был стать серьёзным союзником, но только ради любимой дочери. А Сююмбика неожиданно отказалась помогать заговорщикам.

Гаухаршад тяжело вздохнула, она вновь вспомнила неудачу, какую потерпела в разговоре с казанской ханум. Не будь её отец столь влиятелен в Ногаях, девчонка пожалела бы о своих словах. Но Гаухаршад терпелива, и обстоятельства, как известно, переменчивы. Придёт ещё время рассчитаться с Сююмбикой за то, что прогнала из своих покоев могущественную ханику. Никто не смеет тягаться с дочерью великого хана Ибрагима!

Глава 16

Когда почтенная госпожа прибыла во дворец повелителя, Пиршественная зала была полна. Хан Джан-Али ещё не вышел к своим придворным, и они с нетерпением поглядывали на ломившиеся от аппетитных блюд низкие столики, ведя неторопливую беседу. Одновременно с повелителем незамеченным прибыл и улу-карачи Булат-Ширин. Эмир приблизился к Гаухаршад и увлёк ханику на места, полагавшиеся им по высокому положению. Она с нетерпением оглядывала рассаживающихся придворных, наконец, не выдержав, наклонилась к уху Булат-Ширина:

– Я жду, сиятельный карачи, когда вы познакомите меня со своей главной фигурой. Я, конечно, не сильна в столь мудрой игре, как шахматы, но понимаю, что пешка должна быть совсем неприметной. Тогда как же ей свалить такую фигуру, как наш хан?

– Неприметной, либо той, на кого никто не подумает, – отвечал эмир. Терпение, моя госпожа, вы скоро всё поймёте.

Он с внутренним напряжением вглядывался в плотно закрытые двери женской половины. Наконец створки бесшумно растворились, и две прислужницы, склонившись, пропустили в залу женщину. Цепкие глаза ханики впились в появившуюся, она была красива той ослепительной и бесспорной красотой, которую признают не только мужчины, но и ревнивые женщины. Миндалевидные чёрные глаза её, едва она вошла, устремились на хана.

– Но это же Нурай, фаворитка повелителя, – с недоумением пробормотала Гаухаршад.

– Да, госпожа, она и есть моё волшебное средство, пешка, в которой хан не разглядит опасности, но именно она поможет свергнуть Джан-Али, – прошептал Булат-Ширин соратнице по заговору.

Он не скрывал своего торжества и проследил весь путь наложницы до её места около повелителя. Пока хатун приветствовали льстивыми речами придворные хана, Нурай ослепительно улыбалась и одаривала всех и каждого жемчужинами своей сиятельной красоты.

– Как хороша, вам не кажется? – вновь обратился к ханике эмир Булат.

– Она и в самом деле хороша, – отвечала Гаухаршад, – хотя я могу оскорбиться. Недостойно в моём присутствии превозносить красоту другой женщины. Я ещё помню, как страстно вы добивались моей руки, эмир!

Словно искры пробежали меж ними – воспоминания далёких лет, тягостные раздумья и мучения любовной лихорадки. Как далеко всё это теперь! Булат-Ширин усмехнулся: он до сих пор мог похвастаться успехом у женщин, тогда как ханика, и в молодости не отличавшаяся красотой, сейчас не вызывала у него никаких желаний. Но Гаухаршад не замечала этого, она всё ещё была в том времени, когда самые привлекательные и знатные мужчины склонялись перед её величием. Вздохнув, она продолжала:

– Проведите меня по тропе ваших мыслей, эмир. Вы уверяете, что любимая наложница хана – ваше главное оружие в борьбе против него. Но насколько я разбираюсь в женщинах, это невозможно!

– Откройте и вы свои сомнения. – Булат-Ширин улыбнулся так, словно он заранее знал ответ.

– Она – умная женщина. Считается, что красавица всегда глупа, но я чувствую, что в этом экземпляре Аллах воссоединил три вещи – красоту, ум и тщеславие. Эта наложница достигла небывалого для невольницы положения. Хан Джан-Али – единственный человек, который может вознести её ещё выше или превратить в пыль. Она сделает всё, чтобы не потерять его.

– Вот, моя госпожа, вы и сказали то, что поможет сотворить из Нурай союзницу и сокрушительное оружие против повелителя. Вы сказали, что Джан-Али – единственный, кто может низвергнуть её с достигнутых высот. И это так! В зале мы не видим нашей ханум Сююмбики, но она уже незримо присутствует здесь.

– Вам кажется, должна прийти ханум? – Гаухаршад начинала догадываться и заволновалась.

– Она едва ли придёт, но хан её ждёт, а фаворитка это чувствует. Такая женщина просто не может не почувствовать, что её положение становится шатким.

– Как понимать ваши слова, сиятельный эмир?

– Смысл их прост: повелитель воспылал страстью к отверженной им ранее жене.

– Вот оно что! Значит, маленькая ханум разыграла передо мной сцену покинутой и нелюбимой жены в то время, когда уже получала знаки внимания от своего мужа? Она не так наивна, как мне показалось сначала. Уверила меня, что не любит хана. Боюсь, что я и в самом деле в опасности.

– Оставьте свои волнения, уважаемая госпожа, ведь ваш верный друг всегда на страже вашего благополучия. – Улу-карачи самодовольно улыбнулся. «Значит, и в неприступной, как крепость, душе ханики может родиться страх, – подумал он. – Почему бы не напомнить лишний раз о своём могуществе и возможном покровительстве».

Гаухаршад в ответ похлопала эмира по руке:

– Слишком многое связывает нас, мы давно висим на одном аркане, дорогой улу-карачи. Если его обрубят, рухнем в пропасть вместе. Но вы не лишили меня сомнений по поводу нашей ханум.

– О, это легко сделать! Юная госпожа не лукавила с вами. Она и в самом деле не любит мужа, и знаки его внимания принимает с трудом. Джан-Али не умеет управляться с женщинами, окажись маленькая Сююмбика в моих руках… – Эмир загадочно улыбнулся, так и не закончив мысли, но продолжил успокаивать свою союзницу: – А вчера ханум проговорилась служанкам, что ей куда лучше пребывать в безвестности, как и раньше.

Гаухаршад задумалась, но мысли свои произнесла вслух:

– Неужели наш повелитель пресытился любовью прекрасной наложницы, и Нурай заметила это? Соперница выше её, она не просто приглянувшаяся хану женщина, она – законная жена, первая госпожа гарема и ханства. Наложница не знает, что опасность со стороны ханум ничтожна, и царственная супруга готова отвратить от себя мужа. Но мы внушим Нурай обратное. Мы разожжём в ней огонь сомнений, уверим, что не сегодня-завтра Джан-Али бросит её ради жены. Опишем покрасочней, каким станет падение, тогда нетрудно будет привлечь фаворитку на свою сторону, пообещать ей всё, что может удовлетворить непомерно раздутое тщеславие этой невольницы.

– Вы блестяще разгадали мой план, и я склоняюсь перед вами! – Улу-карачи подозвал слугу и приказал подать им нашпигованную чесноком и черносливом жирную баранину. – Боюсь, что за нашей увлекательной беседой мы совсем забыли о великолепных яствах и скоро начнём привлекать излишнее внимание. Хорошо ещё, что наш столик стоит в отдалении от всех, и никто не мог подслушать нас. Так отведайте же это аппетитное творение ханского пешекче.

Пиршество шло своим чередом, гости уже пресытились едой, захмелели от вина и бузы, когда Гаухаршад обратила внимание на поднявшегося со своего места повелителя. Нурай пыталась удержать его, с очаровательной улыбкой она что-то нашёптывала на ухо Джан-Али, но хан несогласно мотнул головой и решительно отвёл руки своей наложницы. Не прощаясь ни с кем, повелитель направился к женской половине, и ханика не смогла скрыть торжествующей улыбки, она повернулась к Булат-Ширину, смаковавшему восточное вино:

– Мы оказались правы: повелитель спешит к своей новой возлюбленной, а фаворитка сбежала в сад, дабы в одиночестве выплакать сегодняшнюю неудачу. Вы не хотите утешить красивую женщину, мой дорогой эмир?

– Сделаю это с удовольствием, – отвечал Булат-Ширин и знаком руки подозвал прислужника с серебряным тазиком и кувшином для омовения рук.

Глава 17

Наложницу улу-карачи отыскал в дальнем уголке садовой аллеи, молодая женщина укрылась в ажурной беседке. Последние летние ночи были прохладны, и фаворитка куталась в шёлковое покрывало, которое не могло согреть ни её тела, ни души. Тишину сада временами оглашали резкие крики павлинов, и лицо Нурай, ещё недавно нежное и прекрасное, неприятно исказилось. Она в бессильной ярости закусила пухлые губы и обдумывала план мести.

Джан-Али презрел её и ушёл к другой! Он не простился, не обещал, что вернётся к утру, он торопился к той, кого Нурай давно сбросила со счетов. Она проглядела тот момент, когда повелитель охладел к ней, и не знала, чем ханум привлекла своего супруга. Как бороться с тем, что тебе неведомо? И как Джан-Али мог забыть её страстные ласки и пленительную красоту? О, муки ревнивой, глубоко оскорблённой женщины! Вы терзаете сердце своими острыми, безжалостными коготками, и не будет покоя измученной душе, пока не придёт отмщение!