Гаухаршад

Турыишу был понятен страх уважаемой госпожи Нурсолтан. До него дошли отголоски недавней истории, когда дочь хана Ибрагима нашли в беседке сада в бессознательном состоянии. Кто говорил о неудавшемся похищении, а кто о любовном свидании. Слухи, по большей части превратные и грязные, сгущались вокруг Гаухаршад, но она сама относилась к ним со спокойным презрением. Любая другая девушка её возраста побоялась бы показаться на люди, прятала бы свой позор в укромных покоях, опасаясь хоть чем-то напомнить этому миру о себе. Гаухаршад же разгуливала по ханскому саду, являлась со своей свитой на базар, презрев затворничество, предсказываемое ей гаремными женщинами. Тёмную, загадочную историю при личном вмешательстве хана Менгли замяли, но почтенные матери взрослых сыновей, некогда мечтавшие породниться с дочерью могущественной валиде, резко изменили своё решение. Гаухаршад пошёл семнадцатый год, но никто не сватался к девушке, ведь помимо слухов о скандале, она славилась строптивым нравом. Пожалуй, только это обстоятельство убедило Нурсолтан отправить дочь в Казанское ханство, где брат Гаухаршад мог подобрать ей удачную партию для замужества.

Юзбаши Турыиш, задумавшись о судьбе дочери валиде, не отводил внимательного взора от своей подопечной. Ханбика пожелала прогуливаться по поляне одна, и няньки с прислужницами подчинились госпоже, остались у кибитки. Кто расстилал привезённый ковёр и выкладывал на него нарядные атласные подушечки на тот случай, если ханбика притомится и пожелает отдохнуть. Кто-то раскладывал содержимое корзин со снедью, расставлял кувшины с прохладными напитками. Гаухаршад, в отличие от своей матери, не любила кумыса, для неё на ханской кухне готовили обожаемые ею гранатовые шербеты.

Прислужницами распоряжалась старшая нянька Жиханара. Эта грузная, мрачная и подозрительная женщина ни у кого в свите ханбики не вызывала симпатий. А молодым служанкам она внушала страх своими непомерными требованиями и жёсткими наказаниями. Лишь госпожа Гаухаршад пользовалась любовью и уважением старшей няньки. При виде высокопоставленной воспитанницы у Жиханары расплывалось в улыбке круглое лицо, и узкие глаза превращались в две тёмные щёлки. А вот сама ханбика не жаловала никого: ни болтливых, как сороки, служанок; ни верную няньку, бывшую при ней с самого рождения. Она и к новому начальнику охраны относилась с холодным равнодушием, но Турыиш порой ловил её взгляды, когда она с напряжением вглядывалась в миндалевидные глаза юзбаши и замирала от какой-то мысли. Он понимал в эти мгновения, что равнодушие госпожи деланное, а за холодностью ханбики прячется скрытый интерес.

Гаухаршад отходила всё дальше и дальше. Её ярко расшитая чадра мелькала за цветущими кустами, которые поднимались от подножья к вершинам гор. Телохранители оцепили окрестности, но Турыиш обеспокоился, привстав на стременах, проследил глазами направление, по какому двигалась госпожа. Местность здесь была глухая, вдруг ненароком выскочит какой зверь или лихой человек притаится в зарослях. Решив, что лучше он выслушает выговор от юной ханбики, чем подвергнет доверенную его заботам девушку опасности, юзбаши направил коня по зацветавшему лугу. У кромки лужайки, там, где начинались заросли миндаля, Турыиш потерял её из виду. Казалось, только что головка девушки мелькала у высоких кустов орешника, а вот и нет её уже. Оторопев, он позвал негромко:

– Госпожа ханбика, где вы?

В зарослях на его вопрос насмешливо проверещала птаха, вспорхнула, наделав переполоха средь тонких ветвей, и метнулась в синь неба. Турыиш пришпорил коня, крикнул уже с тревогой в голосе:

– Госпожа!

А после уж, когда конь помчал его в гору, расслышал девичий смех. Он резко завернул скакуна, заплясавшего на месте. Конь с досадой закусил удила, словно удивлялся неразумности хозяина, посылавшего столь противоречивые приказы. А Турыиш, наконец, увидел госпожу: Гаухаршад устроилась на большом замшелом камне, выступавшем из почвы под кустами орешника. Она сидела, откинув сетку чадры и прикрыв лицо букетом едва распустившихся цветов. Поверх красных и белых бутонов с дерзкой насмешкой глядели её тёмно-карие глаза:

– Что же вы замолчали, уважаемый юзбаши, или внезапно лишились голоса, а может, я превратилась в малую птаху, какую вы ловили в тех кустах?

Она рассмеялась ещё громче, но стоило Турыишу спуститься на землю, как ханбика замолчала. Мужчина привязал коня к тонким, но прочным кустам орешника и повернулся к Гаухаршад. Девушка уже опустила сетку чадры на лицо и сидела тихо, смиренно перебирая лепестки весенних цветов, раскиданных на её коленях. Казалось, это не она вовсе так дерзко разговаривала со своим стражем мгновение назад, не она смеялась, бросая кокетливые взоры на мужчину.

– Госпожа, вам следует вернуться на поляну, – твёрдо произнёс Турыиш.

– Заче-ем? – она протянула слово с ленцой, повернула голову набок, как капризный ребёнок.

– Весной в горах бывает опасно, госпожа.

– Что же здесь опасного? Взгляните, какое синее небо, а как поют птицы, как цветут деревья. Здесь рай, мой алпаут. О, как освежает этот мир моё сердце, душа пьяна от вольного ветра.

Девушка говорила о красотах природы совсем не восторженным голосом, и не слышалось в её речах восхищения. Она словно иронизировала, повторяла слова юных дев, какие обычно сыпались с прелестных уст при виде цветущих полян и долин. А юзбаши за её иронией послышались и горечь, и безысходность. И он заговорил, отвечая не её словам, а тому состоянию души, в каком пребывала юная ханбика:

– Цветение самого прекрасного цветка порой одурманивает, а лучший из цветов, роскошный мак, лишает человека разума. Вам только кажется, госпожа, что здесь вы в раю, но это обман, даруемый нашей душе посредством наших глаз.

– Обман? – Гаухаршад вдруг поднялась с камня, так что цветы посыпались с её узорчатого подола на землю. – Обман! Какая правда слышится в ваших речах, юзбаши. Вся эта красота вокруг, это сияние дня – всё обман! И я живу в обмане, в мерзкой лжи, опутавшей меня, как паутина гадкого паука. Мне лгут все: мои слуги, моё зеркало и даже моя мать!

Она во внезапном порыве вдруг откинула чадру прочь. Турыиш невольно отступил назад, попытался спрятать свои глаза, но они, едва ли не впервые неподвластные его воле, устремились к страдающему лику девушки.

– И вы тоже считаете, что дочь божественной Нурсолтан должна быть наделена необыкновенной красотой?! – с болью в голосе выкрикнула она. – Так вот этот обман, о котором вы говорили, вот как Всевышний наказал меня, дав мне лицо плебейки!

Мужчина не смог скрыть своего недоумения:

– Кто внушил вам эти мысли, госпожа? Ваша красота не ослепляет, подобно драгоценному камню, не вводит в безумие, но вам дана красота, как всякой иной женщине. Взгляните на свои глаза, губы. – Турыиш вдруг смутился и отвернул загоревшийся взор. Но этого мгновения было достаточно, Гаухаршад уже увидела эту искру, блеснувшую в глазах мужчины, и потянулась к нему, как жаждущий путник тянется к прохладному источнику:

– Так в твоих глазах я красива? О, не отводи же своего взгляда, скажи мне, я красива?!

Её пальцы требовательно коснулись рукава мужчины, вынуждая его вновь взглянуть на неё, и от этого прикосновения тело Турыиша пронзил нервный озноб. Он с трудом сдерживал дрожь возбуждения, а его глаза скользили по юному овалу лица, по девичьему стану, который казался стройнее веток речной ивы.

– Вы очень красивы, госпожа моя, – едва вымолвил он.

Она отпрянула от него, схватила чадру, лежавшую на траве, и бросилась бежать к поляне. Гаухаршад убегала, а её счастливый смех звенел, пройдя сквозь ветви деревьев, он возносился к сияющему светилу.

«Как я позволил себе забыться? – с ужасом подумал Турыиш. Он с трудом пытался успокоить бешеный стук сердца. – Как я посмел своими мыслями и постыдным желанием коснуться этой девушки? О Всемогущий Аллах, за какие проступки послал ты столь тяжкое испытание?!»

Глава 13

И вот теперь, спустя месяц, он сопровождал дочь крымской валиде в далёкую Казань. Первый день путешествия выдался на редкость жарким; утомились и лошади, и люди. Перед ними лежала пыльная, каменистая дорога, унылая и скучная в своём однообразии. К полуденной молитве остановились в маленькой рощице. Они расположились станом у тихо журчавшего, прохладного родника, там же совершили омовение. После молитвы прислужницы выложили на серебряные подносы лепёшки, вяленую конину, сыр, сладкие пирожки. По соседству с закусками устроились узкогорлые кувшины, манившие жаждущих путников своим содержимым.

Турыиш отыскал взглядом ханбику. Гаухаршад отдыхала у родника, опустив руки в прохладную воду. Он с трудом заставил себя подойти к ней. Много дней начальник охраны прятал глаза от своей госпожи, он опасался, что неразумное, необдуманное слово слетит из его уст. Быть может, ему следовало отказаться от почётной должности и вернуться в Солхат? По-прежнему находиться около девушки, к которой он с некоторых пор испытывал чувства, далёкие от чувств телохранителя, было нелегко. Когда-нибудь губы, на которые он наложил печать запрета, разомкнутся, и он скажет то, что родилось и растёт в его сердце. Глупое, неразумное чувство, любовь преступная и слепая, страсть, которая становилась тем сильней, чем чаще он говорил себе «нет»!

– Госпожа! – он поклонился ханбике. – Не пожелаете отведать то, что послано нам милостью Аллаха?

Она скользнула рассеянным взглядом по лицу юзбаши. Он не мог разглядеть её черт за волосяной сеткой чадры, но по поникшим плечам, по усталому повороту головы явно видел, как девушка измучена непривычной для неё дорогой.

– Когда же кончится этот путь? – тихо спросила она.

Турыиш присел на корточки, бережным движением извлёк руки девушки из воды, обтёр их расшитым полотенцем:

– Если дорога будет удачной, а Всемогущий Аллах благосклонен к нам, к лету мы достигнем пределов Казанского ханства.

– О Всевышний! – вскричала она. – Так нескоро!

Турыиш едва удержался от улыбки. Характер Гаухаршад проявился здесь в полной мере. Более года она изводила всех домашних, твердила о своём немедленном желании отправиться в Казань, но едва столкнулась с трудностями пути, закапризничала. Казалось, стоит ей только предложить вернуться в Салачик, и она тут же забудет о своём горячем желании вырваться из-под опеки матери.

– Не беспокойтесь, госпожа. К вечеру мы прибудем в большое селение, и у вас будет возможность хорошо отдохнуть. Если вы пожелаете, мы остановимся на день или два. Или вернёмся назад?

Глаза Гаухаршад сверкнули под чадрой:

– Вернуться назад?! О нет! Даже если падут мои кони, я пойду пешком, а если ноги изобьют острые камни, то поползу на коленях, но никогда не вернусь к матери!

Она резко поднялась и с неожиданной холодностью произнесла:

– Должно быть, перед дорогой вы имели беседу с госпожой валиде. Не она ли приказала вам подмечать любую мою слабость и при случае зазывать назад, в Салачик?

От неожиданности Турыиш не знал, что сказать. Его молчание только распалило Гаухаршад.

– Я не желаю терпеть около себя соглядатаев госпожи Нурсолтан, – процедила она сквозь зубы. – Не лучше ли вам вернуться, юзбаши?

– Вы ошибаетесь, госпожа, – с трудом вымолвил он. – Простите мои неразумные слова. Я хотел бы всё объяснить…

– Вы объясните всё потом, когда у меня будет желание выслушать вас. Только заранее сократите ваши речи, я не люблю тратить драгоценные жемчужины отпущенного нам времени понапрасну!

Гаухаршад вскинула голову и удалилась туда, где её ожидала к трапезе многочисленная свита, а Турыиш так и остался у родника, уничтоженный презрением юной ханбики.

К вечеру нежданно хлынул сильный ливень. Раскаты грома и сполохи грозы рассекали сделавшееся свинцовым небо, пугали лошадей. Всадники вымокли до нитки, да и в возок госпожи, несмотря на накинутые кожи, проникли струйки воды. Путников спасла лишь близость большого аула, в этом ауле они и должны были остановиться на ночлег. Несмотря на непогоду, Гаухаршад и её слуг на окраине селения встречал его владетель. О прибытии дочери валиде мурзу Кабира заблаговременно предупредил гонец. Госпожу Гаухаршад сопроводили в дом хозяина аула, и от усталости девушка заснула, едва только голова коснулась мягких и ласковых на ощупь подушек.

Наутро ханбика была разбужена суматохой, которой был объят дом мурзы. Потянувшись, она сонным голосом позвала Жиханару. Старшая нянька явилась в мгновение ока, словно всю ночь верная прислужница проспала в ногах госпожи.

– Что там за шум? – недовольно спросила Гаухаршад.

– Мурза Кабир, хозяин этого дома, выдаёт замуж свою дочь, госпожа, – отвечала Жиханара.