Святые в истории. Жития святых в новом формате. XX век

«…Элла ездила к убийце Сергея; она долго говорила с несчастным и дала ему образок… Такое мужество, такая высота души прямо невероятны. Она – святая», – записал в дневнике изумленный великий князь Константин Константинович.

В дни прощания с великим князем Сергеем Александровичем по просьбе великой княгини Кремль был открыт для свободного прохода, и народ шел к гробу бывшего генерал-губернатора Москвы непрерывным потоком. На средства Елизаветы Федоровны во всех народных домах и столовых «Попечительства о народной трезвости Москвы» были устроены поминальные обеды для москвичей. По подсчетам устроителей, с 12 февраля по 15 марта, сороковой день кончины великого князя, по благотворительным билетам было выдано сорок пять тысяч бесплатных обедов.

По прошествии сорока дней, Елизавета Федоровна съездила в Ильинское, где они с Сергеем провели столько счастливых дней. В одиночестве бродила великая княгиня по заснеженным дорожкам парка, смотрела с террасы двухэтажного дома на застывшие воды Москвы-реки. Еще недавно они вместе с мужем пили на балконе дома утренний кофе, катались на лодке, играли в теннис, принимали гостей – каждый летний гостевой домик имел свои шутливые названия: «Приют для приятелей», «Пойми меня», «Миловид», «Кинь грусть»… Все эти радости для Елизаветы Федоровны умерли с гибелью Сергея. На будущее лето она решила разместить в Ильинском госпиталь для раненых.

О своем посещении Ильинского Елизавета Федоровна написала Николаю II в двух строках: «Я была в Ильинском, в Усове, на службе в церкви. Все там словно уснуло в снегу».

После гибели мужа Елизавета Федоровна уничтожила все письма Сергея и свои тоже – из их личной переписки случайно уцелели лишь несколько телеграмм и коротких писем.

Родственники настойчиво звали Елизавету Федоровну уехать из России. Свое решение она изложила в письме брату, великому герцогу Эрнесту Людвигу Гессенскому: «…Ничто не сможет заставить меня оставить это место. Но я буду жить или умру здесь. Мне кажется, что я вросла в это место, и я не боюсь. Я вполне спокойна и счастлива, да, счастлива сознавать, что мой дорогой находится в мире близко от Бога и что он не переживает это ужасное время» (письмо от 19 ноября 1905 года). Из этого письма видно, насколько трезво оценивала Елизавета Федоровна то, что происходило в России: «Все идет от худшего к худшему, и не надо строить себе никаких иллюзий, что лучшее время наступит через несколько месяцев. Мы живем во времена революции. Как все обернется – никто не знает, так как правительство такое слабое, или, скорее сказать, кажется, что его не существует…»

Точно не известно, когда именно возникла у Елизаветы Федоровны мысль создать в Москве в память о муже обитель молитвы, труда и милосердия. Но уже в конце 1906 года она распродавала свои драгоценности и великолепные наряды, чтобы купить дом с садом на Большой Ордынке для будущей Марфо-Мариинской обители. Название пришло от имен двух сестер Лазаря, воскрешенного Иисусом Христом: труженицы Марфы и молитвенницы Марии.

Великая княгиня Елизавета Федоровна решила объединить все лучшее, что она видела в русских монастырях и западных благотворительных учреждениях: Марфо-Мариинская обитель была похожа и на монастырь, и на благотворительную больницу, и на социальную службу помощи обез доленным.

«Моя жизнь сложилась так, что с блеском в большом свете и обязанностями по отношению к нему покончено из-за моего вдовства, – писала Елизавета Федоровна своей близкой подруге Александре Николаевне Нарышкиной (письмо от 20 января 1909 года). – Я одинока – люди, страдающие от нищеты и испытывающие все чаще и чаще физические и моральные страдания, должны получать хотя бы немного христианской любви и милосердия – меня это всегда волновало, а теперь стало целью моей жизни».

Конечно, Елизавета Федоровна не ожидала, что ее решение полностью посвятить свою жизнь христианскому служению ближнему вызовет сильный общественный резонанс.

«Я была поражена, когда разразилась целая буря: меня пытались удержать, запугать трудностями, и все это с такой любовью и добротой – и с полным непониманием моего характера…» – с удивлением писала она государю Николаю II (письмо от 18 апреля 1909 года).

Одни поднимали на смех желание бывшей первой дамы Москвы по своей воле проводить жизнь среди нищих и калек, другие упрекали ее в гордости, третьи опасались за здоровье великой княгини.

«Многим кажется, что я взяла неподъемный крест и либо пожалею об этом и сброшу его, либо рухну под его тяжестью. Я же приняла это не как крест, а как дорогу, полную света, которую указал мне Господь после смерти Сергея, и стремление к которой уже много-много лет назад появилось в моей душе. Не знаю, когда – кажется, мне с самого детства очень хотелось помогать страждущим», – объясняла она императору Николаю II.

Елизавета Федоровна искала поддержки у императора еще и потому, что столкнулась с неожиданными препятствиями. Она хотела возродить древний институт диаконис, но некоторые из духовенства стали упрекать ее в протестантизме.

Было решено разработать для Марфо-Мариинской обители особый устав и признать, что речь идет о совершенно новом для России благотворительном учреждении.

Обитель святых Марфы и Марии не случайно начала свою деятельность 10 февраля 1909 года – ровно четыре года назад в этот день в Чудовом монастыре хоронили великого князя Сергея Александровича Романова.

Покровский собор Марфо-Мариинской обители, Москва. Современный вид

Через два месяца состоялось торжественное посвящение великой княгини Елизаветы Федоровны в настоятельницы Марфо-Мариинской обители и посвящение первых семнадцати женщин в сестры по утвержденному Священным Синодом чину – остальные находились на испытании и готовились принять посвящение позже. О том, насколько этот день был важным в жизни великой княгини, видно по одному из ее писем императору Николаю II – она воспринимала посвящение как переход на новую ступень своей христианской жизни. «Через две недели начинается моя новая жизнь, благословленная в Церкви. Я как бы прощаюсь с прошлым, с его ошибками и грехами, надеясь на более высокую цель и более чистое существование. Для меня принятие обетов – это еще нечто более серьезное, чем для юной девушки замужество. Я обручаюсь Христу и Его делу, я все, что могу, отдаю Ему и ближним, я глубже ухожу в нашу Православную Церковь и становлюсь как бы миссионером христианской веры и дела милосердия…» (письмо от 27 марта 1910 года).

Отныне великая княгиня Елизавета Федоровна вела жизнь христианской подвижницы и сестры милосердия: спала на деревянной кровати без матраца на жесткой подушке, нередко проводила ночи без сна у постели больных, сама ассистировала при операциях и делала перевязки. Каждый день настоятельницы был заполнен молитвой и множеством неотложных дел, как у Марии и Марфы. После гибели мужа ее жизнь снова обрела смысл.

«Впервые по посвящении в настоятельницы созданной ей общины появилась Элла, вся в белом, с апостольником, покрывающим голову и лоб, с белым платком поверх апостольника, с наперстным крестом и четками», – записал в дневнике великий князь Константин Константинович 6 мая 1910 года. Он встретил приехавшую на день рождения государя Елизавету Федоровну в Петербурге и был поражен, насколько она была не похожа на прежнюю блистательную светскую даму. Это была уже другая, духовная красота. «От нее веет святостью без ханжества; столько простоты и искренности» (15 июля 1910 года).

В Первую мировую войну великая княгиня каждый день навещала в госпиталях Москвы раненых, в том числе немцев и австрийцев. По столице поползли слухи, будто настоятельница Марфо-Мариинской обители дает деньги врагам и вообще является немецким шпионом, а по ночам на Ордынку по тайному переходу для переговоров к ней приходит брат Эрнест.

В июне 1915 года, когда великая княгиня Елизавета Федоровна возвращалась из Петербурга с похорон своего близкого друга, великого князя Константина Константиновича Романова, ее автомобиль забросали камнями. Хулиганы выкрикивали злобные ругательства, плевались, бросались угрозами в адрес господ – у некоторых были красные банты на груди… Один камень попал в шофера и ушиб ему плечо, но Елизавета Федоровна даже не шелохнулась, только лицо ее стало мертвенно-бледным, как в минуты глубоких переживаний. Россия катилась в пропасть революции…

«Время летит так незаметно, что уже не различаешь ни дней, ни лет – все сливается в один миг молитвы и милосердия… Сегодня двадцать пять лет, как я присоединилась к нашей возлюбленной Церкви, – писала Елизавета Федоровна императору 13 апреля 1916 года. – Мы отстояли литургию и большой молебен, священники дарили мне иконы… Душой я была с Папа, Мама, моей крестной и Сергеем, вновь переживая все эти годы – через месяц будет двадцать пять лет, как я в Москве».

Время и впрямь закрутилось с немыслимой быстротой. 2 марта 1917 года император Николай II отрекся от престола за себя и за своего сына – наследника Алексея в пользу брата, великого князя Михаила Александровича Романова. На следующий день думские заговорщики «уговорили», точнее заставили отречься от престола и великого князя Михаила. С его отречением закончилась история почти трехсотлетнего царствования династии Романовых в России.

«Народ – дитя, он не повинен в происходящем… он введен в заблуждение врагами России», – не раз говорила Елизавета Федоровна сестрам обители.

Большевики арестовали настоятельницу Марфо-Мариинской обители в апреле 1918 года, на третий день после Пасхи, и дали всего полчаса на сборы. Елизавете Федоровне разрешили взять с собой двух сестер – с ней в Сибирь поехали Варвара Яковлева и Екатерина Янышева. Великую княгиню повезли в арестантском вагоне сначала в Пермь, затем в Екатеринбург, где в то время содержалась под арестом царская семья.