За краем пустошей

За краем пустошей
Ольга Ленская

XVI век. Век изысканных аристократов и наёмных убийц, благородных дуэлей и грубых потасовок, блестящих балов и трактирных попоек. Век мужчин, в котором трудно выжить женщине, оставшейся без поддержки. Выжить, попав в ловушку чужих интриг и преступлений. Выжить, заглянув за грань мира живых. Выжить, когда мчатся по пустошам призрачные всадники Дикой Охоты, и она – среди них…

Ольга Ленская

За краем пустошей

Глава первая

Ядовитые побеги

По замусоренным каменным плитам скользит любопытный солнечный луч, подбираясь к надгробию. Мраморный рыцарь в полном доспехе безучастен, зато сидящая у него на груди ворона недовольно топорщит перья, нехотя перепархивает в тень. Я подхожу ближе, под ногами шуршат занесённые в склеп прошлогодние листья. Мраморное забрало лежащего рыцаря поднято, хотя когда я смотрела на него с порога, оно было опущенным. На мёртвом сером лице следы тления. Или это мрамор, тронутый временем… Я склоняюсь к нему. Ниже… ещё ниже. Сейчас он приподнимет голову и моих губ коснутся его ледяные губы…

На этом месте я всегда просыпаюсь, и засыпая снова, боюсь, что сон продолжится, что в нём произойдёт то, от чего сбивается дыхание и волосы липнут к вспотевшим вискам. Этот сон преследует меня с тех пор, как в склепе было поставлено надгробие, под которым упокоился сэр Фрэнсис, граф Стэнфорд, всесильный хозяин этих мест. Человек, жестокость которого вошла в поговорку. Человек, которому я каждый день желаю гореть в аду, хоть не один год уже прошёл со дня его смерти…

Я заставила себя рывком подняться с постели. Теперь плеснуть в лицо холодной воды, распахнуть окно, вдохнуть утренний воздух и снова стать той Мэри, которую знают все: неунывающей, улыбчивой, немного легкомысленной – ровно настолько, чтобы окружающим не было скучно. И чтобы люди не вспоминали лишний раз, что я – единственная, оставшаяся в живых из семьи, когда-то верой и правдой служившей графу. Прошлые беды – всё равно, что корни, способные дать в настоящем ядовитые побеги.

Аккуратное платье, изящная причёска – всё-таки, я не простая служанка! – улыбка в равнодушном зеркале, и – бегом по лестницам и коридорам огромного замка. Госпожа, к утреннему туалету которой мне надо успеть, ни в чём перед моей семьёй не виновата. Она даже не дочь проклятому графу, а – падчерица, о существовании которой он при жизни, кажется, даже и не вспоминал. Родная дочь у него тоже была, но о ней думать не хочется. Хотя, возможно, придётся её сегодня увидеть… При этой мысли я осенила себя крестным знамением.

Хоть к туалету леди Камиллы я всё же слегка опоздала, она встретила меня улыбкой. Вот только улыбка её, против обыкновения, не была радостной. Даже постоянно щебечущая стайка горничных сейчас была непривычно притихшей. Видимо, сегодня день такой – все прячут тяжесть под беспечной или любезной маской. День бракосочетания дочери графа Стэнфорда, которую три года никто не видел, и барона Дормонда, его бывшего вассала.

Когда за стенами замка раздался звук рога, кажется, сердце тревожно сжалось не только у меня. Согласно этикету, я должна была сопровождать леди Камиллу, но в парадном зале её сопровождающие смешались со свитой её матери, вдовствующей графини, и я с облегчением позволила оттеснить себя к лестнице. Видно оттуда ничего не было, зато разговоры столпившихся в проходе слуг вполне заменяли мне возможность лицезреть леди Элис и её сопровождение.

– Беда в замок въезжает…

– Побойся бога!

– Уж лучше чума, чем она…

– Да придержи ты язык! Сама на себя беду не накликай.

– Напраслину вы возводите на леди Элис. Она же совсем девочкой тогда была…

– Не знаешь – не говори! Пятнадцать ей уже было. А ведьмы ворожить с пяти лет начинают.

– Придержи ты язык! Услышат…

– Ладно вам болтать попусту. Говорят, леди Элис набожной стала, все эти годы душу отца отмаливала.

– Ты в это веришь?

– Верно, верно! Сама слышала, что леди Элис монастырь покидать не хотела.

– И я слышала, будто она помолвку собирается расторгнуть и в монахини постричься…

– Вон, вон она!

– О, господи… такая – и в монахини?

– Какой же она стала красавицей! И не узнать…

– Не узнать? Да она на сэра Фрэнсиса, упокой господь его душу, как две капли воды похожа!

– Впрямь, похожа. Стэнфорды все красивы, гореть им…

– Замолчи, услышат!

Я потихоньку выбралась из толпы служанок. Лучше не быть мне там, где болтают так неосторожно. Хоть сама ни слова не сказала, но и слушать некоторые вещи опасно. Язык – враг, но слушающим тоже может достаться… Да и видеть леди Элис я не жаждала, в какую бы набожную красавицу она ни превратилась. Я сама была ребёнком тогда, но детская память – крепкая.

Мне – пять лет. Кто заметит пятилетнюю девочку, сжавшуюся в комок возле покрытой плющом стены? Свисающие до земли лозы шевелятся от ветра, то заслоняя, то вновь открывая громаду донжона на фоне утреннего неба и чёрный силуэт повешенного, почти теряющийся в лучах яростного утреннего солнца. Ему было четырнадцать, моему старшему брату. И ему никогда не исполнится пятнадцати…

Подошедший отец молча берёт меня на руки и уносит прочь. Я обхватываю руками его шею и смотрю назад, поверх его плеча. Безжизненный силуэт на фоне утреннего неба… мой старший брат, которому никогда не исполнится пятнадцати…

Отец был уверен, что я ничего не поняла и не запомнила. Он никогда не говорил со мной о судьбе своего старшего сына. Впрочем, с другими он тоже о ней не говорил. Кажется, никто толком даже не знал, за что был повешен мой брат – сэр Фрэнсис не отчитывался в своих поступках ни перед кем. Позже я узнала лишь, что отец получил от него большую компенсацию золотом и позволение остаться на службе. Повернулся бы у кого-нибудь язык осудить отца за это? Ведь у него был второй сын, и я.

Черный силуэт, тающий в яростных утренних лучах… Мой брат, которому никогда не исполнится пятнадцати. Детская память – крепкая…

И вот четырнадцать уже мне. Я стою возле той же стены, и над моей головой шевелится от ветра тот же плющ. Только сейчас его плети с облетевшими по осени листьями не шелестят, а сухо царапают камень. Чуть поодаль стоят другие слуги. Неподвижно, молча… По булыжнику двора стучат обитые жестью колёса телеги, с бортов свешиваются клочья соломы. Поверх соломы наброшен плащ. На плаще – тело графа. Люди вокруг осеняют себя крестными знамениями. Стучат по булыжнику колёса. Безжизненное тело вздрагивает от толчков. Мёртвая рука в изящной перчатке соскальзывает с груди, открыв тёмное пятно на серой ткани камзола. Слуги вполголоса переговариваются, до меня долетает слово «дуэль».

Телега останавливается. Толпа молча расступается, давая дорогу леди Элис. Она идёт медленно, с прямой спиной и высоко поднятой головой. Ей четырнадцать, как и мне. Подойдя к телу отца, она не проронила ни слезинки.

Она не плакала и позже, когда стояла в церкви возле гроба. И когда тело графа опускали в склеп, она тоже была спокойна. Только её лицо выглядело таким же мёртвым, как у отца. И с тех пор никто не видел, как она улыбается.

Мне пятнадцать. Прошёл ровно год после похорон сэра Фрэнсиса. И ровно год после того, как мой отец уговорил священника впервые открыто отслужить мессу по своему казнённому сыну.

Я стою возле окна, глядя во двор, на тёмные следы, перечёркивающие выпавший вечером снег. На стенах горят факелы. В руках снующих внизу людей светятся фонари. Замок лихорадит – леди Элис нет в её покоях. Нет в молельне. Нет в библиотеке. Её нет нигде. На колокольне отзвонили полночь. Леди Элис исчезла. Я стою возле окна и смотрю во двор на цепочки следов, на горящие факелы, на суетящихся людей…

За моей спиной скрипнула дверь. Послышались лёгкие шаги, шелест платья и через несколько мгновений рядом со мной стояла Флори – моя подруга, как и я приставленная к юной леди Камилле. Теперь мы вдвоём молча смотрели вниз. Ни одной из нас не нужно было говорить, чтобы понять, о чём думает другая. По замку уже давно ползли слухи, будто с леди Элис творится что-то странное. Что-то неладное. Ведь это странно – каждый божий день в полном одиночестве проводить по нескольку часов в склепе. Часто пропускать церковные службы. Никогда не улыбаться. Никогда не плакать…Всем известно, что слёзы – это разговор души с небесами, а потому ведьмы плакать не способны. И всё чаще и чаще в замке звучало это, произносимое опасливым шёпотом, слово. Ведьма.

Разве не выдалось неурожайным это лето? Разве не сгнили на корню посевы? Разве не умирали в колыбели младенцы?.. Оборванные и отчаявшиеся нищие на дорогах выкрикивали проклятья. Пропадали ушедшие в лес за хворостом люди. И совсем недавно безо всякой причины утопилась во рву одна из служанок… Ведьма. Пусть шёпотом, пусть с оглядкой, но это слово звучало всё чаще и чаще.

Я смотрела вниз и душу медленно заполняла тревога. Беспричинная? Наверное. Но где отец? Где брат? Почему я не видела их среди суетящихся во дворе людей? Я уже не просто смотрела вниз, я высматривала там своих родных. Через двор проходили многие – знакомые и не очень, и даже вовсе незнакомые… вот только ни отца, ни брата среди них не было.

– Мэри, ты куда?

Но я уже бежала вниз по лестнице, забыв даже накинуть плащ.

Поначалу на меня не обращали внимания. Дворы, арки, свисающие со стен голые плети плюща, снова арки, переходы, дворы. Чавкает под ногами превратившийся в грязную жижу снег. Намокший подол платья зацепился за створку калитки в крепостной стене. Я наклонилась, чтобы освободиться, а когда снова выпрямилась, поняла – вокруг что-то изменилось. Люди продолжали суетиться, но как-то иначе. И иначе звучали голоса…

– Мэри?

То, каким тоном меня окликнули, заставило сердце подскочить. А когда кто-то крикнул, чтобы меня не пускали дальше, я побежала.

Когда я сбежала с крепостного вала, меня всё-таки перехватили, но я успела увидеть… Красные лужи, растопившие снег. Свет факелов на испуганных, побледневших лицах. У читающего молитву капеллана дрожат губы. Громко трещат доски – двое стражников разламывают большой, грубо сколоченный крест. Ещё один торопливо раскидывает сложенный хворост. На пожухлой траве лежат кое-как накрытые окровавленной мешковиной тела… их не двое, их больше… Я кричу. Чьи-то руки держат меня. Слёзы обжигают щёки. Сквозь слёзы я вижу неподвижно стоящую чуть поодаль леди Элис, окружённую перепуганными служанками. Её лицо спокойно. На её платье брызги крови. Я кричу. Я вырываюсь. Я вижу, что с одного из тел сползла мешковина. Белеет обломок кости. Блестят в свете факелов вырванные внутренности. Я кричу…

Мне так и не позволили тогда взглянуть на тела отца и брата. Всё, что я видела – неясные очертания под окровавленной мешковиной. Никто не знал, что тогда произошло. Никто, кроме леди Элис, но она молчала. Её нашли, стоящей возле обложенного хворостом вкопанного в землю креста. На хворосте валялись обрывки прочных верёвок, разорвать которые человеку вряд ли под силу. У ног леди Элис лежали мёртвые тела, которые словно терзала стая волков. Но поблизости не было волчьих следов. Лицо леди Элис было бледным и безучастным. И с того момента она не проронила ни слова. Ни на следующий день, когда капеллан пытался её исповедовать. Ни через неделю, когда были преданы земле тела погибших. Ни через месяц, когда вдовствующая графиня отправляла её на попечение монахинь отдалённого монастыря, надеясь, что через три года, когда та станет совершеннолетней и должна будет выйти замуж, страшный случай забудется.

А спустя ещё месяц над могилой сэра Фрэнсиса поставили мраморное надгробие, которого я, никогда не входившая в склеп Стэнфордов, не видела воочию. Но которое с того времени преследует меня в снах.