Масик

Зоя пошла, накинула на дверь цепочку, села на диван и разревелась: сказалось недавнее нервное напряжение.

– Придурок! – бросила она в сторону двери.

Кот вылез из-под кровати и стал тереться мордочкой о её руку. Она погладила его по выгнувшейся спинке и улыбнулась:

– Единственный рыцарь в моей жизни! И тот – просто кот. Спасибо, Масик…

***

А вечером заявилась Машка с кучей гостей. Первой из которых, следом за Машкой, вошла девушка с косой чёлкой и длинными каштановыми волосами. Глаза сильно подведены стрелками и пирсинг на крыльях носа. Гостья была с гитарой.

– Я – Даша, – сразу представилась она.

Была также дама за тридцать, важная и надменная, со слегка раскосыми, но серыми, а не карими глазами на крупном, крестьянско-русском лице.

– Это – известная в городе поэтесса, Лиза Котельщикова, – кивнула в её сторону Машка.

Ещё был парень с афропричёской, тот самый Денис, о котором у Зои шла беседа с Машкой. Жорик его тоже узнал: этот Денис подходил на улице к парням, которые хотели поймать кота. Только, тогда его причёска была попроще, не было множества косичек, увязанных в пучок. Кажется, парень попал в гости за компанию с другом, мрачным длинноволосым блондином в чёрном плаще: с приглашённым к Машке поэтом. Блондин с бледным лицом скинул плащ и оказался сплошь в татуировках, во всяком случае, на обоих руках до самых плеч.

– Игорь, – назвался блондин. – Стихи пишу. В стиле рэпа.

Зою заметно для кота передёрнуло. Должно быть, она не любила рэп.

Лиза Котельщикова запрыгнула с ногами на Зоин диван, Игорь и Денис устроились прямо на паласе. Машка уселась в кресло, взяла гитару и начала играть и петь. А Даша стояла у окна и курила, выпуская дым в форточку.

Зоя, хорошо зная Машкины песни, решила покинуть гостей и поставить чайник. За ней на кухню просочился и её верный рыцарь. Там Жорик запрыгнул на подоконник и смотрел, как Зоя нарезает колбасу и сыр. Потом девушка развернула принесённые Машкой бутерброды, разложила на тарелки. А также, переложила леденцы в вазочку и заварила чай в красивом глиняном заварочном чайнике.

Потом они вместе вернулись к гостям.

– Неплохо, но банально. Я такого рода стихи пишу лет с десяти, наверное. А первое стихотворение написала в два года. Так трудно жить, когда так рано всё уже прошёл, всё испытал в жизни! – Лиза Котельщикова загадочно улыбнулась и состроила Игорю глазки. – А вообще, когда я была в Москве, меня, как талантливую поэтессу, познакомили с Ахмадулиной, и она мне сказала, чтобы я оставалась в провинции. «Поэты рождаются в провинции. В Москве поэты умирают», – сказала она и посмотрела на меня с завистью. Да, у нас такой прекрасный город! У вас, Маша, нет песен о нашем городе?

– Нет.

– Обязательно напишите. Будут на любом вечере в ходу. А ещё – про осень и про весну. Будут приглашать – всегда должно быть что-то актуальное. По сезону.

– Ладно вам, Лиза! Хорошая же у Маши песня. Вот, если я спою – вы в кресле перевернётесь, – заявил Денис и запел гроулингом что-то по-английски.

– Ну почему! Неплохо, – восторженно заявила Лиза. – Но, Маше так петь не советую.

– Почему? – спросил Игорь. – Есть же и женский гроулинг.

– Давайте, я прочту вам одно стихотворение… Я его читала самому Гребенщикову, когда была в Петербурге. Мы с другом отыскали его квартиру. И позвонили. Я была тогда совсем юная, и он так на меня смотрел… «У Елизаветы два друга: конь и тот, что во сне»… Это он про меня написал, – и она начала читать стихотворение, как раз-таки про осень. По сезону.

«Кажется, её совсем занесло на поворотах. Лишь бы совсем не завралась», – подумал кот… Который когда-то был преподавателем, Георгием Владимировичем.

– Эх… Как быстро летит время, – грустно сказала Даша, присев на край дивана. – Мы вот сидим, весёлые, живые, а… Ещё недавно, был у меня друг. Тоже – бард. Две недели тому назад я узнала, что его больше нет. Или бросился под машину, или – несчастный случай. Такие вот дела. Наших всё меньше, устала считать, кто ушёл, и плакать.

– Да ну! Надо жить – и радоваться, слышали про позитивную философию? Я встаю по утрам и говорю себе, какая я красивая. И талантливая. Так я и стала действительно талантливой, – Лиза фальшиво засмеялась.

Никто не заметил, как кот, выскользнув в приоткрытую дверь, снова ушёл на кухню. Снова заскочил на подоконник и уставился в окно, на голые осенние деревья, лишённые листьев, и глухую кирпичную стену дома напротив.

Масику (или – Жорику?) было грустно.

Он подумал о том, что в своё время, как говорят, везде был официоз. Начинающим талантам было не пробиться, и, чтобы создать своё искусство, они создали андеграунд. Не напечатанную нигде поэзию, бардовскую песню. Впрочем, вслух читать стихи в кабаках – не ново; такое было и во времена Серебряного века поэзии. И что-то при этом ушло безвозвратно. Наверное, то таинство, когда ты один на один с печатными строками. Или – с рукописными, с чернильными буквами.

Андеграунд тоже имеет свои тяжёлые рамки, не менее узкие, чем прокрустово ложе «системы»; такие же железные установки свой – чужой и толкание локтями соперника; такое же «так писать нельзя», без объяснений почему, и позицию, когда выставлять себя – норма… В андеграунд так же, как и в систему, не принимают чужаков, тех, кто не смог стать понятным, своим в доску, раскованным, с которым нельзя легко поболтать или выпить. Неформальный мир стал так же бездушен, как и творческий официоз. Мы скатились за пределы письменной культуры; она стала дописьменной… Или же, постписьменной? Не достаточно уже просто писать, чтобы тебя знали; нужно ещё и «тусить». Приплясывать с песнями своего сочинения – или же ездить по различным литературным сборищам. Не у всех есть возможность и желание. Сколько у нас таких неприкаянных душ? «Я ушёл от закона, но так и не дошёл до любви» – как поёт БГ… «Так и я остался вне времени и пространства, со своими прочитанными книгами, просмотренными фильмами и собственными рукописями, которые не горят в столе или на никому не нужных файлах. Со своей исторической наукой и недописанной диссертацией. Как капитан Немо, на глубине своей комнаты, за двадцать тысяч лье отсюда. А теперь я и вовсе… кот».

Сюда на цыпочках пробралась Зоя, придвинула стульчик поближе к окну, села в темноте.

– Масик! Ты здесь? Как мне все надоели…, – прошептала она и погладила кота. Зарылась лицом в его тёплую шёрстку. – Какая-то.. кичливая у них поэзия. Выпендриваются друг перед другом, и никто не слушает других, только выставляют себя. Кроме Машки, конечно… Она – в принципе, добрая, хорошая. Почему так бывает? Хорошие люди очень милы, но с ними абсолютно не о чем поговорить. Так, о разной чепухе. А умные, и, вроде бы, необычные, в чём-то иногда – даже талантливые, те – ужасно нервные, чванливые и… абсолютно пакостные и злые. Если идти с ними на контакт, при этом всегда надо ждать какой-нибудь подлости, с ними нельзя быть открытой… Впрочем, Масик, наверное, это я сама злая, – Зоя подняла от кота лицо и чуть отодвинула стул. – А может, я просто устала сегодня и хочу спать. Свернуться клубочком, носом к стенке… Или – поиграть немного на скрипке. Только, без них… Совсем одна. Видишь, до чего дошла? Сижу на кухне, в полумраке, разговариваю с котом. Но, мне всегда казалось, что животные – они всё понимают, не говорят разве… Зато, они гораздо чувствительнее людей, благодарнее и преданнее. Знаю, ты бы никогда меня не покинул, просто во дворе у нас много злых людей. Могут поймать и занести куда-нибудь чужого кота. Или, даже отравить. Хорошо, что ты жив, и я тебя нашла снова…

Зоя что-то ещё говорила и говорила. Но тут до Жорика, что называется, дошло… Он занимает где-то и как-то чужое место. Похожего на него, вплоть до пятнышка на грудке, другого кота. Странное совпадение… Интересно, жив ли этот несчастный, и где он, если жив? Что с ним? Нашёл ли других хозяев, которые настолько же любят животных, как Зоя? А если – нет? Бедный Масик…

«Если когда-нибудь снова стану… собой, то разыщу этого Масика. Во всяком случае – попытаюсь. Чувствую с ним определённое родство, что ли», – подумал Жорик, на время ощутив себя прежним. Человеком.

А из чуть приотворённой в коридор комнаты за стеной всё раздавалось и раздавалось монотонное и размеренное бу-бу-бу: Лиза, уже как минимум полчаса, не переставая, читала свои стихи.

Глава 5. Новая жизнь

Кошачья вальяжность выветрилась с него, как вчерашний день. Беготня, суета, отчёты и планы, подготовка к лекциям и семинарам, попытка на всякий случай разобраться в жориковой диссертации – вдруг, научный руководитель позвонит и назначит встречу… Всё это закрутило бывшего кота, постепенно превращая его в реального «препода».

С ребятами он был мягким, но строгим, спуску не давал; излагал материал, должно быть, не столь глубинно и интересно, как настоящий Георгий Владимирович, но доходчиво, последовательно, со схемами и комментариями для лучшего запоминания и с массой необходимых для некоторой разрядки и отдыха, анекдотов, так сказать: говорил про исторические загадки, смешные случаи с великими людьми или странные события, зафиксированные историческими свидетельствами.

А ещё, стал замечать за собой склонность к чтению фантастики, фентези и всякого рода эзотерики – увлекался этим в свободное от работы время, для отдыха. В библиотеке этого добра было изрядно.

Чисто преподавательская работа его не сильно напрягала, хотя он понимал, что по-настоящему не силён в материале, находясь чуть дальше рядового студента. Ему, по существу, срочно необходим был кот. Чёрный, с белым пятнышком на грудке. Вдобавок, его нужно было не просто отыскать: коту необходимо было вернуть его человеческий облик…

«Возможно, стены и обстановка помогут в этом. И, быть может, полное соответствие времени суток и условий… Вечер, пассы, – размышлял тот, кто и сам недавно побывал в шкуре кота и знал, как это непросто. – Главное, конечно – его отыскать. А значит, чтобы он жив оказался. Жизнь кота – не такая уж простая штука, особенно на улице. А если до попадания в кошачью шкурку ты был не просто человеком, а интеллигентом домашнего склада, книгочеем… Жориком, в общем… То, есть ли у меня надежда, что этот кот выжил ещё?».

Статус самого бывшего Васьки был весьма странен. О себе, то есть, о своей человеческой жизни, он по-прежнему не помнил ничего. Так, кто же он? Простой кот, только теперь в чужой, человеческой, шкуре? Или, всё же человек, который, как и Жорик, когда-то на время почему-то стал котом? Для простоты, он теперь, даже мысленно, называл себя «Жорик». Поскольку, замещал Жорика, жил в его комнате, проводил за него занятия – то есть, по существу, временно им являлся. Что это, театр одного актёра? Тогда, он неплохо вжился в эту роль.

Иногда ему даже казалось, что Жориком он был всегда. Только, у него что-то случилось с головой, и ему привиделся странный бред. А ещё, он ничего не помнил о своей жизни (теперь имеется в виду существование собственно Жорика). Существование до дня икс… А именно, с того момента, когда исчез его серый кот. Кот?! С ума можно сойти: зато, он помнил жизнь… серого, полосатого кота Васьки. Понемногу забывал детали – но в целом помнил. То есть, всё-таки, он сам и был этим серым котом? Возможно, им когда-то и родился. Только, почему-то внезапно стал человеком? Нет, и в этом случае пазл целиком не складывался: себя котёнком «кот Васька» тоже не помнил. То есть, он всё-таки не кот? Вернее, не совсем кот?

Но, если оставить в стороне вечный вопрос, кто мы, откуда и куда идём, что он в основном и делал, то будни преподавателя всё более и более становились для него привычными. «А – что? Живёшь, в общем то, как все. И плывёшь по течению… Работа – дом, дом – работа, – подумалось ему. – В целом, никаких неожиданностей. Рутина».

Однако, неожиданности случались постоянно… К примеру, только что была очередная лекция по культурологии, посвящённая христианству. Она шла четвёртой парой. Последней – для первой смены… При этом, студенческая разморенная усталость так и парила над аудиторией. А некоторые студенточки, даже сидя на передних партах, наплевали на культуролога и в открытую приводили в порядок свои ногти, причёсывались, подкрашивали глаза, глядя в маленькое зеркальце, положенное посередине на парту, посылали сообщения – и тому подобное.

– Какие вы знаете символы христианства? – спросил преподаватель наивно.

Последовало тупое молчание.

– Ну-у… Вы видели когда-нибудь Собор или церковь? Что находится у неё наверху? – дал он прозрачную подсказку. Было слышно, как аудитория начала что-то усиленно вспоминать. От напряжённой работы мозга стало жарко.

– А там – купол! Зелёный, – отставив в сторону только что наманикюренные ногти, воскликнула девушка с первой парты у окна.

– Хорошо. А на куполе – что? – спросил Жорик. Все молчали. – Ну, ладно… Подойдём к вопросу с другого конца… Почему религия названа христианством? С каким историческим лицом это связано?

– А! Я знаю! Там чувак такой был… Его потом распяли за что-то, – радостно сообщила одна из девушек – блондинка высокого роста, одетая в белую майку с надписью «кисс ми».