Теория и методология когнитивной истории

Философы, как известно, обозначили главное изменение, которое вносит в природный универсум присутствие человека: он превращает природную биосферу в ноосферу, сферу разума.

Языкознание XX в., в свою очередь, рассматривает вопрос о том, каким образом различные языки создают картину мира, формулируя соответствующие понятия, как они осмысливают мир, набрасывая на него свою сетку понятий. Различие этих понятийных сеток – перспективный способ создания языковой компаративистики разнообразных языков и народов.

Подходя к данной проблеме с позиций создания продукта как непременного компонента целенаправленного человеческого поведения, возможно сделать еще один шаг к сближению философской антропологии и эмпирики. При всех лингвистических различиях концептов восприятия мира отметим их общую черту: человек обязательно разделяет, разграничивает познаваемый мир. Так проявляется дискретность восприятия мира – когнитивная способность человека. Текучий, подвижный недискретный окружающий мир он конкретизирует, приближает к себе, присваивает, очерчивая границы. Человеку свойственно смотреть в этот мир как в магический квадрат, прорубив в него «окно», создав раму, кадр, фрейм. Пейзаж, заключенный в раму, для него интереснее природного, в нем уже есть человеческий взгляд. Эти рамки человек очерчивает и в реальном мире, создавая город, огород, поле, сад, посад. Информативны человеческие меры пространства – например день пути, он мерит поле меркой зерна, высеваемого на его пространство. Все эти эмпирические данности выражают способ активного, деятельностного мышления.

Дискретность человеческого восприятия порождает два типа дискретных же производных: определения в языке и вещи в виде интеллектуального материального продукта. Этот универсальный «эталон», который порождает соответствующие феномены, позволяет понять, каким образом индивиды способны, с одной стороны, производить слова и вещи, а с другой – воспринимать то, что говорят и создают другие.

По аналогии с «универсальной грамматикой» языка следует ввести понятие универсальной стратегии творчества, алгоритма создания вещи как интеллектуального продукта. Наличие универсальной стратегии говорения позволяет понимать язык. И даже более того – позволяет понять человека говорящего. Еще более важна возможность, благодаря общей стратегии творчества, как понимания одним индивидом друтого – как создающего, творящего и изобретающего, так и понимания созданной вещи как выражения личности индивида.

Стратегия создания, по-видимому, универсальна в своих основных параметрах, ибо она доступна человеческому пониманию. В рамках, приближенных к общечеловеческому пониманию, приоритетна идея, затем следует отделение того, что есть, от того, «что не есть»: преобразование недискретного универсума в дискретный (отделение одного от другого), далее следует формирование структур, и наконец, взгляд творца «извне» на итоговый созданный, воплощенный результат. В таком именно, приближенном к человеческому пониманию, виде способ творения согласуется с опытом индивида, создающего свой интеллектуальный продукт именно по эталонной (общепонятной) схеме. Существует универсальность творческого человеческого алгоритма, а следовательно, универсальна и способность индивида воспроизвести ее в обратном порядке, от материального образа вещи – к пониманию мастера.

1.3. Макрообъект исторической науки

Человек – живая система, способная целенаправленно и осознанно создавать продукт, придавая ему структуру, пригодную для выполнения функций, к осуществлению которых этот продукт предназначен. Это основное определение, из него вытекает ряд не менее важных следствий. Интеллектуальный продукт материален в отличие, например, от речи. Если бы человек производил только слова, имел бы в качестве своего определяющего (выделяющего его из других систем) параметра именно эту способность, то никто никогда ничего не узнал бы о нем, за исключением тех, кто мог с ним общаться в данный момент и в данном месте. Но, к счастью, это не так. Человек создает материальный продукт, и этот продукт сохраняется, остается в сообществе людей и может быть востребован вновь и вновь. Он функционирует в обществе, оставаясь в нем навсегда.

Продукт структурирован в соответствии со своим предназначением, эта структура регулируется его функцией, а функция определяется целью его создания. Получается, что все многообразие интеллектуального продукта, который создан человеком, представителями человеческого рода, где бы и когда бы они ни жили и ни действовали, представляют собой единство объекта. Единство цели создания, структуры и функции составляет универсальное общее свойство любого интеллектуального продукта, созданного человеком, человеческим мышлением. Системообразующий принцип любого интеллектуального продукта универсален. Иначе говоря, человеческое мышление как особый феномен живой человеческой натуры, имеет свое материальное, эмпирическое воплощение. И, следовательно, доступен человеческому познанию.

Размышляя о познаваемости исторического процесса, приходится уделить главное внимание той познавательной модели, которая ставит в центр внимания интеллектуальные продукты в виде вещей. Вещественная природа культурных объектов едина для всего исторического процесса. Общая цель их создания – фиксирование информационного ресурса, овеществление его. При данном подходе снимается то неправомерное противопоставление различных исторических эпох в истории человечества, которое выражено в дописьменной эпохе (собственно неисторической) как альтернативе эпохам последующим. Представляется более методологически оправданным понимание единства человеческой истории, которая на всем протяжении обнаруживает единство обмена фиксированной информацией в виде вещей. Вполне очевидно, что письмо как запись речи открывает новые возможности для более информативной передачи идей и представлений, чем прежде. Но суть дела состоит в другом: любой интеллектуальный продукт представляет собой вещь, и только в этом случае он выступает как стабильный и доступный для общества в целом информационный ресурс. Поэтому вещь, изделие, рассматривается нами как общее понятие интеллектуального продукта.

В нем может быть письменный текст, а может и не быть, или, вернее, он не всегда может быть опознан историком в этом качестве, но он всегда прежде всего – изделие, произведение, продукт целенаправленной осознанной человеческой деятельности. Отметим, что практикуемое в некоторых гуманитарных науках изолированное рассмотрение лишь письменного текста значительно снижает возможности раскрыть информационный ресурс произведения в целом. Каллиграфия, материал, переплет несут свой информационный ресурс, вне которого трудно интерпретировать смысл целого. Поэтому необходимо подробнее остановиться на фундаментальных проблемах формирования интеллектуального продукта, с одной стороны, и интерпретации информации, которая в нем сохранена, – с другой.

Рассматривая понятие о вещи как основном информационном ресурсе для изучения исторического процесса, необходимо задаться прежде всего вопросом о том, в какой мере создание интеллектуального продукта, создание изделия может выступать как общечеловеческое свойство. Мы исходим из того, что способность остановить мгновенную мысль, воплотить ее в образ и сохранить в вещественной форме представляет собой сущностную характеристику исторического индивида на всех этапах развития. В глубинах архаического сознания уже проявляется понимание ситуаций творения.

Что позволяет говорить об этом? Исследования новейшего времени, в том числе исследования исторической антропологии, при различии их подходов, объединяет заметное стремление понять те познавательные процессы, которые являются общим для человеческого индивида. Одним из источников, которые антропология использовала, чтобы приблизиться к пониманию этого феномена, стали мифологические сюжеты, восходящие к первобытному мышлению. Приводимый в этих исследованиях материал показывает, что в архаических мифах прослеживается попытка объяснить возникновение окружающего их мира. Это, как известно, мифы о творении окружающего мира из «чего-то неопределенного», того, что в древней мифологии определялось как «хаос». Подойдем к вопросу с несколько иной стороны. Каждый из таких мифов представляет собой своего рода метафору. Метафора есть способ передать впечатление о небывалом, невиданном явлении через те понятия, сравнения, которые слушателям хорошо знакомы. Если задаться вопросом, какой информационный ресурс передает нам метафора, то можно сказать, что наиболее достоверно мы узнаем о том, что же собственно знали эти слушатели. Так, например, из метафоры «говор волн» можно извлечь достоверную информацию – слушатели знают, что такое говор, как он звучит. Если мы применим такой подход к архаическим мифам, то увидим, что и рассказчики, и слушатели мифа хорошо знают: из неструктурированного, хаотического состояния творец, создатель, мастер может, задавшись определенной целью, создать нечто новое, представленное в материале, в структурированной форме. Создатели древнего мифа с ситуацией подобного рода хорошо знакомы, принимают ее как данность, без всяких объяснений. Более того, ситуации иногда конкретизируются в этом смысле, миф рассказывает, из какого материала, а иногда и как именно возникает мир как «изобретение творца». Таким образом, можно считать, что ситуация творчества есть общечеловеческая типологическая ситуация, которая осознается и соответственно конкретно- историческим условиям конкретизируется в первобытном сознании.

Вопрос о соотношении творения и языка может рассматриваться лишь взаимосвязанно. Трудно представить, как формируются новый язык, понятия, но можно предположить, что творческий процесс является основным источником для формирования живой информации. Преобразование материи для создания вещи сопровождалось подъемом информационной энергетики. Ассоциации и отношения, истинные или мнимые, обращают индивида в процесс творчества к самым основам картины мира, позволяют выстраивать, выявлять сходства, прогнозировать будущее развитие преобразовательного процесса. Из пространства ремесла и техники действующий индивид обращен к основам материального и не отделенного от него духовного мира. Каждая сторона ремесленного творчества открыта для восприятия и интерпретации того огромного информационного ресурса, частью которого действующий индивид ощущал себя. Преобразовательный процесс связан с энергетическим подъемом, об этом говорит отождествление ремесленных производств с магией, колдовством, алхимией. C данной точки зрения можно высказать некоторые предположения о связи творчества и ремесленного языка, его особенностях. Новые и неожиданные модификации, происходящие под влиянием употребления огня, плавки металлов, превращения сырых продуктов в продукты питания или снадобья с неизвестными ранее свойствами – все это вызывало удивление, восторг или неожиданные ассоциации и тревоги. Информационный энергетический подъем, рождающийся в процессе творчества, догадки, физические и химические преобразования исходных материалов – все эти явления еще не имеют названий, понятий, не имеют языка. Наиболее важным в процессе словообразования выступает поиск путей для сохранения полученной и усвоенной новой информации.

В процессе деятельности естественное и живое возникновение новых образов, представлений и идей в какой-то момент переходит в новую фазу. Только что размышлявший, мечтавший или грезивший человек оказывается в новой познавательной ситуации – озарения. Ему необходимо сохранить, овеществить возникший образ, передать те ассоциации или идеи, которые он хотел бы перевести в осуществленную форму. Этот разрыв в ходе деятельности и есть самый сложный ее этап. То, что иногда называют «муками творчества», становится более понятным в данном контексте. Индивид может опираться здесь на когнитивные процессы возникновения живой информации, которые происходят во взаимодействии с реальным миром как бы сами собой. За ними стоит генетическая память, эмоции, опыт. Но перевести возникший образ в новую форму, воплотить ее в вещи или, что еще сложнее, перевести образы в слова – этот этап деятельности является наименее естественным и привычным для живой системы. Это состояние уже собственно человеческое. И в этом смысле – не только состояние живой системы, но и системы социальной. Умение перевести мысль в материальный образ воспитывается в человеческом сообществе: индивид не заговорит, если не окажется в сообществе людей, подобным образом он и не научится создавать продукт – и, соответственно, опустится на ступеньку ниже, что, в свою очередь, создаст состояние психологического дисбаланса. Не говоря уже о том, какие последствия имеет недоведенность индивидов до состояния человеческой творческой нормы для самого сообщества и шире – человечества в целом.

Метод исследования, основанный на общечеловеческой ситуации творчества, вполне может быть рассмотрен как фундаментальный и опирающийся на определенную универсалию исторического процесса – универсалию творчества как изобретения. Другая сторона данного вопроса – коммуникация. Она заключается в том, что, будучи понятым как интеллектуальный продукт, любой продукт человеческого творчества открывает перед другим человеком свой информационный ресурс. Здесь можно применить определенные понятия, выражающие это общечеловеческое свойство, например «информационный магнетизм», под которым понимается интуитивное, далеко не всегда или не сразу осознанное стремление получать информацию, рассматривая вещи (в самом широком смысле), созданные другими людьми. Интересно, что любому индивиду в принципе свойственно такого рода стремление, причем оно проявляется именно как общечеловеческое свойство, оно даже способствует сближению, пониманию, нахождению «общего языка» между представителями различных уровней культуры в самых различных ситуациях.

Информационный магнетизм есть та типичная ситуация, которую в той или иной форме передают все свидетели цивилизованных контактов, встреч людей самого разного культурного уровня, образа жизни и происхождения. Более того, чем экзотичнее, неожиданнее информационный ресурс, обнаруживающийся при этих информационных контактах, тем интенсивнее проявляет себя своеобразный магнетизм. Возникает эффект интенсивного соотношения той картины мира, которая существовала у данных изолированных представителей сообществ, с новыми изделиями, новыми вещами, интеллектуальными продуктами человеческой деятельности. Неизменно возникает информационная энергетика, т. е. процесс душевного подъема, связанный с интенсивным процессом возникновения живой информации о новом и ранее неизвестном образе жизни и результатах деятельности. Информационный магнетизм, на наш взгляд, безусловно является индикатором универсального человеческого свойства – способности извлекать информацию, эффективно интерпретировать всякого рода продукты целенаправленной человеческой деятельности.

Эта способность до настоящего времени специально не рассматривалась как особый предмет исследования. Однако такой анализ необходим, и прежде всего для разработки основ исторического метода. Мы имеем здесь дело с явлением, которое можно сравнить со способностью человеческого индивида к разговору и пониманию языка. В течение долгого времени науки о языках развивались изолированно, рассматривая различные языковые системы как уникальные и специфические, но наконец накопленный материал позволил выйти на метауровень обобщения – уровень единой науки о языке. Способность к языку рассматривается как общечеловеческое свойство. Даже делаются попытки выявить основные параметры, свойственные грамматике любого языка, открыть общечеловеческую грамматику языка, ее механизмы. Не менее, если не более, важно выйти на новый уровень понимания принципов, которые положены в основу извлечения информационного ресурса. Создавая свою модель исторического метода, мы убеждаемся, что и здесь присутствуют общие принципы исследования информационного ресурса источника.

Обозначим эти основные принципы. В основе понимания лежит, как уже отмечалось, общий принцип единства моделей человеческой деятельности, принцип ее целенаправленности. Человек всегда творит целенаправленно, он ставит себе определенную цель и по мере продвижения к ней стремится сохранить накопленный информационный ресурс, создавая интеллектуальные продукты. В качестве основного принципа выделим принцип формирования структуры, соответствующей цели, для которой создается изделие.

За любой (завершенной) вещью угадывается цель ее состояния. Соответственно этой цели целенаправленно отбирается материал с теми свойствами, которые отвечают замыслу. Далее изделию придается структура, оптимально отвечающая этому замыслу, и, наконец, мастер, творец целенаправленно отбирает и фиксирует тот информационный ресурс, который отвечает общему замыслу.

Раскрытие информационного ресурса изделия опирается на идею о том, что все эти три параметра должны находиться в полном соответствии друг другу: если они находятся в противоречии друг с другом, то вполне логично возникает сомнение в том, что замысел изделия интерпретирован нами правильно. Так, например, изделие, воспроизводящее все внешние формы инструмента для обработки, например, дерева, но выполненное из иного (мягкого) материала, уже не может рассматриваться в качестве инструмента. Это, скорее всего, его имитация (макет, игрушка и т. п.). Такое соответствие отбора материала, структуры и информационного ресурса, намеренно включенного в это изделие, говорит исследователю о единстве замысла и поэтому становится исходным отправным пунктом для его изучения.

Исследование изучаемого продукта в целях получения информации начинается с определенного методологического принципа. Этот принцип – единство сознания его автора, единство его картины мира. Здесь мы обращаемся к идее, о которой речь шла раньше: определенная эпоха (или при более конкретном различии тот или иной конкретный изолированный социум) является частью определенного информационного пространства. Для этого информационного пространства характерна общая картина мира. Разумеется, внутри нее существуют различия и отклонения, однако это единство опирается на тот уровень культуры, практических знаний и умений, которые достигнуты в соответствующий период и являются общими.

Каждый интеллектуальный продукт несет в себе, с одной стороны, отражение целеполагания создавшего его автора и с другой – отражает ту общую картину мира, то информационное пространство, в которое данный продукт органично вошел после его создания.

Человеческая деятельность имеет очень важную типологическую черту. Человек – целеполагающий субъект, и он создает вещи, соотнесенные с целью его осознанной, целенаправленной деятельности. Этот момент чрезвычайно важен, поскольку, опираясь на него, мы можем с определенностью утверждать, что все интеллектуальные продукты структурированы, – представляют собой структурное целое. Это очень важный момент, потому что наука, располагающая структурированными объектами, открывает для себя возможности выявления типологий, построения моделей, прослеживания серийных рядов большой исторической деятельности. Такая наука получает возможность выявлять закономерности, а данная возможность, в свою очередь, предполагает корректность прогнозирования. Науки о человеке долгое время развивались в условиях, когда не видели для себя возможностей подобного рода. Открытие систем и структур речевой деятельности показало, что в принципе науки о человеке имеют некоторые возможности для изучения структур. Однако область применения структуралистских подходов не выходила за пределы изучения феноменов языка. Стремясь расширить эти возможности в рамках лингвистической концепции, гуманитарные науки обратились к изучению феноменов, связанных с различными сферами применения лингвистических методов. Наиболее активно стали разрабатываться направления, в которых лингвистические методы были применены к текстам различного характера, прежде всего к текстам научного характера. Лингвистический поворот в исторической науке возник в условиях, когда недостаточность традиционных методологий исторического изучения выявилась особенно рельефно, но возможности его использования в исторической науке показали ограниченность области своего применения.

Совершенно иные перспективы открываются перед историками, которые связывают исследование закономерностей и сравнительных типологий не с исследованием собственно языковых структур (хотя, естественно, они имеют свое определенное значение), но с исследованием фундаментального для исторического процесса феномена структурообразования. Если исходить из того, что исторический процесс есть совокупность человеческих деятельностей, а человеческая деятельность, как мы показали, формирует интеллектуальные продукты в виде структур, то открываются перспективы изучения закономерностей и формирования компаративистских методологий.

Информационный обмен между представителями человеческого рода изначально имеет дискретный характер: это опосредованный, независимый от времени и пространственных разделений обмен информационным ресурсом, сохраненным в виде интеллектуальных продуктов, вещей. Данная познавательная ситуация настолько важна, что необходимо проанализировать теоретические основания модели такого опосредованного обмена. Для этого необходим метауровень, уровень теории, на котором мы рассмотрим механизмы, модели опосредованного информационного обмена.

От конкретных данных о языках гуманитарные науки обратились к идее выработки определенной модели, которая существует пока еще лишь гипотетически, как универсальная общая модель вербального общения.

Специалисты обозначили ее как универсальное человеческое свойство говорить и понимать язык. По аналогии с лингвистической ситуацией необходимо рассмотреть универсальное человеческое свойство создавать вещи как рукотворные физические тела и извлекать из этих вновь обретенных вещей тот информационный ресурс, который в них вложен автором, действовавшим в ситуации определенной, исторически обусловленной картины мира. Прежде чем перейти к ее более детальному рассмотрению, необходимо достаточно четко провести разделительную грань между двумя ситуациями, каждая из которых в принципе свойственна индивиду, и которые в его деятельности выступают как взаимодополняющие. Одна – непосредственное общение, общение с помощью слов и жестов, вербального и невербального языков. Другая, – о которой мы и будем говорить, – ситуация опосредованного общения, т. е. общения через вещи. Подчеркнем, что здесь речь идет о вещах в собственном смысле – об интеллектуальных продуктах человеческой деятельности. Могут спросить, разве структурная лингвистика не использует документы, в которых зафиксирована живая речь (ведь она не ограничивается изучением только устной речи)? Совершенно верно: исследователи языков рассматривают речевую деятельность и того и другого типа – и устную и фиксированную в письме.

Но они не придают значения моменту, который на самом деле очень существен. Звучит ли речь или она записана – для специалистов данного типа такого различения теоретически нет. Это, в свою очередь, ведет к теоретической неясности. Специалисты в области гуманитарных наук прошлого века открыли для себя ситуацию «письма», и в ряде достаточно известных трудов философов-методологов высказали ряд суждений по проблематике письма[11 - См. Деррида Ж. Письмо и различие. СПб., 2000.]. Это положение можно понять как индикатор того состояния, при котором гуманитарии уже ощутили необходимость отделить ситуацию устной речи от ситуации письменной фиксации. Однако здесь недостаточно лишь обозначить отдельные аспекты, как общие, так и различные в данной познавательной ситуации, но с теоретической ясностью важно разъяснить суть данного феномена.

В первом случае – случае вербального и невербального, но непосредственного общения индивидов, мы имеем дело с ситуацией, в которой возникает подвижная живая информация. Информационно подобное общение не предстает как завершенное. Выяснение позиций сторон, выдвижение аргументов и т. п. в принципе должны иметь результатом некий новый интеллектуальный продукт, причем он, как правило, и фиксируется, т. е. возникает ситуация сохранения только что выработанной подвижной информации. Если этого не происходит, то обмен суждениями остается неизвестным для истории. И, следовательно, научному анализу он не доступен. Понятия и термины, не различающие высказывания устные (живая подвижная информация) и высказывания сохраненные, зафиксированные, оказываются теоретически недостаточно четкими. Разумеется, они очерчивают рамочные границы ситуаций (разговор, беседа, рассказ), но не разграничивают зафиксированный и незафиксированный в источнике обмен информацией. Именно поэтому мы и возвращаемся к проблеме эмпирических оснований науки о человеке. Для науки необходимо возвращение к исходным данным столько раз, сколько это потребуется. А это возможно только при условии, что исследователь имеет дело с ситуацией общения, так или иначе зафиксированной. Новые технологии XX в. выступают своего рода индикатором наиболее актуальных для человечества познавательных проблем. Одной из таких ситуаций и является как раз проблема фиксирования информации. Эта проблема была решена в то время, когда появилась возможность записи звучащей речи.

Современная культура настолько широко использует это техническое средство, что сомнений в том, различает ли она информацию подвижную и ускользающую от информации фиксированной и стабильной, уже не остается.

Проведя это разграничение, отметим, что каждая из этих двух познавательных ситуаций информационного обмена может и должна рассматриваться специально. В дальнейшем изложении основное внимание, как уже отмечалось, будет уделено второй из них. Это отнюдь не означает, что их возможно рассматривать по отдельности. Лишь выход на метауровень позволил показать, что особенности того информационного обмена, который осуществляется именно человеком, как раз и состоят в том, что обе эти формы выступают в едином процессе человеческой деятельности. Живая информация спонтанно фиксируется, созданный интеллектуальный продукт открывает для продолжения деятельности новые возможности продвижения к изначально намеченной цели. Возникает вопрос об универсальной модели опосредованного (через вещи) информационного обмена.

Лингвисты обозначили свою ситуацию – а это ситуация «человека говорящего» – как поиск универсальной грамматики. Они исходили из предположения, что когнитивные способности человека создают для него потенциальную возможность научиться говорить и понимать речь. Именно поэтому реализация данной универсальной программы выступает в той или иной конкретной форме (когда индивид начинает говорить на том языке, который он слышит или даже на нескольких языках сразу). По аналогии может рассматриваться проблематика универсальной модели восприятия сохраненного информационного ресурса. Способ восприятия вещи как информационного ресурса, очевидно, является врожденным. Информационный обмен в социуме включает в себя свободное обращение к физическим объектам рукотворного происхождения, к вещам как необходимому источнику постоянного пополнения информационного ресурса индивида и социума.

Во-первых, вещь возникает в данной познавательной ситуации как продукт деятельности другого индивида, во- вторых, как функция другого социума (в рамках которого оказалось возможным задумать и реализовать вещь) и, наконец, в-третьих, вещь воспринимает как объект, в котором уже состоялось некое изобретение и, следовательно, эта вещь выступит как объект подражания и присвоения. Таким образом, универсальная модель восприятия вещи как информационного ресурса существует, вполне может быть представлена, более того, она имеет значение для социума. Это позволяет говорить о совокупном вещевом ресурсе человечества. Научный метод исследования данного совокупного ресурса человечества и определяет специфику гуманитарного познания наук о человеке.

В основе научной методологии истории и должно, следовательно, лежать изучение этого информационного ресурса. Принципиальный вопрос, который при этом возникает, – какова природа этого информационного ресурса? Представляет ли он собой некую разрозненную массу или, напротив, он изначально структурирован и, следовательно, открывает перспективы сравнения и развития исторического знания. К рассмотрению этого вопроса мы и переходим.

Для ответа на него нам необходимо возвратиться к понятию деятельности. В данной связи особое значение имеет ее точное определение. Итак, деятельность есть протяженная во времени последовательность ситуаций поведения индивида, направляемых общей целью, которая изначально намечена целеполагающим субъектом. Деятельность направлена к цели, и, следовательно, каждая из поведенческих ситуаций может быть понята лишь в связи с ней. Но внутри данного процесса имеются отдельные задачи, которые последовательно выполняются или, наоборот, корректируются. Каждая задача вполне может быть отделена от другой по времени и по доступному для наблюдения индикатору: она завершается сохранением информационного ресурса, возникшего в связи с выполнением данной задачи. Иначе говоря, здесь можно предполагать, что возникший в движении к намеченной цели промежуточный результат, по мнению целеполагающего субъекта, имел какое-то значение, поскольку он счел его заслуживающим фиксации. Цель или замысел необязательно состоят в создании некой вещи, цель может быть совершенно другой, возможно, более широкой или даже идеальной. Важно то, что в процессе деятельности неизбежно возникают вещи – объекты фиксированной информации. Эмпирическая наука работает именно с ними, и задача научного метода состоит в том, чтобы понять, с чем мы имеем дело и каковы наши возможности. О трудностях проникновения в жизненный мир субъекта, даже и современника, а тем более иной, отделенной от исследователя временным?и или пространственными границами, личности, достаточно хорошо известно. Ограничимся поэтому иной постановкой проблемы: каковы реальные возможности исторического познания? Из всего сказанного ранее о человеческой деятельности мы можем выделить один существенный момент: поскольку человеческая деятельность целенаправленна, то можно утверждать, что человек создает функционально ориентированные объекты – изделия. Интеллектуальные продукты человеческой деятельности имеют системные качества. Они могут интерпретироваться лишь как часть более общей системы, в которой живет и действует данный социум. Вещи, которые вышли из употребления, соответственно выпадают из той системы, в которой они возникли как его часть. Мы обращаемся здесь к проблеме соотношения структуры и функции. Каждый социум живет и действует, представляя собой некую целостность. Следует различать в каждой вещи ту практическую функцию, ради которой она была создана, и более общую – информационную, присущую ей в качестве источника исторической информации. Эта первая практическая функция представляет особый интерес и заслуживает более пристального рассмотрения. Следствием того, что вещь создается для практического использования в рамках определенного социума, является то, что ей (вещи) придается определенная структура. Поскольку потребности социума, как правило, являются достаточно общими, часто повторяющимися в рамках конкретных исторических условий, то и цели создания вещей возникают вновь и вновь. Следовательно, неоднократно повторяются и те структурные параметры вещи, которые в рамках именно данных исторических условий представляются оптимальными для выполнения функций. Возникает ситуация, при которой совокупная деятельность изучаемого исторического социума предстает перед исследователем в виде структурно определенных видов вещей. Их форма, их материал, их общие параметры не могут быть случайны. Автор формирует вещь, оптимально отвечающую той функции, для которой она предназначена. Следовательно, вполне возможно, рассматривая исторически обусловленный информационный ресурс социума, выделить в нем типологии, повторяемости, структуры.

Данный момент является принципиально важным для гуманитарного познания. Если вспомнить о философских концепциях, в которых исторический процесс, культура рассматривались как неопределенная совокупность единичных и неповторяющихся явлений, своего рода хаос, то можно обнаружить, что из такого представления вполне логично был сделан вывод о невозможности выявления в человеческой истории типологий, закономерностей и повторяемости. При данном подходе не оставалось перспектив для корректного сравнительного метода, хотя сами возможности сравнительного изучения существуют. Теперь мы видим, что культурные объекты изначально создавались под влиянием определенных функциональных потребностей социума и представляют собой поэтому те или иные структурные модели.

Положение о том, что историческому процессу соответствует адекватная эмпирическая основа меняет познавательную ситуацию в исторической науке. Вполне логично, что в основании исторического метода при таком подходе оказывается проблематика исследования этого овеществления в продукте совокупного интеллектуального ресурса.

Исторический процесс предстает как совокупность деятельности людей, реализовавшейся в пределах времени и пространства существования человечества. Поскольку, как мы видели, каждый из индивидов овеществлял свои поступки, возникает общий информационный ресурс, адекватно представляющий эту совокупность. И, следовательно, исторический процесс в целом оказывается вполне доступным для научного познания, имеет свой эмпирический макрообъект.

Этот подход далее позволяет наполнить конкретным и также эмпирическим содержанием ключевые абстрактные понятия, связанные с феноменом человека, и прежде всего это понятие человечества. Поскольку индивид создает интеллектуальный продукт, фиксируя в нем информационный ресурс, то этот продукт изначально доступен для сообщества вне зависимости от намерений отдельных индивидов. Будучи овеществлен, этот информационный ресурс сразу превращается из личного ресурса индивида в общедоступный ресурс.

Пределов для его использования во времени или пространстве более не существует. И здесь мы подходим к следующему важному положению. Каждый индивид изначально приобщен к совокупному интеллектуальному ресурсу, добытому человечеством на данный момент времени. Данная ситуация может быть легче понята в наше время, когда каждый индивид действительно может воспользоваться совокупным интеллектуальным ресурсом человечества, когда понятие «информационная сеть» стало технологически реализованным. Создалось даже представление об особом типе информационных связей – связей «информационного общества». Абсолютизируя специфичность и технологию современной информационной ситуации, аналитики совершенно упускают из виду, что сама ситуация есть не исключение, а правило: человек изначально подключен к информационному ресурсу человечества.

Рассмотрим некоторые следствия выдвинутого положения. Способность получать информацию из вещи присуща человеческой природе. Она глубже и органичнее, нежели способность к речевому общению, которая ограничена языковыми барьерами. Описания контактов разных сообществ всегда представляют единую информационную ситуацию – жадное разглядывание вещей, орудий, одежды, еды и других интеллектуальных продуктов Другого. Здесь работает человеческая универсалия – способность понимать язык вещей (т. е. раскрывать информационный ресурс опосредованного интеллектуального продукта), которому языковое общение только способствует, но в ограниченной мере. Можно отметить своеобразный информационный магнетизм, отличающийся тем, что восприятие информации сопряжено с появлением особой энергетики (любознательности, неудержимого любопытства и пр.). Рассматривая опосредованный информационный обмен как общечеловеческое фундаментальное свойство, можно лучше понять постоянно повторяющиеся явления обмена вещами, дарения, жажду обладания любыми способами. При информационном подходе парадокс наивного обмена (например, обмен бус на золотой слиток) оказывается на самом деле вполне рациональном обменом одного информационного ресурса (известного) на другой (неизвестный, а потому уникальный и неоценимый).

Общность информационного ресурса, к которому «по праву рождения» подключен каждый индивид, создает особую качественную характеристику феномена человека. Подобным информационным ресурсом не обладает ни одна из известных нам других живых систем. Становится понятным принципиальное отличие человека от всех других живых систем, поскольку только он может использовать в своей деятельности все уже сделанные открытия и изобретения. Общность информационного ресурса наполняет конкретным содержанием понятие человечества. Это не только абстрактное понятие, но и потенциальная возможность информационного обмена, а следовательно, духовной связи между индивидами и социумами, принадлежащими к различным эпохам, странам и регионам.

В русле данной концепции конкретным содержанием наполняется другое абстрактное понятие – прогресс: ведь каждое поколение и каждый индивид начинает (в принципе может начать) свою деятельность, осваивая в качестве исходного порога уже достигнутый человеком уровень. Перенимая сделанные уже изобретения, человечество развивается гораздо быстрее и эффективнее. Рост совокупного информационного ресурса человечества, его сведений об окружающей действительности происходит непрерывно, и вектор накопления информации – важная составляющая научного прогресса – направлен только в одну сторону: ее возрастания. Поэтому понятие «научный прогресс» приобретает объективный характер, на каждый данный момент исторического процесса информационный ресурс человечества выступает как обновляемый, дополняемый, что, безусловно, не может не оказывать фундаментальное позитивное влияние на судьбы человечества.

Рассматривая статус науки о человеке как науки эмпирической, мы видим теперь, что объективная возможность превращения ее в подлинную науку существует. Во-первых, человек создает интеллектуальный продукт в его реализованной форме и этот продукт существует стабильно. Возможен необходимый для научного исследования процесс повторного обращения к данному продукту, что открывает возможность более глубоких интерпретаций, сопоставления результатов и, следовательно, создает перспективы достижения все более глубокого и точного знания. Совокупный интеллектуальный продукт человечества соотнесен с историческим процессом и это позволяет говорить о репрезентативности макрообъекта для исторического процесса в его целостности.

Возникает еще один вопрос: в какой мере создание интеллектуального продукта можно считать адекватно представляющим человеческое мышление, внутренний мир человека, который в принципе остается ненаблюдаемым. И следовательно – может ли раскрытие информационного ресурса дать адекватное представление об историческом процессе и о человеческой личности. На наш взгляд, способность целеполагания, способность деятельности и создание интеллектуального продукта, хотя и не является полной характеристикой индивида, а следовательно, и социума, однако предстает его системообразующей составляющей. Именно в деятельности индивид выражает себя в своей человеческой – не когнитивной – сущности.

В моменты высшего подъема творчества человек существует наиболее полно. Различия между творчеством и работой, вообще говоря, не существует; существует различие в результате, а результат зависит от того, в какой мере человек вкладывает в изделие свои способности. В любом варианте то, что является интеллектуальным продуктом, представляет собой реализацию определенной цели, создание того, что можно назвать изделием. Это изделие (и предметы искусства отнюдь не являются исключением, подпадают под это правило) имеет свое практическое назначение – служить орудием, инструментом, предметом потребления и т. д. Применительно к функции оно структурировано и в этой структуре оно может адекватно интерпретироваться и служить источником надежной, достоверной информации о своем создателе.

Реальный мир «вещей», т. е. информационный ресурс, возникший в ходе исторического процесса, взаимосвязанных человеческих деятельностей, лишь на первый взгляд предстает как неструктурированный массив, хаос рукотворных «остатков». На самом же деле он представляет собой целостный взаимосвязанный информационный корпус, в котором прослеживаются коммуникации, взаимосвязи, структуры. Поэтому вещественная проекция исторического процесса обладает особым информационным потенциалом, использование которого действительно дает возможность получить надежную информацию о человеке, социуме и в целом – реализованном опыте человеческого существования. Следовательно, наука о человеке в рамках данной логики рассматривается как имеющая сопоставимые возможности в сравнении с науками о природе и науками о жизни. Правомерен и актуален вопрос о методе, с помощью которого эти возможности могут стать реальностью. Опыт повседневности не противоречит оптимизму исследователя.

Информационный ресурс вещи как модели воспринимается индивидами вполне естественно, с большой информационной энергетикой. Английский путешественник по России XVI в. вспоминает, как любознательные аборигены чуть ли не бросались под колеса иноземной повозки, чтобы рассмотреть ее подробнее и понять ее «идею». Но тот же интерес характерен и для обществ с развитыми знаниями. Вот ироническая зарисовка (XX в.), с ясностью показывающая, как именно работает тот же принцип восприятия индивидами информационного ресурса только что возникшей «вещи». Перед ними, – пишет наблюдатель, – новая модель «Ситроена», которая упала к нам прямо с небес. Не следует забывать, – продолжает он, – что вещественный объект есть первейший вестник сверхъестественного, в нем легко сочетаются совершенство и происхождение «ниоткуда», замкнутость в себе и сияющий блеск, преобразованность жизни в неживую материю (еще более магическую). И, наконец, «таинственно волшебное безмолвие» (отсутствие вербальной информации, получение информации непосредственно из цельности вещи. – О. М.) дает эффект восприятия идеальности соответствия формы, структуры и функции продукта. Это соответствие завораживает наблюдателя: «Публика… стремится стать на позицию усвоения и инструментализации непривычного предмета… Люди ощущают металлические поверхности и сочленения, проверяют мягкость сидений, пробуют на них садиться, имитируют езду»[12 - Барт Р. Мифологии. M., 1996. С. 193–194.].

Таким образом, опосредованный информационный обмен выступает как повседневная практика, основанная на интуитивном признании возможности постижения продуктов целенаправленной человеческой деятельности как источников самой разнообразной информации. Не противоречит этому представлению и интроспективный опыт самонаблюдения любого индивида. В то же время, данный подход, хотя и присутствует постоянно в различных областях знания, в качестве предмета теоретического изучения выступает достаточно редко.