Дикарка или Замуж за лесника

Дикарка или Замуж за лесника
Ольга Александровна Никулина

Заветная мечта Светы выйти замуж за лесника и жить в лесу. Девушка ненавидит город и обожает природу. Она поступает в лесотехнический институт, не совсем понимая, чем она будет заниматься после его окончания. Но разве это так важно? Главное, ее профессия будет связана с лесом!

Ольга Никулина

Дикарка или Замуж за лесника

Глава 1

В лесотехнический институт часто поступают романтики, не совсем понимающие, чем они будут заниматься после учебы. Некоторые из них живут в городе, но, ненавидя городскую суету, грезят лесом и всем, что с ним связано.

Света была как раз таким романтиком. Правда, она жила не в городе, а в поселке городского типа, но это не меняло сути, так как все равно о лесном хозяйстве она не имела ни малейшего представления. Ее отношение к лесу было трепетно-благоговейно-возвышенным, и потому, когда она узнала о лесотехническом институте в своем городе, то подумала, что умрет, если не поступит туда.

Поселок, где она жила с родителями и сестрой располагался, словно в чаше, в низине среди изрытых оврагами степей, окруженных лесистыми холмами. Летом на велосипеде, а зимой на лыжах она, еще школьницей, очень часто уезжала через степь в леса и путешествовала там по лесным тропам, рискуя нарваться на насильников или маньяков. Несколько раз ей приходилось прятаться от подозрительных мужиков. А однажды на нее, словно на лесного зверя, охотились молодые подвыпившие парни. Ее тогда спасла высокая трава, в которую она залегла и, трясясь в ней от страха, слушала, как парни рыщут совсем рядом. Она знала, что рискует собой, путешествуя в одиночестве, и потому, гуляя по лесу, напоминала самой себе дикого, настороженного зверька, прислушивающегося к малейшему звуку, готового в любой момент скрыться от опасности, но не находящего в себе сил отказаться от своих рискованных прогулок. Лес и степь были для нее источниками утешения и умиротворения. Ее раненная душа получала на природе что-то вроде душевного насыщения, которое позволяло ей жить дальше. И именно поэтому, узнав о лесном факультете, она решила, что это именно то, что ей нужно, и, если она туда не поступит, то сойдет с ума. Мать Светы очень скептически отнеслась к желанию дочери. Она советовала ей приобрести какую-то престижную профессию, позволяющую работать где-нибудь в офисе, в чистоте, чтоб сидеть там ухоженной и красивой. Сама она работала главным бухгалтером на одном из предприятий, получала хорошую зарплату и всегда выглядела просто шикарно.

– Я не понимаю, – допытывалась она у Светы, – кем ты будешь, когда окончишь свой лесфак? Где ты будешь работать? Я бы тебе посоветовала поступать на менеджера или юриста. Это хорошие профессии, а лесфак? Что это вообще за факультет такой?

– После него работают в лесхозах инженерами лесного хозяйства, или в городе инженерами паркового хозяйства… – Света и сама не представляла кто такие эти инженеры лесного и лесопаркового хозяйства. Ее просто завораживало то, что эти профессии связаны с лесом.

– А ты не боишься, что тебе дадут бригаду мужиков, и ты должна будешь ими руководить? Разве ты сможешь? Ты же одиночка! Дикарка.

Света не хотела руководить никакой бригадой мужиков. Ее это пугало. Но куда еще идти? В менеджеры или юристы ей совсем не хотелось. Сидеть целый день, словно в клетке, в каком-нибудь офисе, упакованной в красивый деловой костюм ее не привлекало.

– Ты девушка, – внушала ей мать, – и должна выбирать себе работу по силам, чтоб сидеть в тепле, в чистоте. Ты только представь, как ты будешь выглядеть в своем лесу! В штанах, в резиновых сапогах или кроссовках, с покрасневшим от загара лицом. Ты знаешь, что от солнца кожа быстро стареет? Лицо станет грубым, обветренным, появятся морщины. Подумай об этом! Это же реальность!

Света после ее слов долго разглядывала в зеркале свое нежное белое лицо с веснушками на носу, и ей не верилось, что оно когда-то обветреет и покроется морщинами. Есть же всякие кремы для лица с защитой от ультрафиолета. Всегда можно что-то придумать.

Отец тоже был недоволен выбором дочери и ни один раз говорил ей о грубости мужиков, с которыми ей придется работать в лесхозах. Он сам был заместителем директора по капитальному строительству и не понаслышке знал, что такое мужской коллектив.

– Придешь после института молодая и зеленая девчонка, и взрослые мужики будут игнорировать тебя! А ты ж у нас создание нежное, дикое – трудно тебе будет.

Свету доводы родителей пугали. Она не могла представить себя в окружении страшных грубых мужиков, которыми она должна будет руководить. Но, может быть, ей и не придется ими руководить? Почему родители рисуют ей именно такую картину? Старшая сестра Марина тоже не понимала ее. Это была совсем другая девушка. Невысокая, с ладной фигуркой, целеустремленная. Мать гордилась своей старшей дочерью, отец души в ней не чаял, а Света чувствовала себя в собственной семье какой-то чужой. Высокая, худая – она была похожа на модель, но ни родители, ни сестра не одобряли ее внешность, и потому она чувствовала себя гадким утенком среди лебедей. Вот Марина соответствовала чаяниям родителей не только внешне, но и внутренне. Она стремилась к престижу и высоким заработкам, а потому поступила после школы в экономический институт. К тому моменту, как Света окончила школу, Марина уже работала в банке и получала приличную зарплату.

– Иди в экономический! – советовала она Свете. – Тоже потом в банк устроишься. Что ты вечно придумываешь какую-то ерунду? У нас и лесхозов-то поблизости нет. Где ты будешь работать?

Но Света не представляла, как это она будет сидеть где-то в банке, и работать за мертвым компьютером. Ей хотелось работать на природе, где все живое, где поют птицы, а над головой не потолок с лампами, а живое голубое небо с облаками.

– Ну и пусть поступает на свой лесфак! – махнул рукой отец. – Только пусть не жалуется потом, что не может найти работу! Вечно она у нас какая-то не от мира сего. Со странностями!

– Хорошо, если поступит туда, то пусть учится, а если пролетит, то значит не судьба. Пусть идет работать, – мама сомневалась, что Света вообще сможет пройти по баллам и поступить даже в сельскохозяйственный институт. В отличие от отличницы Марины, Света училась средне, у нее были даже тройки в аттестате. Но, к удивлению матери, она все-таки поступила. Конкурс на лесной факультет был небольшой, и поступить туда не составило большого труда. Но как же Света радовалась, увидев себя в списке поступивших! Она поступила! Ура! У нее было такое ощущение, что сам лес взял ее под свое живое покровительство. Она бродила с благоговением по этажам сельскохозяйственного института, рассматривала на стенах большие плакаты с деревьями, травами и насекомыми-вредителями и у нее буквально перехватывало дыхание от восторга. Лес! Тут кругом все о лесе!

Абитуриентов после поступления направили в район на питомник на летнюю практику.

– И как там наша тихоня выживет? – недоумевал отец в разговоре с матерью. – Жить придется в общаге, а она дикая, людей сторонится. И пацанов у них там больше, чем девчонок. Будет реветь там по углам…

– Пусть едет, – отрезала мама. – Поживет месяц в общежитии, посмотрит какого это жить в глуши вдали от всякой цивилизации и, глядишь, пожалеет, что поступила туда.

Но Света приехала с практики веселая и загорелая. Она светилась от счастья и поначалу много рассказывала, как хорошо ей было жить среди леса в общаге. Родители и сестра смотрели на нее с недоумением, и девушка постепенно сникла и перестала с ними делиться своими впечатлениями. И как так получилось, что в собственной семье ее никто не понимает? Одиночество и потребность в утешении снова гнали ее в лес, и оставшееся лето она провела в постоянных разъездах на велосипеде по лесным тропам. Вдали от влияния родственников, наедине сама с собой она чувствовала себя прекрасно. Ее худое тело было ей по нраву. Руки и ноги длинные, талия узкая, шея изящная, лицо приятное. В семье ее худоба не одобрялась, но без семьи она чувствовала себя вполне привлекательной девушкой. Даже на практике, живя в общежитии, она чувствовала себя лучше, чем дома. У нее там и подруга появилась – Оля, так звали эту девушку. Света буквально влюбилась в невысокую немного пухленькую деревенскую простую девчонку. В отличие от Светы Оля была дочкой двух дипломированных инженеров лесного хозяйства и потому об этой профессии имела самые реальные понятия. Никакой романтики, ничего завораживающего она в ней не видела, и поступила на лесфак, потому что собиралась, как и родители, работать впоследствии в лесхозе. Свете нравились большие глаза Оли, ее длинные ресницы, непропорционально-маленькие розовые ушки и простой характер. Оля же в свою очередь с восхищением смотрела на Светину удлиненную фигуру и завидовала ее стройности. Это было взаимное обожание. А познакомились они по приезде на практику, во время заселения. Их, двадцать девчонок-абитуриенток разместили в одну большую комнату. Эта комната была пустой и грязной. Ни кроватей в ней не было, ни вообще какой-то мебели. Потом оказалось, что во всем общежитии во всех комнатах было то же самое. Ошарашенных абитуриентов отвели в пыльный сарай, где были разобранные старые ржавые кровати – отдельно каретки и отдельно решетки, там же пыльными стопками лежали и матрасы с подушками. Парни и девушки, отобрав каждый себе по две каретки и решетку, отнесли все это в свои комнаты, чтобы собрать кровати. Они были шокированы тем, что их привезли в такие условия, так как думали, что им предоставят комфортные комнаты, но никакого комфорта не было и в помине. В здании отсутствовали удобства, а кровати им пришлось самим себе собирать из решеток и кареток, причем решетки все были ржавые и продавленные. Но Света как будто не замечала ничего. Она собрала себе кровать, поставила ее в ряд с другими кроватями, и ее соседкой оказалась как раз Оля. У них была одна тумбочка на двоих, и они очень быстро нашли общий язык, а потом и подружились.

В их большой комнате было двадцать девушек и один парень. Парень жил у них нелегально – это был возлюбленный одной из них, а именно Машки, весьма любвеобильной девушки. Маша спала с ним в обнимку в одной кровати, и остальные девчонки скоро так привыкли к ее Пашке, что без стеснения переодевались перед ним.

– Он наша! – говорили они о нем.

По ночам в коридорах общежития происходили жуткие оргии. Абитуриенты вместе со студентами, почувствовав свободу, напивались и дрались между собой. А преподаватели даже ничего не знали об этом – они жили в отдельном домике, где им было спокойно и комфортно.

Иногда пьяные парни вламывались в большую комнату девушек, рассаживались по их кроватям и надоедали им своей болтовней. Некоторые дурочки, правда, были не прочь пообщаться с «женихами». Света же с Олей боялись такого вторжения. Они даже раздобыли ножи в столовой на тот случай, если особенно ретивые парни допустят по отношению к ним какие-то неприличные вольности. К счастью, большинству девушек было не по нраву нашествие парней, и они стали запираться на ночь.

Туалета в общаге не было, и приходилось по нужде бегать на улицу, где среди деревьев, на окраине леса были деревянные вонючие кабинки с дырками в полу. Дышать в них было невозможно, а Света с ужасом смотрела вниз в дыру, где в яме находилась зловонная жижа. Каждый раз, заходя сюда, она вспоминала мамин рассказ об одной женщине, сын которой, ровесник мамы, в пять лет упал в такую дыру и захлебнулся там. Эта трагедия повлияла на мать мальчика так сильно, что она до конца своих дней, пасла свою оставшуюся с ней старшую дочь и никуда не отпускала ее от себя. В школу за руку водила, из школы встречала. Та уж девушкой стала, а мать все охраняла ее. Даже потом в институт ее сопровождала. У этой несчастной девушки не было возможности замуж выйти, иметь детей. Она была словно привязана к матери…

Девчонки старались ночью не ходить в туалет. Во-первых, по ночам часто резвились пьяные парни, а во-вторых, если даже парней в коридорах не было, на улице стояла такая кромешная тьма, что стоило только немного отойти от общаги, где над входом горел фонарь, так вообще ничего не было видно. Но если кому-то среди ночи все-таки приспичивало в туалет, то тогда уж деваться было некуда – приходилось идти. До туалета впотьмах никто не доходил – все справляли нужду в ближайших кустах, а Света радовалась, что имеет возможность побывать в ночном лесу. Если в коридоре не было слышно криков, она вставала и шла на улицу, намеренно отходя от общежития подальше, куда не доходил свет фонаря, и смотрела в ночное звездное небо. Столько звезд она никогда не видела. Даже в их поселке, несмотря на отдаленность его от города, все равно свет от фонарей и окошек не давал возможности побывать в настоящей темноте. А тут можно было даже прогуляться впотьмах. Света каждую ночь, после того как в коридорах смолкали пьяные оргии, выходила в черноту ночи, слушала уханье сов в лесу, и душа ее замирала перед бесконечной звездной вселенной, частью которой была и она сама.

– Ты когда идешь ночью в туалет, буди меня, – просила ее Оля. – А то мне одной страшно.

Но Света, несмотря на свое обожание подруги, не будила ее. Ей всегда тяжело было прерывать чей-то сон, но, самое главное, ей очень хотелось видеть ночное небо и чувствовать таинственность рядом стоящего леса в полном одиночестве. Если она и хотела с кем-то разделить это таинство, так только с родной душой, со своей второй половинкой, с ее мужчиной. У нее была мечта – она хотела выйти замуж за лесника. Именно лесника, а не лесничего. Лесник он один, он подчиняется только своему руководству, и все свое время проводит наедине с лесом, а лесничему приходится отвечать за хозяйственную часть, общаться с подчиненными, решать с ними разные вопросы – он больше с людьми имеет дело, чем с лесом. О зарплате, о престиже Света совсем не думала – ее волновала только возможность уединенной жизни в лесу с любимым человеком.

Оля же всегда, когда шла ночью в туалет будила Свету. Часто было так, что Света, только что вернувшись с улицы, умиротворенная и довольная, едва засыпала у себя в кровати, как Оля прерывала ее блаженный сон, потому что ей как раз в этот момент приспичило.

– Иди одна… Там не страшно… – сквозь сон просила ее Света, чувствуя, что не в силах разлепить глаза.

– Ты что?! Я боюсь!

– Я там уже была. Ничего там не страшно…

– А почему ты меня не разбудила? Я же просила тебя!

Чтобы не обижать подругу, Света снова вставала и шла в ночную тишину теперь уже вдвоем с Олей. С ней тоже было хорошо под ночным звездным небом, но все же не так, как одной. Оля как будто вспугивала что-то таинственное, и ночной черный лес, и звездное небо над головой при подруге воспринимались как обычный лес и обычное небо.

После завтрака в столовой абитуриентов отсылали на питомник, где они пропалывали посаженные рядами сеянцы ив, кленов, дубков. Парни и девушки, приехавшие из сельской местности, в отличие от городских орудовали мотыгами споро – угнаться за ними было невозможно. Оля тоже быстро и чисто полола, и уходила от Светы далеко вперед. Но Света отставала не только из-за своей нерасторопности, но и из-за того, что постоянно отвлекалась на ящериц, жуков, на плывущие по небу облака. Однако и среди последних она не оставалась – пропалывала со средней скоростью.

Работали они до обеда, а потом шли в столовую, и до вечера были предоставлены сами себе. Бродили по лесу, купались в пруду за общагой, загорали.

Света с Олей часто уходили далеко в лес, ели там землянику и дикую малину, собирали грибы, которые сушили на газетах под кроватью и были счастливы. Свете не верилось, что все это происходит с ней. Она не могла нарадоваться поступлению на этот факультет. Работа в питомнике радовала ее, еда в столовой казалась необыкновенно вкусной и сытной, а саму себя, вдали от скептически настроенных к ней родственников, она воспринимала как вполне красивую и нормальную девушку. Однако все равно в душе ее была какая-то неопределенность, незавершенность. Казалось, на нее возложили что-то тяжелое, мешающее ей в полной мере наслаждаться жизнью, причиняющее ей боль. Ей как будто постоянно хотелось что-то сбросить с себя, освободится. Но что это? Она ощущала это что-то как какой-то груз, какую-то мешающую ей разогнуться тяжесть. Именно лес с его покоем освобождал ее от мучающего ее груза, и потому она снова и снова уходила вместе с Олей от общества людей в лесной массив и чувствовала, как способность жить снова возвращается к ней.

Парни по ночам продолжали бесчинствовать. Крики из коридора не смолкали иногда до двух часов ночи. Драки, вопли, матерная брань… Утром, выйдя из своих комнат, все с отвращением видели испачканные кровью стены и полы, перешагивали блевотину… Хорошо еще, что через неделю после приезда, парни перестали ломиться в большую комнату к девушкам. Местные девчонки, узнав о приезде студентов, стали приходить к общаге, и парни переключились на них.

Света, как ни странно, относилась ко всем этим безобразиям спокойно. Мало ли у кого что происходит? Главное, чтобы ее это не касалось. Она перешагивала утром через блевотину и размазанную кровь и шла себе умываться и чистить зубы к длинному уличному умывальнику. Когда она потом рассказывала родителям и сестре обо всех бесчинствах, какие тут были, и как спокойно она к этому относилась, те вообще ничего не понимали. Как можно было жить в таких условиях? Но Света и не ждала их понимания. Первые порывы восторга, когда ей хотелось делиться своими впечатлениями, быстро сменились ее привычной сдержанностью и молчаливостью. Снова она хранила свои чувства и мысли при себе.

Вернувшись с практики, она еле-еле дождалась сентября, чтобы с воодушевлением начать, наконец, учиться. Предметы, связанные с лесом, заставляли ее благоговеть. Особенно ей нравились ботаника и дендрология.

Каждое утро она отправлялась на электричку, чтобы уехать в шумный и загазованный город. От вокзала до института шла пешком. Выбирала тихие улочки, где было мало машин, и шла, разглядывая старые, порою еще дореволюционные одно- и двухэтажные постройки. Это была центральная, самая старинная часть города. Деревянные покосившиеся домики с верандами и мансардами, крепкие кирпичные, построенные еще купцами, дома в два и три этажа навевали на нее философские мысли. Сколько поколений людей уже сменилось, а эти домики все стоят и стоят. До института было тридцать минут ходьбы, и ей нравилось идти этими тихими улочками, где роняли листву тополя, и вдыхать в себя осенний воздух. Одна. Одиночество одновременно умиротворяло ее и тяготило. Она воспринимала его как собственную свободу и в тоже время глухоту и слепоту – ее никто не слышит, не видит, и она вроде как существует, а вроде бы ее и нет. Хотя, несомненно, она есть, ведь она чувствует, думает, но только когда все эти чувства и мысли внутри тебя, и никто о них не знает, то их как бы и нет. Если бы она могла раскрыть себя кому-то, то тогда бы точно почувствовала себя существующей, но так как раскрываться было некому, то и ее самой как бы не было. Это был такой парадокс. Она жила, но и не жила, думала и чувствовала, но ее чувств и мыслей вроде как и не было. Как будто не было какого-то подтверждения того, что она существует. Только в лесу к ней приходило ощущение собственного бытия. Она была уверена, что когда она встретит своего человека, когда почувствует его любовь, то тогда сразу же ощутит себя, свою душу, свою личность и, может быть, и лес ей тогда не так уж нужен будет… Лес… Сейчас он был для нее местом ухода в покой и жизнь. Именно в нем она обретала саму себя. На природе ее посещали такие возвышенные чувства и мысли, которые невозможно было выразить никакими словами, и она любовалась ими, приходя в восторг от собственного богатства души. Странная и никакая на людях, в лесу она, казалось, обретала глубину и значимость. Собственные чувства приводили ее в удивление и восхищение. Бродя по лесу, она чувствовала себя сокровенной ценностью и, словно некой драгоценностью, любовалась собственной душой. Но такое любование порою как будто раздирало ее на части, потому что всем этим не с кем было поделиться, и тогда она начинала бежать от безысходности. Она чувствовала, что устала хранить в себе свои богатые и глубокие чувства, и ей хотелось поделиться своим сокровищем с кем-то, кого бы она полюбила. Любовь… Когда же она придет к ней? Света ощущала, что в ней скопилось огромное количество нежности, теплоты, которые она могла бы излить на кого-то. Но на кого? Она никого не любила. Ей даже никто не нравился. Ни в школе, ни сейчас в институте. В ее душе прочно сидел образ сильного мужчины-лесника, и она уже любила этот образ. Но есть ли такой мужчина в реальности?

Во время лекций по ботанике она сидела с Олей у окна, слушала преподавателя, писала конспекты и временами посматривала за окно. С третьего этажа ей была хорошо видна проезжая часть и противоположный тротуар вдоль старинных каменных построек. На углу, на пересечении двух улиц находилась очень красивая небольшая церковь с множеством разноцветных куполов. Возле этой церкви стояло красивое, старинное здание духовной семинарии, и Света наблюдала, как по улице то и дело проходят семинаристы в своей черной форме и священники в рясах. Она чувствовала, что ее влечет к этим людям, ведь они такие же странные, как и она – не от мира сего. Они тоже бегут от обыденности в некий другой мир, где чувствуют себя. Им тоже нужно уйти в какое-то другое измерение, чтобы обрести покой, почувствовать какую-то точку опоры, твердь.

А когда после занятий она выходила на улицу, то сразу же возле института у фонтана, часто видела странных людей, одетых в белые одежды. Это были люди из секты «Белое братство». Они распевали прямо на улице свои песнопения, и Света и их причисляла к людям не от мира сего, и к ним тоже ее влекло. Она, вообще, тянулась ко всем, кто в той или степени был не от сего мира. Однажды она увидела на улице слепую старушку, с потерянным видом стоящую у проезжей части. Света помогла ей перейти дорогу, и та рассказала, что потеряла зрение из-за пьяного зятя, ударившего ее по голове, от чего у нее случилось сотрясение мозга, и она ослепла. Какой ужас! Света долго не могла прийти в себя после ее рассказа и очень четко представляла себе ее отчаянное состояние. Как же она живет? Как? Слепота – это очень страшно. Это просто ужасно. Воображение, казалось, вселяло саму Свету в тело этой старой женщины, и она чувствовал себя слепой, и понимала, что слепота уводит человека совсем далеко от сего мира, дальше, чем семинаристов, священников и сектантов вместе взятых.

А однажды утром на вокзале она увидела просящую милостыню бабушку. Старушка была худенькой, сгорбленной, и вид ее был совсем беззащитный. С протянутой рукой она подходила к людям и тихо просила ей помочь. Кто-то давал ей деньги, а кто-то игнорировал. Света полезла в свой кошелек, но лишних денег у нее с собой не оказалось. Ничего она не дала старушке, пошла в институт, но образ несчастной худенькой старой женщины потом неделю преследовал ее. Обед в тот день не лез ей в горло. Как можно спокойно есть, когда кто-то где-то страждет и вынужден униженно просить милостыню? Да лучше б она отдала свои обеденные деньги старушке, а сама в этот день съела бы просто дешевый пирожок!

Она как будто бы отождествляла себя и со слепой, и с несчастной, просящей милостыню старушкой, понимая их одиночество, отчаяние, боль. Их чувства были ей знакомы, хотя она никогда не была в их положении. Света считала, что все дело в ее слишком живом воображении. Ей ничего не стоило представить себе то состояние, в котором находились эти несчастные.