По жизни одна

После ужина, Рита, больше не желавшая внимать Наде, уткнулась в книгу, и Надя, поняв, что ее не слушают, ушла в коридор. Там она поговорила с дежурной медсестрой, а потом зашла в палату к своей знакомой, и ее не стало слышно. Наступила тишина.

Рита, немного почитав книгу, встала и подошла к окну. Весь город был в огнях, мигали светофоры. Красиво. Рита приоткрыла окно, вдохнула свежий воздух. Мальчишки сейчас, наверное, уже дома, сидят за ноутбуками, домработница Ирина Юрьевна ушла, а Дима… Ей представилось, как освободившийся от жены муж беспрепятственно встречается с какой-нибудь очередной пассией. А может быть, и нет… Может быть, он сейчас дома и смотрит телевизор. Она взяла телефон с тумбочки, хотела позвонить Диме, но, передумав, положила его обратно. Не было у нее сейчас сил говорить с мужем. Да и что говорить? Что она постоянно чувствует слабость, что ей хочется плакать, что она похожа на облезлую моль и боится, что он там проводит время с какой-нибудь здоровой и свежей красоткой? Но зачем это все говорить? Только хуже станет. Дима теряется, когда она в таком раздрызганном состоянии, начинает злиться… Но может, ничего такого не говорить, а просто узнать, как они там? Вдруг они тоже заболели? Рита снова взяла телефон, нашла номер мужа, и… снова положила его на тумбочку. Дима звонил ей сегодня утром, зачем второй раз за день с ним общаться? Она легла на кровать, и закрыла глаза. Ничего, это просто болезнь, она просто еще не отошла. Из-под ее век катились слезы, и она никак не могла унять их. Пришла веселая и шумная Надя, и, увидев, что Рита лежит с закрытыми глазами, спросила:

– А ты чего спать легла при свете? Тебе выключить?

Рита ничего не ответила. Тогда Надя молча разделась, выключила свет и улеглась в кровать. Совсем скоро раздался ее громкий, просто сногсшибательный храп. Рите сразу стало понятно, почему все, кто был в этой палате до Нади, после ее прихода сбежали отсюда. Мало того, что она громко и без продыху болтает весь день, так еще и храпит по ночам, как трактор! Такого громкого храпа Рита никогда еще не слышала. Даже Дима, храпящий во сне, и то так не умеет. Когда он храпел, Рита толкала его в бок, и он утихал. Но что делать с Надей? Такая чудная бабка! И болтает, и храпит… Интересно, а тот сосед, который к ней клинья подбивает, знает, что она так громко храпит по ночам? Возле нее же невозможно спать! Но чем дольше Рита слушала этот храп, тем больше он казался ей трогательным и каким-то уязвимым. Надя вся была такая – трогательная, уязвимая, наивная. И даже храп у нее трогательный… И звонить ей некому. Нет у нее ни мужа, ни детей, ни внуков. Есть только сестры, но они живут в другом городе, и Надя звонит им редко…

Послушав немного неимоверный по силе храп, Рита неожиданно для себя провалилась в сон и проспала до самого утра.

А утром она проснулась с сильной болью в пояснице. Надя все еще спала, и храп ее был просто чудовищен. «Как я спала в таком шуме?» – удивилась Рита. Поднявшись со стоном, она вышла в коридор, где за столом сидела дежурная медсестра.

– Вы не дадите мне какую-нибудь таблетку – у меня поясница что-то разболелась… – из-за сильной боли она с трудом опустилась на пустую табуретку у стола.

– Таблетку?! От поясницы?!! Как?! И все? – медсестра так удивилась ее просьбе, что Рита даже на мгновение забыла о том, что у нее болит поясница. – Я думала, что вы пришли проситься в другую палату. Вам разве Надя не мешала спать? У нас тут с ней вообще никто не может рядом находиться. Мы все уже от нее стонем. Как она появляется в коридоре, так не знаешь, куда деваться от нее. Только и слышно одну Опёнкину. И то она в одной палате всех мучает болтовней, то в другой, а то, как сядет тут в коридоре, и не знаешь, как от нее отвязаться. Вы точно не хотите в другую палату? Я уже место вам присмотрела… Думала, что после ночи с ней вы сбежите от нее. Она же так громко храпит!

– Зачем же вы тогда поселили меня к ней, если знали, что с ней невозможно находиться? – Рита двумя руками терла поясницу, чтобы облегчить свои страдания.

– Так мест не было свободных! Вчера с утра все забито было… Что совсем болит? Сейчас я вам укол сделаю!

– А зачем укол? Может просто таблетку? – Рита уже устала от болезненных уколов, после которых ей было больно ходить.

– Не бойтесь! Все будет хорошо! Я вам сделаю аккуратно, – обнадежила ее медсестра, и действительно Рите на этот раз не было больно.

С Надей Рита провела в палате целую неделю. Пару раз к ним пытались подселить других женщин, но те сбегали, либо в тот же день, либо проведя ночь с храпящей Надей. Так вдвоем они и жили. Причем в мире и согласии. Все удивлялись, как это Рита может находиться рядом с этой постоянно громко говорящей, и еще громче храпящей по ночам бабкой. И Рита сначала и сама не могла объяснить себе, почему она так спокойно относится к Наде. Особенно ей было удивительно, что она со своим чутким сном почему-то может спать всю ночь при Надином громком храпе. Дома она при любом движении мужа просыпалась, не могла спать, когда он храпел, а тут спит как сурок и хоть бы что. Мало того, ей вообще нравилась Надя. Ее говорливость, храп, какая-то детская бесшабашность, простосердечное доверие людям – все в ней нравилось. Каждую вновь появившуюся в палате женщину Надя встречала с неподдельной радостью. Она не понимала, что отпугивает своей говорливостью людей и только смутно догадывалась, что те уходят из их палаты из-за нее. На короткое время она даже умолкала, хмурилась, но долго пребывать в сумрачном состоянии не умела и снова начинала говорить и с Ритой, и с медсестрами в коридоре, и с санитарками, и с врачами. Она перезнакомилась со всеми в других палатах, постоянно бегала поболтать то в одну палату, то в другую. Так что те, кто сбежал из их палаты, все равно до конца не смогли от нее освободиться.

Ее открытость обезоруживала. Никто не мог напрямую выразить ей свое недовольство. Все возмущались и стонали по поводу ее назойливой болтливости, но только у нее за спиной. И когда ее выписали, и она наконец-то уехала, то все вздохнули с облегчением. Рите же стало грустно без Нади. Она не понимала, почему так привязалась к этой взбалмошной бабке. Но когда к ней в палату заселили новых, вполне адекватных женщин, она, побыв с ними один день, поняла, почему с неугомонной Надей ей было так спокойно. Возле Нади можно было исчезнуть. Рита расслаблялась, потому что Надя, в сущности, на нее вообще внимания не обращала. Наде главное было, чтоб ее слушали, а кто ее слушает, в каком состоянии, что сам говорит человек – ее не интересовало. Такая вот односторонняя связь. А Рите сейчас как раз и хотелось исчезнуть, быть незаметной. И Надя со своей зацикленностью на себе, со своей глухотой как раз подходила под Ритино состояние. При других обстоятельствах и более хорошем самочувствии Рита долго не выдержала бы ее. Она не смогла бы общаться с человеком, который попросту не воспринимает других и только болтает о самом себе любимом.

Новые женщины в палате были тихие, лежали под капельницами и смотрели вокруг осознанным взглядом. И Рита возле них перестала чувствовать себя исчезнувшей. Как будто ее вынули из уютного убежища, в котором она была рядом с Надей, и поместили на открытое место. Успокаивало лишь то, что ее скоро должны были выписать. Однако перед самой выпиской Рите неожиданно стало хуже. Снова поднялась температура, начался кашель. Врачи нашли у нее двустороннее воспаление легких и бронхит. О выписке пришлось забыть. Никто не понимал, откуда у нее взялась эта новая болячка, но Рита догадывалась, что она сама виновата, потому что любила свежий воздух, и как только оставалась в палате одна, тут же подходила к окну и открывала его. А на улице было уже довольно холодно.

Ее ослабленный организм с трудом поддавался лечению. Как-то ночью она поняла, что сил бороться у нее больше нет. Устала. Когда утром медсестра вколола ей очередной укол, она только усмехнулась про себя, потому что решила, что ничего ей больше не поможет. Муж и сыновья остались где-то за бортом ее существования. Вернее, это они были на борту, а она падала в бездну. Ее практически больше не было. Хорошо, что сыновья уже взрослые, что она успела вырастить их…

Дима периодически звонил ей, но у нее не было ни сил, ни желания разговаривать с ним. Рита чувствовала, как нити, связывающие ее с этой жизнью, рвутся одна за другой. Но ей не было жаль этой жизни. Она не чувствовала сожаления, что умирает. Наоборот, ей поскорее хотелось, чтобы это произошло, потому что ей надоело болезненное состояние, когда постоянно плохо, плохо, плохо… Все, что недавно волновало ее, больше не трогало. Муж и сыновья стали далекими и чужими. Если бы только кашель еще не терзал ее… Неужели она не может спокойно умереть? Странно, но почему-то на краю смерти она чувствовала непонятное облегчение. Как будто она сошла со сцены после представления, и теперь можно было расслабиться. Где-то она читала, что люди перед смертью начинают вспоминать всю свою жизнь и, если они сделали что-то не так, очень жалеют об этом. Рита сожалела о том, что прожила так, как прожила. Если бы ей довелось начать все с начала, то она бы, во-первых, никогда не вышла замуж за Диму, и никогда бы не ждала ни от кого восхищения, и детей воспитывала бы по-другому, без дрессировки… Она всегда считала себя хорошей матерью. Рано научила мальчишек считать и писать, водила их на тренировки, и гордилась тем, что они у нее опережают своих сверстников и физически, и умственно. Но зачем это надо было? Для чего? Сейчас ей все равно, какие они, лишь бы живы-здоровы были. А пока они росли, то от тщеславия с ума сходила – очень ей хотелось, чтоб ее дети были какими-то исключительными. И себя она всю жизнь дрессировала. На диете сидела, все боялась растолстеть, чтоб не утратить любовь сначала отца, потом мужа. Странно, но ей нисколько не было жалко оставлять мужа и детей. Она лежала изнемогающая от слабости, то и дело кашляла и вся ее жизнь, которую она прожила до сего момента, казалась ей сущей ерундой.

«Неужели это все? – думала она, глядя на обшарпанный потолок. – И вот это и есть вся жизнь? Глупость какая-то… Зачем вообще надо было устраивать это глупое шоу?» Она вспоминала тех, кто уже умер, и была уверена, что там им, на том свете, гораздо лучше, чем здесь. Хотя, может, и нет никакого такого «того света».

Как-то утром в их палате умерла пожилая женщина. Ее перевели сюда, как выздоравливающую, но она тихо скончалась ночью во сне от инфаркта. Рита, услышав о смерти бабушки, все смотрела со своей кровати на ее труп. Восковое лицо старушки выражало полный покой и бесстрастие. Как будто она с глубоким удовлетворением сказала слово «все» и совершенно расслабилась и телом, и душой. Рита смотрела на нее во все глаза. Она и раньше видела на лицах умерших это полное расслабление и покой. У отца такое лицо было… Скоро и у нее тоже будет на лице полное расслабление и покой… Даже мать, с ужасом ожидающая своей смерти, совсем изменилась, когда смерть наконец-то наступила. Когда она умерла, ее лицо сразу же приобрело умиротворенное, расслабленное выражение…

Кто-то в палате всхлипывал, кто-то вышел вон, не в силах находиться возле трупа. Две женщины, как и Рита, сидели на кроватях и, не сводя глаз, смотрели на покойную.

Пришли санитары, ловко подхватили представившуюся под плечи и ноги, переложили ее на каталку, накрыли с головой простыней и повезли прочь.

Рита, с оживлением смотревшая на эту сцену, снова откинулась на подушку. Как глупо все в этой жизни… Зачем это все? Она вспомнила уверенный взгляд Вики, когда она говорила, о том, что талант, это задание от Бога, и что, выполнив это задание, то есть, полностью раскрыв свой талант, ты обязательно станешь счастливым. Но разве это тоже не глупо? Вот она сейчас умирает, и ей дела нет ни до чего в этом мире. Единственное чего ей хочется, так это освобождения от слабой измученной плоти…