Обычная история обычного солдата

Обычная история обычного солдата
Ольга Пензина

Этот рассказ я написала в честь 75 годовщины ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ! В этом рассказе описаны будни обычного солдата, его чувства, переживания, тревоги. Попробуйте себя на месте обычного рядового солдата. Главный герой не вымысел и основные моменты тоже, правда. Приятного чтения. От автора: я пишу женские романы и впервые решилась написать рассказ тем более на военную тему. Так что не обессудьте.

Глава 1

Как же хорошо, тепло, такое умиление, что загрубевшие губы сами собой складываются в улыбку. Светит солнце, грея прикрытые глаза, да так хорошо, что открывать их просто не хочется. С боку слышится знакомый шёпот, это Клава опять перед иконами на коленках стоит, да тихо, чтобы меня не разбудить молитвы свои читает. И сколько раз ей говорил, что это все ерунда, пережитки прошлого и нет ни какого Бога, а она все равно знай свои молитвы шепчет.

Что-то давича пригрезилось, да такое смурное, что до сих пор на душе муторно и в теле ломит. А вот чего, вспомнить не могу, а главное не хочу. Вот сейчас глаза открою, встану, да жинку приголублю, ежели она в меня чем-нибудь не запустит, а то она у меня с характером.

Вот только, что то глаза открыть ни как не могу и пошевелится, не получается. Прислушался, – что там моя кровиночка шепчет, а она знай опять матерь Божию да Отца небесного обо мне просит, мол «дай ему сил, да здоровья, да не оставь его в чужом краю, да защити от врагов, да останови пулю смертоносную».

Постой-постой, в каком чужом краю, какие враги…. И вот тут-то меня как водой колодезной ошпарило. Вот, что мне грезилось, вот, из-за чего душу в узел крутило. Война, мне грезилась война, страх, ужас, боль. Или мне это не пригрезилось, или на самом деле все это было? Тогда ж отчего я дома рядом с жинкой, и отчего шёпот её уже почти не слышен, и почему бока так давят и от былой легкости не осталось и следа.

Глаза раскрыл, а в них ударил солнечный свет, на мгновение ослепив меня. Но вот звуки охрипших и прокуренных голосов, запах сырой земли и пороха, это все ощущалось очень четко. Проморгавшись, я увидел, что сижу возле остывшего кострища, в зад упирается коряга от чего вся спина и нижняя часть занемела, а вокруг мои боевые товарищи и ВОЙНА.

– Едрена ты вошь, да как же так. – Внезапно я почувствовал, как в горле ком отчаяния разрастается, что продохнуть больно и на глазах слезы выступили, от того, что только что испытал. Чувство тепла и нежности ощущение домашнего уюта, а потом опять в этот ад, ужаса и страха. Так обидно, что попадись мне сейчас отряд фрицев, голыми руками разорвал бы.

Дрожащими пальцами я вытащил махорку, но ничего не мог сделать, руки тряслись и махорка рассыпалась. Тогда я подскочил на ноги и подошёл к Акимову, который курил и что-то читал в маленькой книжонке. Выхватив у него горящую папиросу, я жадно втянул горький дым и почувствовал, как вместе с дымом провалился болезненный ком, что мешал в горле, и дышать стало чуточку легче.

– Рязанов ты чего, взбесился что ли? Ты чё, по человечески закурить попросить не можешь? – Вылупив глаза, на меня смотрел Леша Акимов.

Я выдохнул, почувствовав себя не много лучше, потоптался, бросил взгляд на небо, которому было все равно, на то, что творилось на грешной земле. Взглянул на друга, улыбнулся, но чувство тоски поселившееся в сердце не проходило. Сделав еще затяжку, я похлопал его по плечу и ответил.

– Прости Алеш, дом приснился, жинка рядом, хорошо так аж дух сводит, а потом проснулся и понял что это сон, так муторно стало. – Акимов закивал и горестно вздохнул.

– Да друг, что поделаешь, бывает. Мне вон тоже давича мамка с сеструхой приснились, как они меня пирогами откармливали, а Манька, значит мне молоко в крынке принесла еще теплое из под коровы, а я пью да никак напиться не могу, как будто наяву. – Товарищ собрал руки вместе изображая как он молоко пьёт и такая знакомая грусть в глазах появилась, что я застыдившись отвел взгляд в сторону, а он все продолжал.

–Тоже вот апосля никак не мог в себя прийти, все о сестёрке да мамке думал, как они там без меня, отца так уж года три как схоронили. У меня знаешь, мамка сердцем слаба, а Маньке то, только тринадцать годков случилось, мала еще. Вот и думаю как они там? Сердце домой рвется вот и снятся сны, но ты Рязанов не бери в голову, вот фрица прогоним с земли Русской, да по домам, к жинкам, да мамкам разъедимся.

Докурив папироску, я сплюнул на землю и затоптал смятый окурок.

– Знаю я все, да вот только неспокойно мне как-то. Ладно дружище, пойдем, а то старшина всех собирает.

– Да кого ж собирать, ведь не осталось ни кого, и то половину по госпиталям развезут.

Вздохнув мы поплелись к общему сбору, то что нас перекинут в новый батальон, я догадывался не в первой, мы ж пехота, живое мясо вот нас и кидают с места на место как самых живучих.

Глава 2

Машину потряхивало на ухабистой дороге и я протирая глаза от пыли поднявшейся от проезжающих машин, все смотрел по сторонам. Все же, как прекрасна наша Русь матушка. Вот так смотришь на цветущие яблоньки, на заливные луга, да журчащую речку, так и хочется спрыгнуть с грузовика, снять опостылевшие сапоги, размотать портянки, да босиком пройтись по влажной траве. Растянуться под яблонькой, вдыхая благоуханье маленьких цветочков. А потом, взять удочку, да посидеть в тенечке возле прозрачной речушки, грядя как плескаются карасики или подначить важного сомика. И так что бы теплый ветерок в лицо и тишина. В сущности как мало человеку надо и даже этого он получить не может. Ну это пока.

– Ты чего губы растянул, аль о чем смешном вспомнил? – Степанюк с интересом поглядывал в мою сторону, знать любопытство разбирает.

– Так об чем бы еще вспомнить, веселье ж вокруг. – Иван Степанюк отвернулся и прикрыл глаза, видимо не нашел ни чего веселого.

Он парень молодой, после последнего боя уж очень долго в себя приходил, такая трясучка на парня напала, вязать пришлось. Тяжело ему с непривычки. Его в пехоту сослали, за какую-то провинность, но он не сильно рассказывает. Хотя во время боя себя молодцом показал.

Потом уже, как все отгремело, когда вокруг оглянулись, уж больно стало, да не в теле, а душе. Всю её немец поганый выкрутил. Парень рыдал как девица, ели успокоили, да я и сам хоть и бывалый, слезу пускал. Не в первой нам, после боя, когда зубы сводит от отчаянья и тело ломит от ссадин, ран и усталости, еще надо похоронить тех, кому не повезло, хотя…а может и повезло, тут как посмотришь.

Раненых отвезли в госпиталь, мертвых схоронили, а вот нас в новую часть отправили. Долго приезжий капитан говорил, как мы важны нашей родине, как гордится он тем, что мы бой отстояли и не дали врагу пройти дальше, а нам медали пообещали.

Вот вроде бы понимаю, что ладное дело делаем и все правильно и что гордиться надо, да вот только не выходит. Вот только гляну вокруг и хочу на речку с удочкой, да кровать мягкую, да жинку под бочок, и ни какие медали не нужны.

Повернулся к Ваньке и улыбнувшись спросил.

– Ну чего хмурый такой? Глянь, красота, то какая.

– Устал я Толик. От войны этой поганой, от боли, от безнадеги.

– От усталости отдых нужен, вот ты и отдохни, покемарь пока едем. А война, чего уж с ней поделаешь, ведь закончится когда-нибудь. – А я опять про сон свой чудной вспомнил, вот как будто даже и не сон, а я сам там побывал, да ведь такого не бывает. Степанюк видя, что я примолк сказал.

– Ну да ладно, чего уж там горевать, бывает и хуже, вон как у Коромыслова, немец всю деревню спалил, ни кого из родных не осталось, вот это страшно, когда и возвращаться не куда и ни кто не ждет.– Товарищ нахмурился, от чего на молодом лице появились морщины делая его старше, а я кое-что, вспомнив, продолжил.

– То, то, он в последнем бою как зверь лесной на фрица шел.

– Ага, только вот знаешь что странно, вот смотрел я на него, летит вперед всех, а пули как будто отскакивают, вокруг все падают, а он бежит. – Иван почесал макушку, задумавшись, а я ответил.

– Судьба видать такая. – Чего еще скажешь, а сам все забыть не могу, как во сне Клава обо мне молилась, чтобы пули смертоносные мимо пролетели. Может поэтому, я до сих пор жив. Почесав бороду, прислонился ладонью к левой стороне груди и проверил на месте ли мой оберег. Вспоминая, как перед тем как отправится на фронт, жена молитву на плотной бумаге написала, да к гимнастёрке пришила, да наказала, – «чтобы не потерял и всегда с собой носил». Я и носил, вот и сейчас новую форму выдали и первым делом истрёпанную бумажонку к левой стороне пришил. Уж не знаю, что меня защищает, а наказ Клавдии выполняю.

Грузовик еще раз тряхнуло на повороте и остальные ребята проснулись недовольно ворча.

– Ну ты чего едрёна корень, не дрова чай везешь. Смачно потягиваясь, Алешка улыбнулся и запел любимую фронтовую песню, а остальные хлопцы тот час же подхватили. Я тоже решил горло продрать хоть и певец из меня неважный, а все же песня и настроение поднимает и не дает в отчаяние скатится.

– Эх жаль гармошку не сберегли, сгорела горемычная.– Гармошку я любил она мне от старшины досталась. Убили его, а я и того наследства да не сберег, ну да ни чего. Вот так весело да с песнями мы и добрались да новой части.

**********

Новая часть нас встретила не приветно, капитан нехотя скинул наши документы на молодого замполита и отдав честь попрощался с нами и уехал.

Замполит представился как Полищук Макар Егорович, повелев ждать, отправился в штаб, но а мы присели на поваленное дерево, видимо служившее скамейкой да закурили. Все, как ни странно молчали, после весёлой дороги стало грустно, да чего греха таить боязно, что нас впереди ждет? Где то через три четверти часа пришли уже знакомый Полищук да седовласый, улыбчивый майор.

– Здорово хлопцы, вовремя вы ребятки, а то у нас потери великие, сейчас каждый боец на вес золота. – Он тряхнул головой и продолжил.

– Не буду скрывать времена сейчас тяжелые, готовим наступление, так что у вас пару дней на отдых и штопанье портков, и на передовую. Все ясно!

– Так точно! – Ответили мы хором.

– Разойтись! Полищук устрой бойцов да накорми, удачи. – Устало улыбнувшись, майор развернулся и пошел в сторону деревушки, которую мы проезжали.

Разместили нас в сарае, временно ставшем казармой. Узкие походные койки, тюфяки и просто сваленные на пол матрацы, вот и все удобства, но ничего мы народ привычный. Кое-где лежали и отдыхали солдаты, кто спал, кто читал, кто то равнодушно смотрел на нас. Молчаливый боец, назвавшийся Фёдором, который привел нас в эти хоромы, тихо сказал.

– Вот эти с краю две койки пустые, а там матрацы и одеяла в углу размещайтесь, уж не обессудьте, мебеля нынче роскошь. Кухня за углом, я сейчас кашевару доложу, он вас покормит, а то обед уже прошёл.

Оглядевшись мы не сговариваясь уступили койки самым старшим, Кузьмичу и Степану, а сами побрели за подстилками на которых предстояло спать в ближайшие дни.

Старик спавший с краю поднялся и протерев глаза скривившись сказал.

– О, пополнение, чё мордой кривите, хоромы наши не нравятся, так не переживайте скоро места освободятся. – Сплюнув на пол, так же недовольно взял папиросу и вышел на улицу. А мы остались, размещая свои постели и с опаской поглядывая на остальных.