Холоп. Официальная новеллизация

– Ребята! Ребята! Эй! И ты, эй! Подождите! Давайте все выдохнем и поговорим!

Но никто его не слушал.

Все смотрели на казнь. Доносился крик очередного казненного – но от него вздрагивал только Гриша. Люди глазели, как истошно вопил сажаемый на кол, как жутко болтает ногами повешенный.

Гриша поник головою и обвис на руках своих палачей.

Один из мужиков тряхнул его, крикнул в ухо неожиданно писклявым голосом:

– Эй, негодный, а ну разуй глаза-то! Душа грешная-виноватая во ад отходит, смотри, холоп! Твоя туда же пойдет.

Приказчик стоял неподалеку, постукивая рукоятью плети по голенищу высокого сапога, не глядя на Гришу. Тот не выдержал, заскулил:

– Не-не-не, Авдей Михалыч, нам туда не надо! Стойте-стойте! За что-о?! За то, что я коня не запряг?! Так я запрягу! Давайте всё назад отмотаем! Вы что такие резкие? Всё же можно поправить!

Приказчик отозвался неожиданно спокойно, почти дружески.

– Не за коня это, Гришка. За то, что ты, холоп, бежать пытался. С беглыми у нас строго. Казнят смертною мукой.

Тут ноги у Гриши сами подкосились. Он упал на колени, руки связали за спиной. Рядом на виселице из-под какого-то стонущего бедолаги выбили чурку, и тот повис, подергался и замер.

Гриша, еле шевеля онемевшими от ужаса губами, не сдавался.

– А суд?! А почему суда не было? Пусть сначала докажут! Может, я просто бегал! Для здоровья! Твари! Беспредельщики! Убийцы! Я требую адвоката!

Приказчик сплюнул прямо перед ним и ушел. К Грише сбоку, откуда ни возьмись, подскочил Прошка, зашептал в ухо:

– Гриша, а ты бы Авдей Михалыча не злил! Он знашь какой! Вмиг башку тебе снимет! До самой казни можешь не дожить!

Гриша глядел в глуповатое курносое лицо Прошки.

– Братан! Проха, помогай! Ты же местный. Как поступать-то?

Прошка почесал затылок под своей нелепой шапкой.

– Да ты Авдею Михалычу в ножки кинься, целуй, умоляй! Даст Бог, не вздернут! Токмо руку отрубят, да и всё! Без руки жить можно. Даже без двух. В нашей деревне таких двое. Будешь третьим. На троих соображать, по любому, лучше, чем одному. Кому налить всегда найдется.

Гриша моргнул.

– Какую руку?

Примостившийся возле плахи палач сиплым тенором вопрошал у казнимого, стоявшего на коленях, какую руку тому рубить.

– Которую рубить тебе, горемычный, левую? Али правую?

– Левую! – проскулил будущий калека, заливаясь слезами.

Протяжно стонали посаженные на кол. Беззвучно покачивались уже повешенные.

Мужик рядом грыз репку. Похоже, репа здесь популярна. Гриша зажмурился – хрясь, и отрубленная кисть летит в корзину, стоящую у плахи, а рядом репкой хрустят.

Гриша говорил себе:

– Так. Я понял. Это просто кошмар. Страшный сон. Я что-то сожрал в клубе, или мне подлили, и теперь меня таращит и прет. Сейчас я открою глаза и окажусь дома.

Он глубоко вздохнул, прикрыл и открыл глаза.

Тут же получил крепкого пинка в спину. Дальше его повели на виселицу злые косматые мужики. Вот уже под ногами чурка, на шее петля. Небо ясное, в синеве над головой снова кружил коршун. Гриша набрал воздуху в легкие и заорал что есть мочи:

– Руку! Я согласен на руку! Рубите руку! – Но никто не слушал. Гриша умолк.

В голове с бешеной скоростью мелькало: так, с чего всё началось? Этот гаишник на капоте Гришиной машины, с травмами попавший в больницу? Нет, там папа всё оплатил, закрыл счета, папа всегда выручал и спасал. Ну, так он и обязан – кого же и выручать, как не единственного сына. Тогда что? Где и когда? За что!?

Вдруг Гришу осенило: это ведь та черноволосая ведьма из ночного клуба, Анфиса или как ее там, дура с серьгами до плеч, прокляла и пожелала ему пропасть за его насмешки над ней. Вот он теперь и пропадает один-одинешенек, с петлей на шее, под кружащим в небе огромным коршуном или кем тот был.