Там, где цветет полынь

Рэм чуть заметно кивнул, прикоснувшись к плечу Ули своим, но не остановился. Когда за ним захлопнулась дверь, в комнате стало еще холоднее. Безжалостный свет не давал ни единого шанса укрыться.

– Итак, ты в игре? – лениво спросил Гус, разваливаясь на стульчике. – Честно говоря, я не удивлен. Есть в тебе что-то эдакое… Отчаяние, наверное. Оно делает людей по-настоящему бесстрашными. Толкает на неожиданные поступки. Меняет жесты, взгляд, даже запах… – Он шумно вдохнул через широкие ноздри. – Знаешь ли ты, как пахнет испуганный человек? Горьким потом, влажной кожей, слезами, слюной, смертью… И полынью, конечно, полынью. Правда, этого он сам не чует. Зато чуем мы. Так, козочка моя? Не молчи. Скажи что-нибудь.

– Почему вы не называете меня по имени? – выпалила Уля, не думая о том, что произносят ее онемевшие губы.

Гус замер, моргнул и разразился оглушительным хохотом.

– Молодец! Уела старика. – Он пригладил бороду. – Мы пока недостаточно знакомы. Я старый человек и придерживаюсь правил. Но не волнуйся, мы скоро познакомимся поближе.

Его острый взгляд впился в Ульяну, заставив сделать робкий шаг вперед. Так бандерлоги из «Маугли» покорно шагали к мудрой безжалостной змее. Предчувствуя, что ждет их, но не находя в своих жалких тельцах сил сопротивляться.

Когда длинные, мертвецки холодные пальцы старика схватили Улю за подбородок, ее чуть не вывернуло. Тяжело сглотнув, она уставилась выше его плеча, из последних сил стараясь не расплакаться.

– Нет, так дело не пойдет, – разочарованно протянул Гус, покачивая сжатой ладонью и заставляя Ульяну повторять за ним это движение. – Посмотри мне в глаза, девочка, и скажи: ты в игре?

Язык заморозило, губы сжались, плотно прикрывая собой зубы. Но ответ уже рвался наружу. Короткое слово в две простые буквы. Один слог, который не проглотить. Согласие, которое нужно выговорить, чтобы скрепить сделку.

Гус надавил чуть сильнее. На нежной коже Ули вспыхнули следы его пальцев, она замычала, пытаясь вырваться, но старик был неумолим.

– Ты задерживаешь меня, а я не люблю тратить время. Скажи это. Ты в игре? Или беги прямо сейчас. Я дам тебе фору, – прошептал он, притягивая ее так близко, чтобы горькое дыхание щекотало щеку.

Волна отвращения накрыла Улю стремительно и внезапно. Она рванулась еще раз, но силы были неравны. И тогда она сдалась.

– Да, – прохрипела она сквозь сжатые зубы.

Старик тут же ее отпустил. В комнате потеплело, а полынь, уже наполнившая своей горечью все вокруг, сменилась терпимой вонью медикаментов.

– Вот и молодец, Ульяна. – Улыбка делала лицо Гуса древней маской злого божка. – Теперь я могу тебя так называть.

И пока он расслабленно усаживался на низкий стульчик, Ульяна пятилась. В гулко звеневшей голове не осталось мыслей, слов тоже не было – все забрал в себя один маленький слог, произнеся который, Уля перешагнула черту.

Гус достал из кармана куртки телефон, подслеповато сощурил глаза и набрал комбинацию цифр. Спустя один долгий гудок он нажал отбой и только после этого посмотрел на Ульяну.

– Сейчас придет Толя, и мы скрепим все как полагается, – зачем-то начал объяснять Гус. – А пока давай повторим правила. Вдруг этот шельмец чего напутал, а? – И подмигнул ей.

Стремительность смены масок испугала Ульяну еще сильнее. Она жалобно огляделась, но комната продолжала слепить ярким светом и равнодушной белизной.

– Тебе нужно исполнение желания, так? – продолжил Гус. – А мне – три подарочка. Потешь старика, принеси, что он просит. И будет у тебя все что захочется.

– Кроме воскрешения, – чуть слышно выговорила Уля.

– Это было бы очень неуместно, знаешь ли, – совершенно серьезно ответил Гус. – Все просто: у тебя целый месяц.

– А если я не успею?

– Плохой у тебя настрой! Не боевой. – Гус развел руками. – Не успеешь – твоя вина. Будешь мне служить. Но зачем сейчас о плохом?

– Что значит «служить»? – Голос красноречиво дрогнул.

– Не беспокойся, страховать неудачников, знающих, что они неудачники, я тебя не заставлю. И то хлеб.

Уля уже не удивлялась. Ни осведомленности, ни насмешливому тону, ни тому, как легко было соглашаться со стариком. Страшно до нервной икоты, но легко. Тело устало бороться. Ульяне хотелось спать. Забраться под одеяло, как есть, в одежде и грязных ботинках, и не открывать глаза целый месяц.

«Так и будет. Только выиграй. И все закончится. И ты отдохнешь», – твердила она, уговаривая саму себя, но ноги продолжали трястись.

Тишина затягивалась, Гус продолжал сидеть на стульчике, потирая ладонями колени. Дверь открылась бесшумно. В проеме появилась долговязая фигура Анатолия. Переступая через порог, тот слегка нагнулся – то ли чтобы не задеть макушкой потолок, то ли приветствуя старика.

– Ну здравствуй, дорогой! – сказал Гус, улыбаясь.

Судорога пробежала по лицу Анатолия в ответ. Он боялся. Как и Рэм, как и сама Уля. Ему тоже смертельно хотелось оказаться где угодно, только не здесь, под ослепляющими лампами белой комнаты. Но он все равно шел навстречу Гусу – покорный, сгорбленный, нескладный.

– Я тебе работенку привел, ну-ка, погляди. Ульяна! – Старик проворно вскочил, подтолкнул Улю вперед, приглашая Анатолия разглядеть ее получше. – Хороша девка, а? Ну давай. Начинай. А я погляжу.

Глупая, несуразная в своей отвратительности мысль пришла Уле в голову, пока она смотрела на замершего перед ней Анатолия. Что, если он сейчас накинется на нее? Начнет раздевать или раздеваться сам? Что вообще могут сделать с ней эти странные люди – все как один сумасшедшие, все как один мужчины?

Прочитав внезапную догадку на ее застывшем лице, Гус презрительно хмыкнул.

– Нет, милая, Толя не по той специальности, что ты себе возомнила. И уж точно я не стал бы на это смотреть. – Он брезгливо поморщился. – Присаживайся в кресло, девочка, а одежду оставь при себе. Я под ней ничего нового не увижу.

Жар мигом проступил на щеках. Уля послушно кивнула и опустилась на мягкое сиденье, пока Анатолий отошел к стене и сгорбился над накрытым простыней столиком. Раздался металлический лязг, потом скрежет ножек по кафелю.

Низко склонив голову, Анатолий тащил за собой трехногий столик, на нем стояла бутылка с мутной жидкостью, пара склянок поменьше и знакомая Уле машинка с иглой на конце.

Заканчивая школу, Уля решила, что это событие достойно быть увековеченным, да так, чтобы раз и навсегда. Грядущая взрослость пьянила голову, и они с Вилкой, хохочущие, обмирающие от страха и предвкушения, сбежали с последнего урока, чтобы сделать тату. Им было неважно, каким будет рисунок: надпись, пчелка, кошачьи ушки или купола на всю спину. Главное – сделать это, не струсить, доказать, что тело, так сладко томящееся в школьной форме, принадлежит отныне только тебе самой – взрослой, имеющей право творить все что заблагорассудится.

Они зашли в салон, там пахло дымом и чем-то запретным. Пока за плотно прикрытой дверью шумела машинка, Уля листала страницы каталога. Их выгнали на улицу спустя пятнадцать минут – как только длинноногая девушка с ресепшена поинтересовалась, сколько лет юным посетительницам. Конечно, по дороге домой Уля громко возмущалась, но в глубине души она испытывала облегчение. В жизни и так все было несладко: страх перед экзаменами, постоянные укоры мамы, плачущий Никитка. Не хватало только наспех сделанного тату.

Тогда они решили, что обязательно вернутся. Но к осени идея благополучно забылась. А теперь Уля с ужасом наблюдала за тем, как просовывает в перчатки свои грубые ладони Анатолий.

– Что… что вы делаете? – Голос дрожал.

Уля загнанно обернулась на Гуса.

– О, ничего, что навредит тебе. Просто мы скрепим нашу игру, так всем будет интереснее, правда? Протяни ручку Толе и не дергайся, он этого не любит.

Анатолий сжал и разжал ладони, проверяя, ладно ли сели перчатки, потянулся к бутылке с мутной жидкостью и смочил в ней тампон. В воздухе повис острый запах дезинфекции, от которого в Уле мигом испарились последние силы. Она не могла бороться с сумасшедшим стариком, а испуганный мужчина напротив не был ее врагом, Уля понимала это со всей ясностью. Потому, когда Анатолий протянул ей раскрытую ладонь, она покорно вложила в нее свою.

Гус за спиной одобрительно хмыкнул.

Влажная ткань ловко обтерла Улино запястье. Анатолий отложил в сторону тампон и взял тоненькую полупрозрачную бумагу, на которой был нарисован травянистый орнамент. Такой же, что окольцовывал руку Рэма. Уля в последний раз дернулась – слабо, почти незаметно – и обмякла. Когда калька внахлест легла на влажную кожу, она зажмурилась. Легкими движениями Анатолий прижал бумагу, аккуратно, почти нежно провел подушечкой пальца по каждому листику, чтобы тот отпечатался на запястье.

Пока Анатолий возился с машинкой, Уля продолжала сидеть, закрыв глаза. Через сомкнутые веки она чувствовала, как внимательно следит Гус за каждым ее всхлипывающим вздохом. Злость кипела, мешалась со страхом. Уля заставила себя расслабить напряженную спину, глубоко вдохнула и почти не испугалась, когда осторожные руки Анатолия смазали ее запястье чем-то жирным и вязким.

– Чтобы лучше скользило, – шепнул он и принялся за работу.

Время застыло. Боль, мигом пронзившая руку до самой кости, то отступала, становясь почти неощутимой, то вновь набегала, как бешеный прибой в ноябре. Машинка надсадно гудела, соприкасаясь с кожей и прокалывая ее, и Уле казалось, что кто-то режет запястье тонким скальпелем по одному и тому же месту много раз, углубляя рану, не давая ей затянуться.

Анатолий осторожно промокал кожу мягкой тканью – это Уля чувствовала, как и его напряженное дыхание над собой. Глаза она так и не открыла. Закусив губу, чтобы гадкий старик не услышал ни единого стона, Уля оперлась макушкой на спинку кресла и старалась расслабиться, вдыхая воздух, выдыхая боль.