Моя Таврида

Такая у меня стратегия. Объект на пляже. Как бы невзначай ложимся на соседний шезлонг. Объект в столовой, ест капусту. Как бы случайно проходим мимо. Объект купается. Рассекаем волны по соседству. Объект… Да сколько можно!

– Привет, я Катя. Помните меня?

– Катюша, конечно, помним!

Как всё, оказывается, просто было. Блин.

* * *

– Кать, ты купаться идешь? – спрашивает Ксюша, моя соседка по желтому домику. На ней ярко-красный купальник и короткие джинсовые шорты, а между ними такой красивый пресс, что складки на моем животе даже не пытаются втянуться. Бесполезно.

– Нет, иди без меня, – говорю. – Мне тут надо хоррор дописать. Про монахов.

– Монахов?!

– Ага, монахов-каннибалов.

И Ксюша потихоньку, бочком, обходит меня по максимально широкой дуге. С чего бы это? Я же добрая! Вот только как бы описать тот звук, с которым руки отрываются от тела… А то ведь «чавк» – это как-то нестрашно. Несолидно, я бы даже сказала.

* * *

Перед Литслэмом сгрызла колпачок от ручки аж до основания. Остался крошечный кончик, который я нервно сплюнула в придорожную пыль. Настоящий ковбой, не иначе! Дерзкий, смелый и… черт, может, не стоило выбирать текст, в котором столько мата, гопников и чистой любви? Может, надо было что-то философское, про экзистенциальную тоску? А то вот сидят в жюри финалисты «Нацбеста», а я вся такая «чё как, ёпта?»

Нервно лезу в телефон и шуршу виртуальными текстами. Ищу, ищу, но поздно. Меня вызывают на сцену, и я говорю:

– Здравствуйте, меня зовут Катя Дорн. А эта кепка – мой реквизит.

Напяливаю кепку с логотипом «Тавриды» козырьком назад, шумно выдыхаю в микрофон и вдруг понимаю: всё так, как надо. Ведь этот текст – это я. А себя предавать нельзя. Ни в коем случае.

* * *

Я – бездыханное тело. Нет, я рождественский гусь! Только вместо яблок, изюма и кураги меня до отказа набили словами. Важными, нужными, ценными. Про то, что не надо бросать. Про то, что и смысл есть, и талант, только вот тут бы поправить немного. И здесь, и вон там, и много в общем-то где, но это и ладно, ведь я же в начале пути. Всё окей.

Откидываюсь в гамаке и вижу, как небо над «Тавридой» подмигивает звёздами. Море шуршит уже не о гальку, а прямо внутри у меня. Омывает слова, размягчает твердую корочку страхов и выпускает наружу веру в себя.

Ну, привет! А то, что из глаз что-то капает… Это не страшно. Это море с «Тавриды». То самое, которое вшш, вшш, вшш…

Мария Рождественская. Лишь море здесь тихое

Море пахнет арбузами. Я понимаю это, едва покидаю самолет в Симферополе. В воздухе витает почти неощутимый привкус соли. Спорим, никто не заметил?

Кажется, будто бы только что я шагала по лесу собирать землянику на вырубке. В голове крутились мысли о героях моей книги, идущих по болоту за чудесами. Я шла и они шли внутри меня, думая обо мне, и в нашем шествии была лёгкая нотка рекурсии.

Кажется, будто бы только что я получила письмо в ответ на заявку: «Вы приняты, вы лучшие!», и целый день ходила с ощущением восхода солнца внутри. Как Золушка, которой пришло приглашение на бал. Потом одумалась: ну что я, в самом деле! Какая из меня Золушка?! Книга дописана, земляника собрана – самоизоляция моя была не так уж и тяжела. Но солнце внутри не заходит.

Ох, сколько справок пролетело шелестящим роем от врачей до меня… а от меня до проверяющих с забавной и страшноватой надписью на футболках: «Медицина катастроф». И даже в автобусе, едущем к лагерю в бухте Капсель, я не могла до конца поверить, что все препоны пройдены и скоро я увижу… «Тавриду».

Вдоль дороги рядами идут виноградники, горы лежат пологие и пегие – выжженные, похожие на греческие. Выходим из кондиционированного автобуса, щурясь от света, недоспавшие, голодноватые – литераторы, поэты-прозаики.

Встреча прибывших новичков «Литературы и медиа» проходит так же, как потом и вся смена: как резкий хлопок ладонями перед лицом – быстро, громко, внезапно. Но весело. Наконец-то все двери перед нами распахиваются!

Море синеет полосочкой из-за заборов и крыш и призывно пахнет арбузами – белой свежестью у самой зеленой корочки. Тяну шею, чтобы увидеть больше, и пропускаю часть объяснений нашего атташе – веснушчатой девушки с афрокосичками. Она выглядит как художница, и она правда художница. В ней чувствуется свобода – как флаг, летящий по ветру, и одновременно – озабоченная усталость нянечки при великовозрастных детях: попробуй-ка за всеми уследить!

Солнце на коже – жгучее, южное. Если пересидеть под ним хоть на полчаса дольше, чем нужно, в горле появится ощущение холодящей боли – передозировка ультрафиолета, поэтому я надеваю рубашку с длинным рукавом и ношу брюки, а не шорты. На входе в столовую нам меряют температуру – и я стараюсь не засиживаться на пляже, чтобы не разгорячиться до состояния «ой, тридцать семь и пять! А не больны ли вы?» Война войной, а обед обязан быть по расписанию.

Домик, куда нас поселяют, имеет «счастливый» номер – тринадцать. Он почти у синей глади моря, дорожка уступами спускается на галечный пляж, и мне нет дела до математических суеверий. Среди ровной травы газонов растут розы. У роз теплые лепестки. Красные, белые, румяно-желтые – они матово отливают пушистостью бабочкиного крыла. Когда наклоняешься, чтобы их понюхать, к губам льнут горячие бутоны, поцелованные солнцем. Словно передают привет от того, кто и так рядом.

Моя соседка по комнате – молоденькая поэтесса из Сибири, круглолицая и белокожая. Она напоминает мне наливное яблочко из сказки, то самое, которое «будто медом налилось, видны семечки насквозь…» Она первый раз видит море и, умилительно облизывая губы после купания, приговаривает, нарочно коверкая слова: «Я вся соёненькая!» У нее – мое имя и пронзительные стихи о любви. У меня – её общество и привкус синей морской соли во всём, что вокруг. Мы – тёзки из двух северных городов, между нами двенадцать лет разницы в возрасте и десять сантиметров расстояния между кроватями. А за стеной деревянного домика у нас обеих – крымское солнце, нежно целующее розы.

Первые два дня проходят сумбурно. Заполошно бегаешь, пытаясь понять, что и где, не опоздать на нужные лекции и успеть искупаться. Ночами холодно, да так, что мы дрожим на поздних встречах с атташе, обмениваясь впечатлениями за день. И ни одному человеку, похоже, не приходит в голову простой вопрос: «Почему нельзя собраться в домике?»

К третьему дню ложиться спать в два часа ночи и вставать в семь утра уже легче, чем раньше. Втягиваешься в ритм, понимаешь потихоньку, как соотносить силы и хотения. Большинство лекций, мастер-классов, игр, танцев и прочих активностей и интересностей перекрещиваются по времени, и успеть на все невозможно. Вот и приходится носиться, как в RPG с линейным сюжетом – обязательных квестодателей не обойти, выбор всегда только «быть или не быть», а об альтернативных ответвлениях сюжета узнаешь, если прочитаешь отзывы других игроков. Однако перепройти миссию шансов нет. Увы.

Небо темнеет, в нем загораются звезды. Белый человек на берегу сидит и светится. Ему хорошо. Он смотрит на восток. Там угловатая Ассоль реет над сплошной тьмой, в которой слились вода и воздух, и что есть что – не разобрать. Всем своим сетчатым существом она устремлена вдаль. Ей не страшна подкрадывающаяся пустота, потому что у Ассоли нет глаз. В ночи она, застыв на полушаге, плечами режет ветер на треугольники и верит. Верит, что рассвет придёт.

Я бегу в темноте на Литслэм, спотыкаясь на щебёнке. Ветер гладит меня по лицу и пахнет арбузами. Мельком взглядываю на сияющие за холмами фигуры – синие киты, лазурные медузы, белый феникс… Футуристические очертания арт-объектов холодно отпечатываются на сетчатке. Все почему-то днём собирались на слэм, точно зная, что это такое, вот и мне интересно. Я, как человек, живущий в белом пятне непредсказуемости, не читаю обзоров, не смотрю новостей и не раскладываю географических карт. Жизнь просто случается вокруг меня, такая, какая есть. Вот и сейчас – устраиваясь в последнем ряду в маленьком шатре, где через миг будут читаться стихотворения и отрывки прозы, я понятия не имею, какие впечатления меня ждут. Вокруг поскрипывают стульями ёрзающие поэты – они нервничают перед выступлением. На сцене появляется… не появляется ведущая. Она сидит в уголке, и мне её даже не видно. Зато слышно отлично. У неё, по-видимому, имеется список выступающих, но она упрямо зачитывает его не подряд, а выбирает в произвольном порядке имена, которые ей больше нравятся. В минутных перерывах между выступлениями ведущая читает собственные стихи. Для меня это выглядит неприкрытой кражей времени зрителей. Она же не участница! И не Ахматова, если уж на то пошло, чтоб её стихи хотелось слушать. Перед нами – то самое использование служебного положения, которое ничем не оправдано. Смотрится весьма сомнительно. Мельком удивляюсь, почему никто не вскочит и не воскликнет: «Доколе?!» Единственное, что примиряет меня с ситуацией – волшебные стихи и отрывки рассказов. Искрящейся волной накрывает чужое вдохновение, сшибает с ног, кружит в чудесном танце слов. Час пролетает незаметно. Хочется слушать еще и еще! Из шатра вываливаюсь в абсолютном восторге, простив даже невидимую ведущую. Звезды над головой крупные – собери в горсть и храни у сердца. Поэты и прозаики кажутся прекрасными, как древнегреческие герои.

Именно после Литслэма я до конца осознаю то, что подспудно поразило меня с первых дней на «Тавриде»: люди здесь молодые, но совсем взрослые. Взрослее меня. Хотя и младше. Это открытие переворачивает мир с ног на голову. Не то, чтобы я раньше не знала, что не количество прожитых лет определяет наш возраст. Но обычно всё совпадало – люди вели себя сообразно моим представлениям о них, а тут… Восемнадцати-, двадцати-, двадцатитрёхлетние – профессионально сложившиеся, глубоко чувствующие и нестандартно мыслящие… А я, я всё еще не знаю, кем хочу стать, когда вырасту. Это вызывает одновременно и грусть и радость. Грусть-уныние в стиле «где мои семнадцать лет, сизый голубочек?» и радость-гордость, что вся смена литераторов – есть.

В нашей мастерской «Литрес: Самиздат» с нами работают писательницы из объединения «Ковен Дур». Склоняют его название все деликатно и неправильно, по английской модели изменяя последнее слово, тогда как следовало бы – первое. Наверное, потому что от «КовенДура» веет чем-то загадочным, как от Ковентри или Ковент-Гардена. Да и Барад-Дур по ассоциации так и хочется вспомнить. А от «Ковена Дур» – не веет. Будем же неправильными!..

Шагая по дорожке к костровой, замечаю: между двумя холмами узкий проход, а в нём, словно в песочных часах, переворачивается мир, – сначала небо ярко-светлое, а море темно-синее, потом треугольник воды приобретает серебристо-палевый цвет, а воздух наливается густым индиго. Наглядное отражение времени. Живое и осязаемое. Жаль, что нет минутки остановиться и ошеломленно постоять перед чудом… я тороплюсь, чтобы петь песни у ночного огня! Что-то первобытное есть в этом огне, единящее сидящих около него, отделяющее их от тьмы и роднящее с улетающими вверх искрами.

Возвращаясь с костра, иду рядышком с танцорами. Они встречали нас на въезде в лагерь, они развлекают нас на вступлениях по вечерам, а тут они – рукой подать, бегут по щебёнке, подпрыгивая от брызжущей во все стороны энергии – не люди, а батарейки «энерджайзер»! Хочется протянуть ладонь, как к бенгальскому огню, чтобы почувствовать колкие блёстки кожей и убедиться: они настоящие!

В предпоследний день для нас устраивают «пикник на Марсе». На склоне холма появляются огромные разноцветные шары-планеты, танцоры и музыканты в космических костюмах устраивают шоу, а мы, литераторы, сидим на закатном солнышке на террасе, и на подносах алеют нарезанные арбузы.

Я уверена, многие увезли с собой воспоминания о новых друзьях и ночах на морском берегу. Или о прекрасных наставниках на мастер-классах. Или о круглых камнях на пляже и сапсёрфинге. Я же – увожу с собой веселое удивление ребенка, важные мысли по поводу своей книги и запах синей соли. Море по-прежнему ласково и нежно пахнет арбузами.

На шесть чудных дней я выпала из одной реальности, чтобы встроиться в другую. Я забыла о многом. Даже забыла поздравить с днём рождения бывшего близкого человека, но обычного мучительного и жгучего сожаления нет. Просто развожу руками – да, забыла, да, извини. У меня тут палевые горы, и ароматный кипарис, и важные фотографы с длинными объективами, и песня навылет, и писательница Екатерина, и звенящие цепочки сказок про Красную Шапочку, и рыбка, которая не моя, и светящийся человек, и деревянный домик, как в сказке, и из окна по утрам видно море, и розмарин, растущий на газоне. Извини, остальная жизнь, тебя как будто нет. «Таврида» ван лав.

Ольга Горбатюк. Запомните нас

Как-то всё пошло не так с самого начала. Мы с Катей вовсе не думали оказаться на три часа раньше у автовокзала Судака.

Я была немного взбудоражена и недовольна, потому что в ночном автобусе практически не удалось поспать. Но это же «Таврида»! Место моего двукратного провала и, наконец, удачной третьей попытки. Вот же, как странно. Берёшь, недооцениваешь себя, тычешься как волонтер, чтобы хоть одним глазком посмотреть на это чудо-место и как там творят другие, более одаренные и пропитанные творчеством. И даже в такой маленькой прихоти тебе отказывают. Неужели я настолько неталантлива, что даже забесплатно работать не берут? И тут уже вышку надо окончить – желательно, за рубежом?

«Да пропади оно пропадом! Буду главной врединой и подам заявку как участник!» – таков был мой вердикт на этот год. И тут мне спокойно в двенадцать ночи сказали: «Ты крутой! Мы ждём тебя!»

А значит, я здесь!

Здесь – у главного входа. Мы сидели втроем с еще одним участником из Красноярска на чемоданах и ждали Макса, его синюю волонтерскую футболку и наши беджи.

Я не знала, чего конкретно ожидаю от этих семи дней. Я так рвалась сюда попасть, была уверена и чувствовала, как мне это нужно (насколько же это было действительно мне необходимо, чтобы вновь и вновь подавать заявку!), но не понимала главного – для чего всё это? Что я хочу приобрести на выходе? Точнее, я перечисляла себе, но сомневалась в искренности поставленных целей. Возможно, именно это рождало во мне беспокойство, мешающее сразу принять и впустить в свое сердце «Тавриду».

Мне не нравилось, что всё здесь не так и всё здесь не то – горы из пыли и плоских камней, ветра? и почти полное отсутствие хоть какой-нибудь растительности. В родном краю и зелени больше, и горы посолиднее.

«Но это же пройдет?» – подбадривала я себя, тут же влюбившись в открывшуюся взгляду и затмившую мое сомнение надпись «МИР. ЛЮБОВЬ. ИСКУССТВО».