Лёшенька. Часть первая

– Мама сказала, что не оставит меня и всегда будет рядом. И чтобы маму Веру я любил и слушался. И что рожь бабка Клава унесла ночью… Мама, можно Зайке молочка?

– Как рука поднялась у сироты кусок хлеба отнять? – сплюнул отец.

– Что теперича говорить? Не помрём… Яша, в школу опоздаешь – учитель заругает.

– Не заругает, он добрый! Не опоздаю! – откликнулся Яшка, но тем не менее стал торопливо натягивать школьную рубашку.

***

Хлеб в ларе быстро заканчивался. За обедом хлебали мучную болтушку, отец с матерью отрезали себе почти прозрачные ломти ржаного хлеба, оставляя куски потолще детям. Отец хмурился и двигал бровями, что было у него признаком глубокой задумчивости. Хорошо, что картошки пока много.

Яшка, собиравший в лукошко куриные яйца, чесал затылок: куриц полный двор, ступить не дают, обжоры, а яичка варёного не выпросишь.

Мамки и правда берегли яйца, расплачиваясь ими с пастухом и горшелем, обменивали на муку или продавали лавочнику. Выручала корова, без неё хоть околевай.

Мать чистила у печи картошку, как вдруг заприметила, что Лёшенька, кряхтя, надевает валенки и шубейку.

– Лёшенька, ты куда? – заволновалась она.

– Надо-тка. Мама Соня велела.

– Господи! Полинка, дочка, скорее беги за ним, не пускай одного… мал ещё!

Полинку два раза просить не надо, она мигом оделась и выскочила за братиком.

– Лёшка, постой! Мамка не велела одному ходить! Да погоди, дай платок завязать!

– Мама Соня сказала, что надо торопиться, – серьёзно ответил мальчик.

– Да куда ты идёшь-то?

– На дорогу. Мама сказала идти и ждать.

Они пошли вместе. Полинка вслух недоумевала: ну что им делать на этой дороге? Троек с богатыми седоками давно нет, разве что нищие, мастеровые с котомками и солдаты ходят.

Но едва договорила, как послышался скрип полозьев, на дороге показалась заиндевевшая лошадь, запряжённая в сани. Сани поравнялись с детьми, незнакомый мужик равнодушно скользнул по ним взглядом и уткнул нос в воротник. Вдруг какой-то куль выпал из саней, полозья поддели его, и кулёк покатился в занесённую снегом канаву.

На белом покрове темнела пробоина, дети прыгнули вниз и провалились в рыхлый снег по пояс. Голыми стылыми руками нащупали пакет, с трудом вытащили его на дорогу.

Кулёк надорвался, содержимое немного рассыпалось.

– Это овсяная мука, – сказала Полинка, лизнув ладонь, – да тяжёлая… фунтов пять, поди, или десять.

– Может остановим того дяденьку?

– Эва! Он далеко уже, не видать. Пойдём домой, а то мамка волнуется!

Вечером они угощались сытным овсяным киселём, который мамка заварила кипятком из самовара. Кисель сдобрили коровьим маслом, посолили и ели ложками, десятый раз рассказывая, как кулёк с мукой им с воза свалился.

Мать ахала, поминала Царицу Небесную и сестрицу Софьюшку. У сытых детей стали слипаться глаза, они запросились спать. Яшка с Полиной легли на печке, Лёшеньку уложили на кровати за тёсовой перегородкой.

Мать сходила к корове, развела квашню на завтра, затеплила лампадку перед образами. Вдруг замерла, услышав шорохи и голоса за перегородкой.

– Лёшенька, не спишь? Водицы принести?

Заглянула в спальню и обомлела. На кровати сидела сестра Софья в голубом подвенечном платье, в котором и была похоронена. Красивая, будто светящаяся, она гладила Лёшеньку по голове, целовала и тётёшкала, как младенца. А кошка Зайка, недотрога такая, топталась рядом, тёрлась о ноги и урчала.

– Спасибо за Лёшеньку, сестрица Верочка, – проговорила Софья, – лучшей матери и не сыщешь. Сердце моё спокойно.

– Я же обещалась, Софьюшка. – С матери спало оцепенение, страх пропал.

– Отец Лёши скоро голос подаст. Он любит сына, но лучше Лёшеньке с тобой жить… Ветреный он, Костя-то. Вернётся – сразу женится, а новой жене не до моего будет, свои дети народятся… Пускай Лёша с тобой живёт, только тогда я спокойна за него буду.

Софья поцеловала мальчика и пропала, словно растаяла в воздухе.

***

Утром Яшка чуть не проспал в школу, мамка проснулась и разбудила его, когда корова стала мычать у себя в загородке. За столом, прихлёбывая кипяток, закрашенный ржаной коркой, она вдруг вспомнила:

– Сестрицу Софьюшку во сне сёдня видела.

– И что? – отозвался отец.

– Тётёшкала Лёшу, будто махонького, благодарила меня… Ой, почтальон к кому-то идёт… Да, говорит, сердце моё спокойно теперь. Ну и слава тебе… Поля, да это никак к нам почтарь. Открой, дочка.

– Здоровы будьте, хозяева! – поприветствовал почтальон. – Весны не дождёмся никак, запропала где-то.

– Здравствуй, Васильич, садись, – засуетилась мать, обмахивая полотенцем табурет.

– Спасибо. Тебе письмо, Семёновна…Ну, не тебе, а сестре твоей покойной, мне тамошний почтальон передал. У неё же никого нет, кроме тебя, вот я и подумал… Возьми, имеешь право. Ну, бывайте!

Мать взяла конверт, вгляделась в обратный адрес.

– От Кости, – прошептала она, – вот тебе и сон в руку…

– Вот так чудеса, больше года пропавшим был или поболе?

– Не знает, бедный, что Софьюшки нет, – всхлипнула мать и ушла за перегородку читать письмо.

– Это хорошо, что Костя объявился… всё-таки родной отец, – сказал батя, доставая кисет, – да, Лёшка? Помнишь батьку-то? Ну ничего, вспомнишь… Он хороший. Родная кровь, говорю… Эх, глупыш…

2

Прошла зима со снежными заносами и трескучими морозами. Наступила весна – самая горячая пора в деревне.

Мать с отцом засеяли поле рожью, оставив совсем чуток под пшеничку – побаловаться белыми пирогами к празднику.

– Будем с хлебушком, – говорила мать, проводя ладонью по тяжёлым усатым колоскам, и лицо её светлело.