Лёшенька. Часть первая

– Лёшенька, ты знаешь кто я?

– Тятя…

– Ну вот и хорошо, Царица Небесная, слава тебе… – перекрестилась мать, улыбаясь сквозь слёзы. – Признал…

Лёша получил в подарок трофейный нож с костяной ручкой и ту самую банку монпансье. Не дыша, открыл жестяную крышку. В избе сразу запахло рябиной, вишней, яблоками и ещё чем-то незнакомым, но очень приятным. Круглые разноцветные леденцы доверху заполняли банку, к внутреннему боку был прижат бумажный пакетик с яркой пасхальной открыткой внутри. На картинке румяная девочка в жёлтом платье держала корзинку куриных яиц, а сверху была надпись: «Христос Воскресе!» Открытку Лёша подарил Полине.

Обедали крупяной похлёбкой и редкостной яишней на молоке. Неторопливо пили чай с конфетами монпансье, катая во рту кисло-сладкие камешки.

Лёша украдкой рассматривал отца, открыто смотреть было почему-то стыдно. У тяти были добрые глаза и жесткие, короткие волосы, торчащие, как ежовая шубка, и Лёше хотелось потрогать – не колючие ли?

***

На другое утро Константин был невесел, думал о чём-то своём, несколько раз порезался бритвой, когда брился перед маленьким зеркалом.

– Что-то ты смурной, братец Константин. Али спалось плохо? – спросила за чаем мать.

– Я совсем не спал.

– Надо тебе мяты заварить, мята завсегда сон нагоняет.

Константин промолчал.

– К нему мама приходила, – тихо сказал Лёша.

– Господи, помилуй! Лёшенька, ты иди с Полинкой поиграй, она книжку интересную покажет… Что же ты молчишь, братец Константин, что Софьюшка хотела?

– Испужался я сначала, как Софью увидел. Она просила Лёшку у тебя оставить, коли жениться захочу.

– Ты молодой, живое о живом думает, – отозвалась мать.

– Ни о чём таком я не думаю, будем вдвоём жить. Потеплеет чуть – пойду дом в порядок приводить… пахать и сеять надо-тка. Чужой хлеб я есть не привык, – сказал как отрезал.

Мать пробовала возразить, что мужик ни хлеба испечь, ни щей сварить не сможет. И постирать, и прибрать, и корову подоить надо.

– Ты научишь, сестрица Вера. С голоду не помрём. Так ведь, Лёшка? – подмигнул показавшемуся в дверях сыну.

– Так…

4

Как только сошёл снег, Константин засобирался домой. Он загодя съездил с соседом в свою деревню, с бьющимся сердцем открыл дверь дома, в котором не был три года.

Закрытые ставни не пропускали свет, в горнице было холодно и сыро. Тонкие лучики света, пробивающиеся из щелей, осветили фотографию на стене. На ней улыбалась юная Софья в голубом подвенечном платье, держа под руку молодого и безусого мужа в костюме с жилеткой.

Константин снял фотографию, отер пыль рукавом и поцеловал холодное стекло:

– Будем дальше жить, Софья… я и Лёшка…

Он открыл ставни – в окна ворвался солнечный свет. Сразу стали видны грязь и тенета в углах. Константин принёс дрова из поленницы, затопил печь. Дрова затрещали, оранжевые языки пламени жадно набросились на поленья, будто голодные. Он нагрел воды и целый день мыл, чистил, скрёб… Застелил чистым бельём постели, разостлал домотканые дорожки по полу.

– Ну вот… Теперь всё так, как при Софьюшке было.

***

Мать тревожно следила, как Константин запихивает свои и Лёшкины вещи в мешок, потом не выдержала:

– Может поживёшь у нас ещё, братец Константин?

– Пахать надо, земля ждать не будет, сестрица Вера.

– Оставь хотя бы Лёшеньку…

У Константина опустились руки.

– Вера, да ведь говорили уже. Я решил: Лёшка будет жить со мной.

– А коли женишься? Ты молодой, не будешь век один куковать.

– И не думаю об этом. А ежели моей жене Лёшка придётся не по нраву, то такая мне не нужна.

Мать всплакнула, провожая Лёшеньку, и взяла слово с Константина немедленно известить её, если Лёша или сам братец заболеют не дай бог, если помощь понадобится. Константин обещал.

***

Всё складывалось хорошо. Константин вспахал и засеял рожью свои полторы души земли – спасибо соседу, что выручил лошадью. Научился варить щи, кашу и другую нехитрую еду. Хлеб никак не удавался ему, это оказалось целой премудростью. С квашнёй возиться – не мужицкое дело.

За небольшую плату хлеб пекла соседка Матрёна, а дочка её, Феня, приносила утром пышный румяный каравай, завернутый в чистое полотенце.

Стала замечать соседка, что Феня всё самое лучшее надевает, когда хлеб несёт. «Кобеднишные» полусапожки, кофточку новую, один раз на Пасху надёванную, у зеркала крутится.

«Невестится девка, – думает баба, – перед вдовцом колченогим прихорашивается. Ну уж нет, не для него ягодку растила!»

Матрёна невольно хмурится. Бабка Клава, у которой не язык, а жало змеиное, шепнула, что Феня с Константином в лес вдвоём уходят. Врёт, поди, но следить надо…

– Феня, курей покорми и яйца собери, хлеб я сама отнесу.

– Маменька, да я уже собралась…

– Сказано – иди к курям!

Феня насупилась, нехотя надела старую рубашку и сарафан и вышла из избы.

Ой, неспроста тревожится Матрёна. Девка просто загляденье: личиком пригожая, рослая, статная, коса золотистая в руку толщиной.

Как было Константину не залюбоваться такой красавицей?

Каждый день ходит Феня, хлеб приносит. Во всё лучшее одевается, будто на праздник какой собралась.