Огонь посредине зимы

Он провел пальцем по чуть потрескавшейся обивке. Сколько же лет этому креслу? Оно вполне могло принадлежать первому графу ард Лергану, младшему внуку Его Высочества принца Альбера. Так что напрасно матушка кичилась отцом-маршалом, род ее супруга восходил к брату короля Людвига Восьмого, да и по женской линии мог похвастаться родством со знатнейшими, даже правящими фамилиями.

– Собственно, – нацепив на нос пенсне, поверенный зашелестел бумагами, – завещание покойного графа чрезвычайно лаконично: вам отходит все, кроме вдовьей доли вашей матушки в размере пятисот дукатов[3 - Дукат – самая крупная денежная единица западных королевств, чеканится из золота. 1 дукат равен 8 серебряным талерам, 128 медным грошам или 512 ариям.] в год.

Не так уж мало, Луиза могла спокойно доживать свой век, ни в чем себе не отказывая. Самому Рудольфу полагалась в пять раз больше, не считая золотых слитков в банке и доходов от продажи муки, зерна и прочих товаров с принадлежащих семейству земель и мануфактур. При желании он мог провести в праздности остаток жизни.

– А как же приданое Евгении?

Похоже, мать не шутила, когда вскользь обмолвилась о ссоре дочери с отцом. О ней в завещании не было ни слова.

– Полагаю, палаэр позаботится о нем сам.

Нейл снял пенсне и убрал его в нагрудный карман пиджака – укороченного сюртука более скромного покроя, который носили юристы, врачи, аптекари и служащие всех мастей.

– Когда было составлено завещание?

– Два года назад.

Два года… Выходит, ссора здесь ни причем. Или Евгения провинилась перед отцом гораздо раньше.

Желание переговорить с сестрой стало практически нестерпимым. Рудольф, не читая, чего за ним прежде не водилось, подписал все нужные бумаги и вышел из кабинета полноправным графом Алексаи. Однако к сестре он направился не сразу, сначала заглянул в отцовскую спальню.

Рудольф с опаской приблизился к камину, склонился над поленницей. Дрова прежние – он хорошо запомнил одно полено по глазку-сучку. Только вот запах исчез. Спальню проветрили, теперь в ней царил аромат горной свежести.

– Вот видишь, никакого яда, – пожурил себя Рудольф, но на всякий случай осмотрел каждое полено.

Сухие, самые обычные – ни следа преступления. Почудилось с дороги!

Тряхнув головой, Рудольф вышел из спальни, пересек лестничную площадку и оказался на женской половине замка. Потянулись нескончаемые гобелены, призванные украсить унылые каменные стены, а заодно защитить от сквозняков. Рудольф хорошо помнил, каковы они на ощупь – по традиции, детскую обустраивали тоже на женской половине. Лет с шести-семи мальчиков и девочек разделяли. К ним ходили разные учителя, они проводили время за разными занятиями, а потом будущие наследники и вовсе покидали отцовский дом, чтобы набраться ума-разума и дисциплины в зависимости от возраста в каком-нибудь пансионе или колледже.

Комната Евгении находилась в самом конце коридора, возле зимнего сада. Напротив нее, по другую сторону внутреннего дворика с розарием, протянулась открытая прогулочная галерея.

Рука Рудольфа замерла возле двери. Стучать или нет? С одной стороны, положено, Евгения женщина, с другой – он ее брат. И Рудольф решил войти без стука.

Он ожидал увидеть Евгению в постели, в полутьме страдающую от недуга, но ее там не оказалось. Непримятое покрывало свидетельствовало, что она и не ложилась. Зато лившееся в окно предзакатное солнце освещало то, чего Рудольф точно не ожидал здесь увидеть.

– Что за бесовщина! – нахмурился он, рассматривая самый настоящий алтарь, сооруженный на туалетном столике.

Чего тут только не было: и пришпиленный к куску бархата светлый локон, и фрагмент приглашения с алой сургучной печатью, и засушенная роза! Но главное место занимала покрытая поцелуями миниатюра. А ведь Евгения не красила губы!

Подойдя ближе, Рудольф убедился, что прекрасно знает изображенного на портрете мужчину.

– Кронпринц Мануил Альберт! – в изумлении выдохнул он.

На самом видном месте лежала помада, показавшаяся Рудольфу смутно знакомой. Именно ей, судя по всему, выведено сердечко на зеркале, в которое Евгения вписала миниатюру. Ей пришлось постараться, чтобы приклеить ее, но результат того стоил, портрет держался крепко. А вместе с ним и остальные сокровища сестры.

Рудольф подошел ближе, склонился над туалетным столиком.

Так и есть, помада матери. Наполовину стерта. Как только плутовка Евгения ее стащила и, главное, когда: мать жила в Зюдхофе, сестра – здесь.

– Неужели она срезала его локон?

Рудольф не мог поверить, что его тихая, незаметная сестра могла сотворить такое. Но волосы явно не ее, другого тона. Какие были у кронпринца, Рудольф уже не помнил: слишком давно его не видел. Зато семейство Лерганов в усеченном составе посетило королевский бал три года назад. Приглашения лично подписывал кронпринц, поэтому-то Евгения его сохранила.

– Ой!

Испуганный вскрик за спиной заставил Рудольфа обернуться.

– Вернулась, врушка?

Пристыженная Евгения мялась на пороге. Она выглядела вполне здоровой, даже не скорбела. Румянец расцветил пятнами щеки. Пальцы, смущенно теребившие свежий розовый бутон, красноречиво намекали, где и как Евгения провела время.

– Это что?

Рудольф ткнул пальцем в алтарь любви.

– Ничего.

Евгения торопливо прошмыгнула мимо него, скинула беличью шубку на постель. От сестры пахло фиалками и морозной свежестью – девичьей прелестью, как выразил бы поэт. Но Рудольф сейчас не был склонен к сантиментам.

– Ты влюблена в него?

Глупый вопрос с очевидным ответом.

– Да.

Вопреки ожиданиям, Евгения не стала отпираться. Гордо подняв подбородок, будто на ее руке красовалось колечко будущей кронпринцессы, она прошествовала к туалетному столику и заменила засушенную розу на свежую.

– И давно?

Рудольф понятия не имел, что положено говорить в подобных случаях.

– Давно, – с вызовом сверкнула глазами сестра. – А что?

– То, что тебе нужно выбросить из головы глупые мечты. Он на тебе не женится.

– Это мы еще посмотрим!

Евгения расправила плечи, приосанилась.

Рудольф тяжко вздохнул. Ну как объяснить ей, что даже чисто внешне Евгения кронпринца не привлечет? Что женится он исключительно по расчету, тоже на какой-нибудь принцессе, потому как будущему королю даже дочь графа не ровня.

Жалко ее! Судя по алтарю, совсем помешалась на Мануиле. Приглашение его величества как раз кстати. Здесь, в глуши, в одиночестве, Евгения и дальше станет грезить о несбыточном, а в столице быстро развеется.

– Осуждаешь?

Судя по тону, которым она задала вопрос, обязан был.

– Нет, если ты уберешь эти художества, – Рудольф обвел рукой алтарь, – и ограничишься обычными вздохами.