Время любить. Сборник рассказов и стихов

Смятой пачкою,
Конфет липкий слом
Руки пачкает

И приторность снов
Бьет желания,
Из гулких слоев
Подсознания

Здесь тонкая ткань,
Осторожней будь,
Легла филигрань
Ниток сложная

Тебе эту взвесь
Дам доверчиво,
Я девочка здесь,
А не женщина

***
Течёшь ты, как прохладная вода
По мне. Во мне, до самого рассвета
И обнаженность, в камушках стыда
Блеснёт, как драгоценная монета
И шёпот губ глотают жадно сны,
И тишину пьют робкие ресницы…
По журавлю из сказочной страны
Вздыхают перья пойманной синицы

***
Моя смешная сердцевинка,
Сухое зернышко внутри
стучит, стучит…
На половинки
Разрежут ножиком…
Смотри,
Так зреет яблоко…
и соком – из кислоты —
В тягучий мёд…
Сухое лето. Пыль. Осока.
В авоське солнце
Жар несёт,
Не позабыть.
Не оглянуться.
Не осознать.
Тугой засов…
И к нам с тобой
Мечты крадутся
сквозь мякоть
Яблочную снов

Ангел седьмой, утренний

А ведь стоит проснуться Ангелом,
Хоть и колется горячо
Мир мой, словно острижен наголо,
Это утро мы пишем набело,
И затёкшее спит плечо
Головы твоей тяжесть светлая
Под лопатками пустота
Беспокойная, несусветная,
Занесённая злыми ветрами,
Лёгких крылышек маета

Елена Щуревич

Белых яблонь дым…

Дверь открывали долго, по очереди. Геля нервно тыкала ключом в замочную скважину, повторяя про себя: «Чертов замок, чертов замок…» Инна выдернула из неумелых Гелиных рук ключи, даже умудрилась вставить толстый рыжий ключ в замочную скважину, но безрезультатно. Анна Петровна безучастно наблюдала за неудачами подруг, потом, будто опомнившись, спросила: «А, может, дверь не закрыли? Когда… когда уходили…». Геля виновато отвернулась, Инна зло толкнула дверь, и все очутились в прихожей.

Анна Петровна прошла, обутая, опустилась в кресло в гостиной и устало закрыла глаза. «Вот и все… самое страшное позади…».

– Знаешь, – она посмотрела на Инну, которая уже успела снять пальто и деловито принялась расхаживать по гостиной, прикидывая, что тут нужно сделать, чтобы привести комнату в порядок после похорон Виктора. – Знаешь, я все боялась – как я войду сюда… потом? А вошла и вроде бы – ничего.

– Привыкнешь, – Инна ободряюще похлопала ее по худому плечу. – Пока я тут, у тебя, поживу – все равно у меня отпуск.

Отпуск Инне никто не давал, но это было неважно. В конце-то концов, работа корректора не являлась для нее чем-то ценным, да и офис находился на самом краю города – так что, Инне было все равно, что подумают о ее внезапном исчезновении на работе. А телефон она отключила еще позавчера – как только узнала, что Вити больше нет.

При всей своей простоте эта мысль все еще казалась Инне нелепой. Дней пять назад они договорились, что за выходные вычитает его свежую статью о… «О чем же должна была быть статья? Забыла…» Инна поморщилась, как от зубной боли: «Все стала забывать… Вот, забыла, про что статья…».

Инна ушла на кухню, поставила чайник на плиту, потом заметила, что рядом стоит электрический чайник, но включать не стала – от горелки в просторную профессорскую кухню пошло тепло. Она открыла окно, вдохнула холодный осенний воздух – деревья в саду еще щеголяли обильной золотой листвой. Инна закурила, и впервые за эти два дня ей стало на самом деле больно и тошно от того, что Виктора больше нет.

Инна была одноклассницей и верным товарищем студента филфака Вити Иванова, а затем – профессора, доктора филологических наук Виктора Вениаминовича Иванова. Она была старшего него почти на 2 года – потому что из-за затянувшейся болезни осталась в каком-то классе – она уж и не помнила, в каком – на второй год, а Витя пошел в школу шестилеткой. Дружба их длилась больше половины Инниной жизни, наверное, поэтому сейчас Инна чувствовала себя как портной, у которого кто-то внезапно отхватил ножницами бОльшую часть ценного дорогого полотна.

Анна Петровна забралась в кресло с ногами. Спрятала даже туфли под длинную синюю юбку (черной в ее изысканном гардеробе не нашлось). Ее знобило с самого утра, а после кладбища и вовсе – было ощущение, что тело впало в оцепенение и перестало слушаться. «Если заплакать, должно стать легче… наверное…». Но плакать пока не получалось. Она знала, что слезы придут позже, вместе с истерикой и с головной болью. Внезапная смерть мужа от сердечного приступа не укладывалась в ее сознании. Их брак, достаточно поздний (когда они встретились, им обоим уже было около тридцати), был обдуманный и взвешенный – практически идеальный. Кроме того, она всегда была уверена: они оба чувствовали, что удачно дополняют друг друга. Единственный сын Сева учился в США. Сын, на удивление, вырос к гуманитарным наукам неспособным, зато блистал талантами в науках точных. Прилететь на отцовские похороны не смог – слишком далеко. Анна Петровна сама настояла на том, чтобы он не срывался и не прилетал – какой смысл? Отца не вернуть. Воспоминание о сыне было теплым. Анна Петровна почему-то вспомнила, как однажды Виктор – уже именитый профессор – взял его на какой-то свой литературный научный сход. Сын-школьник высидел там полдня, а когда вернулся, сказал: «Ма, я там, честно говоря, ничего не понял. Но папу знают все. И еще – за ним толпой девушки разные ходили. Типа, чтобы автограф на его книжке получить». Девушки… эти восторженные влюбленные студентки-аспирантки… Анна Петровна устало откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. «Боже мой, боже мой… как же я буду теперь одна? Без него?». Где-то глубоко внутри, (наверное, будь Анна Петровна человеком верующим, она бы подумала – что именно там, где должна быть душа), что-то больно закололо, заныло, замерло, и Анна Петровна поняла, что так теперь будет всегда, и впервые за этот кошмарный день тихо заплакала, уткнувшись в острые колени.

Всхлипывания Анны Петровны донеслись и до кухни. Инна поморщилась, захлопнула окно и стала заваривать чай. Добавила мяты, душицы, тысячелистника, которые собирала сама летом в одном из своих одиноких паломничеств в тайгу. То, как горюет Витина жена (слово вдова пока не приходило ей на ум), Инна воспринимала ровно, без особенной жалости. Когда Виктор познакомил ее со своей невестой, Инна подумала, что даже самые умные, нет, даже гениальные мужчины поразительно примитивны, выбирая в жены женщин красивых, но бесполезных. Как показали годы, Инна не ошиблась: Анна была, по ее мнению, женой никуда не годной – готовить не умела, за чистотой в доме следила неохотно, о душевном покое мужа не слишком заботилась. Бесспорной Инна признавала лишь породистую красоту и грацию Витиной жены. Высокая, стройная, с изящными руками, ушками и щиколотками Анна была удивительно хороша собой – ее четко очерченный профиль, нос с легкой горбинкой и широко поставленные серые глаза так и просились на портрет в витой позолоченной раме. Тогда, после первого знакомства, Инна не смогла промолчать и откровенно и резко высказалась относительно выбора друга: «Всю жизнь будешь за ней ухаживать, пылинки сдувать, а она будет капризничать и привередничать».

Виктор ничего не ответил, лишь улыбнулся своим мыслям. Они сидели на обрыве, на самом краю берега. Внизу текла, поблескивала под летним солнцем таежная речка. Витька за две недели похода отрастил короткую бороду, усы, стал похож на кержаков-староверов, которые до сих пор умудрялись селиться и жить по-особому.

– На то и мужчина нужен, чтобы лелеять да баловать вашего брата, – Виктор хитро прищурился, искоса взглянул на Инну и приобнял за плечи. Через грубоватую ткань спортивной куртки Инна почувствовала тепло, тяжесть и силу его руки. Дернула плечом, резко встала:

– Может и так, тебе виднее, ты у нас – умник, – и ушла в палатку.

Больше Инна никогда не говорила ничего дурного Виктору о его жене. Инна стала самой частой гостьей в их доме, нянчилась с Севкой, когда подрос – стала водить его с собой в горы, в тайгу, собирала ягоды и варила варенье на два дома, вязала теплые носки. Она не задавалась вопросом, почему так привязана к чужой, в сущности, семье, не пыталась выяснить свое значение в их жизни. Никогда не слышала от них каких-то благодарных слов. Но когда Вити не стало, Анна позвонила ей первой.

Инна открыла дверцу шкафчика с посудой, достала белую с позолотой чайную чашечку (Анна Петровна любила и держала в доме только дорогой белый фарфор), налила заварку до краев, перелила в чайник, повторила манипуляции с чайником еще два раза – это успокаивало, запах трав напомнил лето. Инна долила в заварник кипятка, присела на подоконник, взяла из плетеной чаши крупное золотистое яблоко: «интересно, что за сорт?», – откусила. Яблоко было ароматным, сочным. «Садовое, не покупное», – подумала Инна и еще раз взглянула за окно.

Именно летом, в саду, полном яблонь, посаженных Виктором, Инна впервые и увидела Гелю. Поспели первые ранетки, и Инна, купив новых банок, крышек, сахара для варенья, вечером приехала к Ивановым. Входная дверь была, как всегда, не заперта, Инна прошествовала с сумками на кухню, окликнула хозяев, и, не получив ответа, вышла в сад. Инна хотела было покричать и поаукать прямо с террасы, но что-то в мягко обволакивающем аромате сада, шелесте листвы заставило ее остановиться и прислушаться. Чуть поодаль, за высоким кустарником, где росла самая высокая и раскидистая яблоня, – она и в этом году, неурожайном на яблоки, была усыпана плодами, – разговаривали двое. Инна прислушалась – женский голос был ей не знаком.