Глушь

В пять вечера Глеб и Полина, истекая солеными каплями горячего пота, медленно шли от вокзала в порт. Солнце, не теряя настойчивости к вечеру, жарило во всю свою мощь. Уставший от пути и изнуряющего валяния на пляже Глеб с трудом переставлял ноги, не поспевая за порхающей беззаботным мотыльком Полиной, которая сначала вырывалась вперед, потом приостанавливалась, оборачивалась, нетерпеливо дожидаясь, когда плечо Глеба, наконец, начнет двигаться вровень с ее плечом. Глеб шел и сам себя ругал за то, что утром, после ободряющего капучино, дал слово будущей жене отправиться вечером в порт кормить хлебом гигантских белых чаек. Они еще на пляже успели досадить настойчивыми попытками выбросить красноватые перепончатые шасси ему на голову во время заплывов, долгих и старательных, за буйки.

– Подожди, – сказал Глеб, – и остановился, вытирая капли со лба, – дай отдышаться. Сейчас билеты проверю…

Глеб, молча, сунул в руки Поли пакет, в котором влажно дышал теплый батон, усыпанный поверх тонкой, яичного цвета, корочки черными точками мака, и полез в небольшую планшетную сумку, фотоаппарат раскачивался на груди, мешая рыться в ней, поэтому Глеб всучил Полине и его.

– Ну как, все нормально? Какие места? – Полина переминалась с ноги на ногу.

– Пятое, шестое и девятое. Отправляемся через три дня в восемь утра.

– Отлично, а Костик знает о том, что мы ему билет тоже купили?

– Ага, – тряхнул челкой Глеб, – думаешь, этот прямой автобус в Z без пересадок я во сне увидел? И так сразу, минуя справочную, в кассы за билетами бросился?! Нет, это все Костик. Еще дома в интернете копался, пока маршрут нам не составил. И деньги на свой билет тоже дома мне вручил, на, говорит, а то я или потеряю или на крепкие напитки спущу.

При мысли о Костике Полину замутило, ей было неприятно само упоминание о нем. Не говоря уже о том, что упоминает его ни кто-нибудь, а Глеб. Но после некоторого замешательства она всеми силами постаралась проглотить обиду и неприязнь к Костику, как горькую пилюлю, которая хоть и вызывает отвращение, а все же в данной ситуации жизненно необходима.

На набережной Глеб, заметив, каким долгим взглядом Поля провожала лоток со сладкой ватой, дернул ее за руку, остановил.

– Хочешь?

– Да-а-а, – по-детски заискивающе надула губы Полина.

Всего через две минуты уже не он, Глеб, а Полина плелась следом, не поспевая за ним, рассматривая длинную палочку, на которую, как на тонкую жердь, присела то ли белая сова, то ли небо нечаянно уронило на нее свое легкомысленное облако.

– Ух, с трех лет ее не пробовала! – облизнулась Полина.

– Так пробуй, – Глеб обернулся, чтобы увидеть ее широко открытые глаза, не упустить ускользающий трепетный миг чистой радости.

– Нет, не сейчас, – покачала головой Полина, память не терпит спешки. Я лучше в порту, на лавочке или глядя на море. Слушай, а пес умный был, дружелюбный?

Глеб остановился, подождал, когда Полина с ним поравняется.

– Какой пес?

– Тот, что в горах с хозяином хотел фотографироваться…

– А-а-а, пес…

– Какой он породы был?

– Курцхаар, кажется.

– Ого, я такой породы не знаю. Симпатичный?

– Очень, потом на фото посмотришь!

В порту Полина сначала крошила батон чайкам в море, потом, разобравшись, запускала кусочки прямо в небо. Жадные птицы бросались в полете то на хлеб, то друг на друга. Полине и страшно было от этого и весело. Она хохотала. А Глеб стоял немного позади, следил за ее движениями, покачивая ватой на палочке, врученной ему для хранения. Не выдержав, он немого отщипнул, погрузил в рот таящее чудо. И сам удивился, что так давно его не пробовал. А ведь действительно, всего немного нужно для счастья. Для настоящего, тихого счастья… Стоять вот так, смотреть на море, на безупречно белые корабли, лакомиться сладкой ватой и следить, как человек, не важно кто он, кормит птиц хлебом. Глеб постоял немного, подошел к Полине, взял у нее кусочек хлеба и тоже бросил. Сладкая вата теперь была у нее. Глебу нестерпимо захотелось остановить этот момент с чайками, ватой, кофейными прядями на ветру. Он расчехлил фотоаппарат, навел объектив и, понимая, что кадров осталось всего пять, щелкун, жертвуя одним ради счастливого мгновения.

– Работает старичок? Раньше умели делать, не правда ли, молодой человек? – рядом возник пожилой мужчина в шляпе, с газетой в руках.

Глеб обернулся:

– Работает, классная штука!

– У меня точно такой же, – мужчина подошел ближе, прищурился, осматривая фотоаппарат. – Да, несколькими годами старше, правда. Здесь у вас я вижу – кабельный синхроконтакт добавлен, да, мой постарше будет…

– И как, – глаза Глеба блестели, – еще рабочий?

– А то! Куда он денется? – подмигнул мужчина сначала Глебу, потом внимательному объективу. – Рано нас, стариков, со счетов списывают, пытаются модными да удобными штуками заменить, а мы вон, еще боремся. Приятно, знаете ли, что в наше время, где все ищут простоты да легкости, еще встречаются молодые люди, оглядывающиеся назад.

– Да, в прошлом много всего хорошего осталось…

Полина слушала разговор Глеба и мужчины и не слушала, ее внимание было приковано к троице, расхаживающей по порту. Они немного покачивались, надрывно, деланно смеялись. Полина присмотрелась: о, этот силуэт, этот смех она никогда ни с чем не спутает. Так и есть, Костик, в обнимку с двумя полуголыми девицами. Высокими, длинноволосыми блондинками, у которых распущенны не только волосы, язык и руки, но и поведение. Уже тепленькие, несмотря на жару, успели набраться виски в прибрежном пабе. Полина отвернулась, поспешила скрыться, чтобы Костик их с Глебом не заметил. Не учинил какое-нибудь гадкое разбирательство. К счастью, они остались без внимания, занятый разговором с хихикающими девицами и изучением их форм, Костик потянулся к очередному питейному заведению. Как и предполагала Полина, домой ночевать он не пришел.

Костик не появился в съемной квартире ни утром, ни к полудню, обедать он тоже не пришел. В шесть вечера встревоженная предстоящей встречей с журналистами Полина осмотрела себя в зеркало. Легкое платье цвета морской волны выгодно подчеркивало глаза, золотой браслетик, подаренный Глебом на помолвку, изящно перехватил тоненькое запястье, пухлые губы казались еще полнее от мерцающей помады, волосы аккуратно лежали на левом плече шоколадными волнами. Глеб стоял в дверном проеме, поправляя галстук и любуясь своей невестой.

– Полечка, ты сегодня хороша как никогда. Все взяла, нам нужно поторопиться, сборник свой не забыла?

– Он со мной, не волнуйся, – Полина показала Глебу аккуратный бумажный пакет с книгами, – я уже готова, можем идти.

– Туфли не жмут, сможешь на каблуках, или лучше такси вызовем?

– Глупости, тут совсем рядом, я же девочка, каблуки – моя стихия! Вот только тревожусь…

– Из-за встречи? – Глеб шагнул навстречу Полине, чтобы обнять ее, и тем самым уберечь от волнения.

– Нет, из-за Костика. – Полина уткнулась напудренным носом в черную рубашку жениха. – А вдруг он все наврал о журналистах, поэтому где-то теперь от нас прячется. Или с ним что-то нехорошее могло приключиться…

– О, за это ты можешь не беспокоиться. – Глеб отстранился, чтобы посмотреть в Полино лицо, заметив белое пятно на рубашке, легким движением руки, избавился от него. – Твоя пудра, до чего не люблю ее. Лицо делает маскообразным, и следы повсюду…

– А как без нее? – пожала плечами Полина. – Камеры не прощают жирного блеска, тебе ли не знать…

– Костик свое слово держит, уж я его знаю, сказал, в семь, значит в семь, – продолжил Глеб, – а то, что он дома не появляется, не переживай, это в его духе. Сколько его знаю, Костик любил исчезать. И взрослый и будучи ребенком. Отец тоже привык. Помню, много раз его с милицией искали. А он, сорванец, мог сутками на чердаке отсиживаться. Одним словом, бродяга. Жаль, конечно, что телефона с ним нет. Еще дома сказал, что специально едет в путь без мобильной связи, дабы отец по сто раз в день не трезвонил, проверяя трезв ли его сыночек, и не подцепил ли очередную девицу, грозящую наградить его какой-нибудь стыдной болезнью.

– Понятно, раз ты, его друг, так спокоен, то чего я должна переживать. Он уже большой мальчик, думаю, не пропадет, тем более здесь!