Дневник грешницы

К тому же папа думает, что сердце мое свободно, что я никого не люблю. А тогда – не все ли равно: князь ли, другой ли… Князь даже и предпочтительнее, оттого что человек не чужой, а хорошо знакомый, папенькин друг. Любит меня и готов взять без приданого.

Нет, папенька, как всегда, мыслит логично и правильно. Еще третьего дня я готова была скрепя сердце с ним согласиться и просила лишь об отсрочке.

Третьего дня – но не теперь.

Я не стала ничего возражать. Да и что я могла бы сказать – что влюблена в человека, за которого никогда не смогу выйти замуж?

И снова меня ждала бессонная ночь, и снова поутру подушка моя была мокра от слез.

Утром папенька предложил мне заняться свадебными туалетами и не беспокоиться о счетах – жених все оплатит.

Я уже настолько овладела собой, что выразила свое согласие и сказала, что в помощь себе возьму Кити. Вот сейчас, прямо после завтрака, возьму извозчика и поеду к ней.

Папенька, весьма довольный тем, что ему не нужно будет сопровождать меня в торговые ряды, к шляпнице и модистке, а также тем, что мы с Кити для разъездов воспользуемся ее экипажем, выдал мне полтинник на извозчика и разрешил не торопиться с возвращением домой.

Оказавшись на улице, я глубоко вдохнула свежий морозный воздух. Мимо как раз ехал свободный извозчик; но вместо того чтобы подозвать его, я перешла на другую сторону улицы.

Как и давеча в Александровском саду, меня охватило странное чувство: мне представлялось очень важным то, что я делаю или не делаю именно сейчас. Подзови я извозчика, вели ему ехать на Васильевский остров к Кити – и все пойдет так, как желают папенька и князь Д.

Отсрочивая неизбежное, я сохраняла за собой видимость свободы. Я могла еще немного помечтать о том, чтобы сделать свой собственный выбор. Я могла еще немного помечтать о графе… об Алексее… о том, чтобы произошло чудо и он оказался бы свободным. И о том, чтобы произошло еще одно чудо – и я бы понравилась ему.

А если б этих чудес не произошло – ведь чудес не бывает, – то хотя о том, чтобы дела наши каким-то образом поправились и мне не надо было бы для спасения папеньки выходить замуж за князя.

Я вижу, как ты хмуришься, читая эти строки. Да, моя милая, моя справедливая и правильная Жюли, я действительно мечтала (о, и еще как!), чтобы граф сделался свободным. Может, он не так уж сильно любит эту свою болгарскую жену, раз приехал в Петербург без нее и за двадцать лет супружеской жизни у них не появились дети?

Я знаю, это жестокие и, наверное, глупые мысли. Знаю, но не могу корить себя за них.

Между тем я и не заметила, как оказалась на Малой Конюшенной, у бакалейной лавки, в которой папенька обычно заказывал английский чай. В витрине, как всегда, ослепительно сияли украшенные золотой мишурой огромные сахарные головы. Молодой приказчик выскочил из дверей и поклонился мне, как знакомой.

Я кивнула, улыбнулась и поспешила к Невскому проспекту.

Без особого удивления я поняла, что, пока я размышляла, ноги мои сами выбрали направление. Это направление было указано на карточке графа, которая после бала постоянно была со мной. «Собственный дом в Гороховой улице» – значилось там.

Главное – не спрашивать себя, зачем я туда иду.

И что буду делать, когда дойду.

У книжной лавки Смирдина я остановилась – вспомнила, как мы с отцом заходили туда в прежнее, безмятежное и беспечальное время. Папенька сразу шел в картографический отдел. Помнишь, как все недоумевали, а иногда и подшучивали над ним: откуда в тихом петербургском домоседе, никогда не бывавшем далее Москвы, такая страсть к картам и атласам далеких неведомых стран? Я же отправлялась в «романтическую» или перелистывала французские журналы.

А еще я остановилась, потому что перед входом в лавку увидела карету, на козлах которой сидел черный лакей графа.

* * *

Думаю, что и ты, моя разумная Жюли, поступила бы так же, как и я: зашла бы в лавку. Вместо того чтобы пройти мимо, поймать на Невском извозчика и поехать наконец к Кити.

Не останавливаясь и не оглядываясь, я прошла к лестнице на второй этаж. Я была уверена, что не встречу графа ни в романтической, ни в журнальной. Его следовало искать наверху – в медицинской, военной или философской.

Представь себе, я почувствовала, что он близко, еще до того, как увидела его.

Граф находился в самой дальней и безлюдной части лавки – в букинистической, где, слегка нахмурившись, перелистывал положенный на пюпитр громоздкий пыльный фолиант.

Он был в длинном черном пальто английского сукна, с клетчатым английским же шарфом, без шапки. На фоне солидных петербургских господ в куньих и собольих шубах и бобровых шапках «пирожком» он выглядел совершенным иностранцем.

Я почувствовала немалое смущение оттого, что стоит ему немного повернуть голову – и он увидит меня. Не сбежать ли, пока не поздно? Вдруг он подумает, что я ищу с ним встречи?

Я вдруг увидала себя со стороны: старенький лисий салоп, потертый капор, поношенные перчатки… лицо, то и дело вспыхивающее глупым девическим румянцем, – и отступила на шаг.

Но было поздно. В комнату вошел служитель и, почтительно поклонившись графу, о чем-то тихо спросил его.

– Да, – отвечал граф, – да, разумеется. – Он оторвал взгляд от фолианта и заметил меня.

И улыбнулся. Безо всякого удивления, словно ждал меня именно здесь и сейчас.

– Анна Владимировна, – сказал он.

– Алексей Николаевич, – сказала я.

– Я нашел здесь самое полное собрание литографий Розетского камня, – сказал он спокойно, словно продолжая только что прерванную беседу, – издания 1822 г, с реконструкцией отсутствующих фрагментов и переводом г-на Шампольона… – Тут он отвел от меня взгляд, за что я была ему искренне благодарна. По мере того как он говорил о возможных значениях египетского иероглифа «анк», я перевела дыхание, сердце мое перестало бешено колотиться, а щеки и лоб приобрели прежний, допустимый в приличном обществе цвет.

И когда в букинистическую зашел профессорского вида господин в шубе и с тростью, я слушала графа с видом совершенно спокойным и невозмутимым.

Затем мы спустились вниз. Следом за нами шел служитель, бережно неся на вытянутых руках упакованный в пергаментную бумагу фолиант.

На улице граф сделал небрежный знак рукой, и сразу подъехала его карета.

Смуглый, черноусый, с сабельным шрамом на щеке лакей соскочил с козел, бросив на меня быстрый внимательный взгляд, тут же сменившийся, впрочем, выражением полного равнодушия.

– Куда вы теперь, Анна Владимировна? – осведомился граф. – Не окажете ли мне честь, позволив подвезти вас? – При этом правой рукой, облитой тонкой кожаной перчаткой, он сам, не дожидаясь лакея, приоткрыл дверцу кареты, а левую, без перчатки, загорелую, изящную, с длинными пальцами музыканта, протянул мне.

– Я, право, не знаю… – смущенно забормотала я, немедленно покрывшись несносным румянцем, в то время как какая-то часть меня во весь голос кричала: «Прочь! Немедленно беги отсюда! Стоит тебе коснуться его руки, и ты погибла!»

Но мысль о возможной погибели почему-то нисколько не испугала меня. Напротив: мне захотелось снова испытать то радостное, ликующее ощущение июльской теплоты, то ласковое, но не обжигающее прикосновение, что я почувствовала на бале. Тогда его губы лишь слегка коснулись моей обтянутой белым шелком руки; теперь же я, как во сне, сама сняла перчатку и оперлась о его ладонь.

Это было как удар электрического тока, беззвучный, безболезненный, но ошеломляющий. И, клянусь тебе, Жюли, он тоже что-то почувствовал. Я увидела это по его глазам, на мгновение вспыхнувшим ярким золотым светом.

Впрочем, он тут же овладел собой, и сторонний наблюдатель, если б таковой случился поблизости, наверняка подумал бы, что в его глазах просто-напросто отразилось брызнувшее из-под туч низкое зимнее солнце.

– Вы, верно, хорошо знаете Петербург? – ровным дружелюбным тоном спросил граф, когда мы уже сидели в карете и лошади неторопливо тронулись в сторону Зимнего дворца. Стараясь, чтобы мой голос звучал не менее ровно и светски-любезно, я отвечала, что мы с папенькой привыкли совершать длительные прогулки и что в Петербурге немного найдется мест, мне незнакомых, – разве что какие-нибудь трущобы.

Граф слегка улыбнулся, но в его голосе не было и тени насмешки, когда он сказал:

– В таком случае, Анна Владимировна, не желаете ли совершить со мной небольшую прогулку в те места, где вы, скорее всего, никогда не бывали раньше?

На миг мне пришла в голову вздорная мысль, что граф собирается везти меня именно в трущобы. Чтобы скрыть стыд и смущение от собственной глупости, я ответила графу несколько более смело, чем намеревалась:

– Отчего же нет?

У меня на языке вертелось и вовсе неподобающее «хоть на край света!» – но, к счастью, я смогла удержаться.