Не первая Вера

Он покровительственно улыбнулся. Мне хотелось бежать от него, от этого странного мира, от его обитателей – энергетических вампиров, выпивающих нас, использующих и безжалостно сжигающих в общей яме.

Утром машина возвращала меня в лагерь. Алькальд оставлял моё состояние без комментариев, но и он, и я стали замечать, что уставать после передачи энергии я стала сильнее, иногда добавлялось головокружение. Он не придавал этому особого значения, значит, решила я, энергии во мне ещё достаточно и время у меня есть. «А потом, потом, когда моей энергии перестанет хватать? Что станут делать со мной дальше? Если корова не дает молока, её забивают на мясо. Это произошло с женщиной, которую я видела в фургоне? Её энергию выпили до дна?», – эти вопросы задавала я себе по пути в лагерь и обещала, что найду ответы до того, как станет слишком поздно. В лагере сама не своя от усталости я заваливалась спать, а проснувшись, находила новое обязательное занятие на день, способствующее выработке энергии нужного цвета.

Чувствовала я себя при этом, ничуть не лучше скотины в хозяйстве: пока есть польза, её кормят, холят и берегут, но проходит время и ничего кроме шкуры не остается.

Глава 19

Каждый раз, открывая глаза, я мечтала оказаться дома, в своей постели, чтобы всё это оказалось сном. Но Лена настойчиво тормошила меня и заставляла подниматься.

Прошло двадцать пять – тридцать дней. Без часов, телефона, календаря перед глазами, но при ночном режиме бодрствования, я потеряла ориентацию, сколько времени уже нахожусь в этом месте. Приступы внезапного головокружения участились, а усталость стала почти постоянной – верный знак, что откачка моей энергии шла полным ходом.

Однажды, когда я возвращалась после очередной смены «донора», шатаясь от усталости, в сторону домика «для избранных, особо покровительствуемых особ», Лена, ждавшая меня как обычно на крыльце, стала делать мне знаки, чтобы я прошла в сад за домиком.

– Я очень устала, дай мне поспать – автоматически пролаяла я. Лена дернула меня за рукав:

– Вы же сами просили. Помните, у Маргариты?

Я стояла, медленно соображая, что же я просила у Маргариты? Гранит! Мне про «ключ» должны рассказать через месяц моего примерного поведения. Маргарита держит слово?! А я была уверена, что меня надуют. Только как же она мне расскажет, если нельзя рассказывать? Чокеры под электрическим током, камеры, через которые всё видно в любой момент? Я нетерпеливо засеменила за угол. Сад был пуст. Никого не было видно. Жужжали пчёлы, пахли цветы, пригревало утреннее солнышко. Я устало бухнулась на качели.

Где-то из кустов позади меня послышалось недовольное:

– Где тебя черти носят?

От неожиданности я соскочила, начала вглядываться в заросли. За ними еле заметно серела полусогнувшаяся фигура.

– Маргарита?! Это Вы? – я ошарашенно продолжала вглядываться в кусты.

– Не мели чушь – разозлился знакомый голос – Сядь, не маячь. По камерам должно быть видно, что ты одна, цветочки нюхаешь.

Я кивнула, нагнувшись к клумбе, сорвала садовую ромашку и ткнула её себе в нос.

– Вот, молодец. Я не хотела с тобой говорить. Будь моя воля, ни за что бы не согласилась, да больно уж Маргарита просила.

– Нина? Это Вы? Вы же меня только что от ворот проводили и ушли.

– Конечно, ушла и до сих пор хожу где-то по территории. Она глубоко вздохнула, – А ты меньше рот открывай и слушай, раз уж выторговала себе это право.

За моей спиной она немного повозилась, видимо, усаживаясь на траву, давая отдых натруженным ногам, и начала свой рассказ.

– Я сама с Норильска. Зимы у нас знаешь какие? У-у…. И люди, что твои медведи – сильные и самостоятельные. Я машину научилась в восемнадцать лет водить. Как первую зарплату получила, сразу купила колымагу мою. Счастлива была как слон, хоть машина старше меня была. Глохла она, зараза, всё время в самых неподходящих местах. Вот как-то зимним вечером от подруги я ехала. Та за городом жила. Машинёшка моя закапризничала прямо на трассе. Встала. Ну, я туда-сюда, так её раз так! Пока ковырялась, иззябла вся, телефона не было. Стою, никого нет. Ну, думаю, бросать надо, да обратно к подруге пешком или бегом, не то сама околею. И тут он. Высокий, красивый, на дорогой машине: «Поехали», говорит, «в гости». Я «сам с усам», да видно сил уже не было, согласилась. Вот и «гощу» до сих пор.

– Это Марат был, да? – куда-то в сердцевину ромашки прошамкала я.

– Он, конечно – за кустами тяжело вздохнули.

– Вы просто здесь остались работать? Или «донором» как я?

– Да нет, не совсем, – Она помолчала, собираясь с мыслями.

– Сперва меня, как тебя, Алькальду показали, но толи энергия моя ему не показалась, толь другая причина была, а не нужна я ему была. На тот момент у него свой ещё пригодный «донор» был.

– Почему же не отпустили? – мой вопрос прозвучал глупо даже для меня.

– Марату подарили. Я его «донором» была два года. Сильная была, молодая, энергию быстро восстанавливала. Кроме того, очень сильно я для него старалась.

– Полюбили его без памяти? – презрительно фыркнула я.

– Нет. Домой хотела, к матери. Больше жизни хотела. Всё со временем разузнала и про энергию, что местное руководство предпочитает – что «едят», и про жизнь их вечную, про власть, про то, как тут устроено всё. Про гранит узнала. Где-то через год. Не как ты. – Она горько вздохнула.

– Я тоже домой хочу! Муж дома, мама, сестра… Я запнулась. – Вы же, как никто, понимаете, что такое наш мир, дом?

– Понимаю. Но как видишь здесь до сих пор. Я вот что пришла сказать: «Ничего не выйдет». Ты будешь «донором» Алькальда, пока будут силы, будешь ему «чистую» энергию отдавать. Добровольно. Потом ослабнешь, станет меньше энергии. Он начнёт голодать и злиться на тебя. Потом он начнёт её у тебя забирать силой. Какое-то время питаться «низкими вибрациями».

– Это как? Не поняла? Плакать опять? – я смяла в руке ни в чём не повинную ромашку.

– Этого будет не достаточно для выплеска энергии. Чтобы получать энергию сиреневого цвета будут лишать сна по несколько дней. Индиго – мучить твой мозг электрошоком. Голубого – смотреть на уродства и болезни. Зеленого – видеть страдания животных, людей. Желтого – оскорблять и унижать твоё достоинство. Оранжевого – насиловать. Красного – пытать до потери сознания. И, в конце концов, тебя выпьют до дна. А Марат привезет нового «донора». Ты не первая, даже не сто первая. Тут так.

Я сидела пораженная. Оглушенная. Веря и не веря в то, что неизбежно со мной произойдет. Вспомнилось измученное лицо женщины в фургоне, сожженной заживо в карьере. «Тут так» – стучали в висках слова Нины.

– Алькальд будет это всё делать? Он всегда так делает? – подсознательно я очень хотела думать, что эти страшилки только для моего послушания.

– Нет, не сам. Алькальд предпочитает «чистую энергию». Его статус, положение позволяет ему менять доноров часто. Но у него много подчиненных: генералы, полковники, куча солдат. Всем нужна энергия. Все получают её рано или поздно, как объедки с его стола.

– Меня передарят дальше? Как вещь?

– В один из вечеров машина не отвезет тебя к Алькальду. Отвезет к кому-нибудь другому. Генералы питаются «низкими частотами» синего спектра, в основном. Если выживешь, то здесь, в лагере, переселят тебя в общий барак.

Или ездить к солдатам будешь с другими «особями» в фургоне. Они проще, любят энергию оранжевого или красного спектра.

Нина замолчала. Она ждала моей реакции. А я не знала, что сказать. Мозг лихорадочно пытался найти лазейку, выход, чтобы всё сказанное не относилось к моей судьбе, и не находил.

– Значит, – я медленно подбирала слова, – Все женщины в лагере тоже «донорши», только низких энергий, верно? Всех похитили?

Нина недовольно повозилась:

– Нет, не так. Я же объясняю, из нашего мира только я и ты. Остальные местные. Они отдают энергию по своей воле. Из нашего мира «доноры» с большим энергетическим потенциалом, они только для высших чинов.

– Эти женщины что, сами позволяют творить с ними все эти ужасы? Для чего?

– Ты здесь недавно. Не знаешь, как местные живут. Военная диктатура – строй не самый приятный. Расстрелы, репрессии, тюрьмы, бунты и снова расстрелы. Сложно жить. Но выбор есть. Можно согласиться стать «донором» для правящей военной хунты и жить в одном из таких лагерей как этот. Здесь женщины одеты, накормлены. Для многих эта жизнь лучше той, что ждёт их за периметром.

– Их же «доят»? До смерти! Я видела, до чего они доводят женщин! Одна из них говорила из мешка, что сама так решила. Я тогда не поняла. Говорила мне, что у неё дети… – я затравленно замолчала, всхлипнула.

– Не реви! – гневно зашипела на меня из кустов Нина, – С ума сошла! Многие женщины приходят в такие лагеря от голода, холода, нищеты. Зато их родные – родители, дети, любимые попадают под защиту режима. Они никогда не станут «донорами» против их воли. А это тоже сплошь и рядом! Женщин здесь берегут. В казармы фургон за «донорами» приходит не как за тобой – каждый день, а только несколько раз в неделю. Одни и те же дамы не ездят по два раза подряд – накапливают энергию, работают, спят, восстанавливаются. А, главное, знают, что с их родными ничего плохого не случится, пока они здесь.

– Они же становятся продажными женщинами?! Это здорово, так ты считаешь? – я скривилась от отвращения.

– Молодая ты ещё, глупая. Нет в этом трагедии, польза одна. Если эти женщины солдат энергией не обеспечат, те «с голодухи» в город пойдут, к их детям, к их сестрам, матерям. Поняла? Они – мои героини, все, как одна!