Не догоняй давно ушедший поезд. Рассказы

Отец – в крик! Мать – в гвалт! А жених ещё больше куражится.

Посмотрела Лена на это представление, молча проглотила обиду и пошла домой, на квартиру к своей Харитине Ивановне, хозяйке. Но не дошла, Владимир её у мостика через канаву догнал и начал вести допрос с пристрастием – с кем она до него спала и сколько абортов сделала. Поставил условие:

– Скажешь правду, назовешь цифру – женюсь.

Сначала девушка пыталась объяснить ему, что у неё, вообще, ещё никого не было, в том числе, и его самого, потом плюнула ему в лицо и послала подальше несостоявшегося жениха вместе с его самой близкой роднёй.

Не ожидавший ничего подобного, Владимир сначала опешил, потом передумал гулять и твёрдо решил жениться. Но теперь этого не хотела уже сама Лена.

Плюнуть бы тогда ей ещё и на «общественное мнение», которое пообещали сварганить для неё потенциальные свёкры и сам Владимир – не грязных сплетен надо было пугаться, а явной шизофрении того, кто стал её мужем на долгие четыре месяца. Приглядись она внимательнее к этой сумасшедшей семейке – не было бы тех девяти кругов ада. Неужели ей не хватило той поездки в Янов, где на строительстве будущей Чернобыльской АЭС работал Владимир и его сестра Валя?

Валя предложила Лене показать стройку будущего города, который потом назовут Припять, и девушка согласилась, благо, добираться недолго: пройти несколько километров пешком до Посудово, а там проехать чуток на электричке. Валя жила в женском общежитии, Владимир – в мужском. Вечером сходили на танцы, утром он пришёл в комнату Вали вдвоём с другом, которого называл Кентуля, и они все вместе повели Лену, как ей и было обещано, знакомить с ударной стройкой. Всё складывалось хорошо.

А вечером разразилась гроза, хотя никакие тучи её не предвещали.

Почти вся молодёжь окрестных деревень работала именно здесь, и знакомый парень из Крюков остановил Лену на лестничном пролёте общежития. Он был безответно влюблён в её подругу, учительницу немецкого языка Ольгу Петровну, и теперь пытался выяснить у Лены хоть что-нибудь о своём предполагаемом сопернике.

Владимир, увидев девушку мирно беседующей с этим парнем, подошёл, обнял её за плечи, предложил прогуляться вдоль безлюдных траншей будущей теплотрассы, где и начал избивать «за измену».

Очнулась Лена среди огромных труб от приглушённых голосов. Разговаривали двое: Владимир и его друг со странной кличкой Кентуля.

– Слушай, здесь никого нет, никто и не увидит, – произнёс Владимир.

– Я не хочу, – это голос Кентули.

– Ты не понял. Я тоже не хочу получить срок за изнасилование! Давай её просто в траншее закопаем, никто и знать не будет.

– Ты что? Чокнулся? – почти выкрикнул друг.

– И надо же было тебе притащиться так не вовремя, – досады своей Владимир и не думал скрывать, потом, видимо, опомнившись, добавил:

– Да пошутил я, пошутил.

От услышанного Лена похолодела и медленно поползла вдоль теплотрассы. Она точно знала: он не шутил.

Почему же даже тогда она не распознала в этой твари если уж не маньяка, то садомазохиста, как минимум? Может, потому что в те далёкие времена их и видом не видывали, и слыхом не слыхивали? Может, их тогда вовсе не было? Но ведь Лена столкнулась именно с таким чудовищем!

Столкнуться-то столкнулась, а на предложение руки и сердца, которое последовало через неделю после памятной «экскурсии», отказом не ответила. Нет, не любовь толкнула её сделать этот роковой шаг, а безотчётный страх перед этим чудовищем, парализовавшим её волю.

***

Регистрация их брака состоялась. Была и свадьба, больше похожая на похороны, потому что Лена не замуж выходила, а хоронила свою молодость, надежду, веру и любовь.

2

Елена Сергеевна редко вспоминает «семейную» жизнь с Владимиром, точнее, не вспоминает вообще. Вычеркнула. А зачем помнить те долгие четыре месяца, которые она прожила, будто по битому стеклу босыми ногами ступала? Да не ногами – сердцем.

Единственной отдушиной была школа и ещё золовка Валя. Это она после «экскурсии» на стройку века плакала, глядя на многочисленные синяки и ссадины Лены, а после свадьбы вырывала невестку из рук своего брата, взбесившегося от очередного приступа ревности. Это она со слезами взывала к его совести, то есть, к тому, чего у него не было. Но чаще всего Вали не оказывалось рядом, и защитить Лену было некому.

О золовке Елена Сергеевна вспоминает с теплом, но вот о свёкре своём – только с гримасой брезгливости: уж очень подл и грязен был этот человек. Нет, она не хочет вспоминать о нём, ей и без того есть что вспомнить. Например, то, как свекровь постоянно вдалбливала в голову невестке, что взяли её в уважаемую семью, и за это она должна быть благодарна им по гроб жизни.

Вот о гробе-то Елена Сергеевна как раз к месту сейчас вспомнила… Чтобы лечь в него, ей тогда только одного глотка отравы не хватило.

Когда? Да тогда, когда она, доведённая до отчаяния, решилась на самоубийство и выпила из банки то, что колорадским жукам предназначалось.

Очнулась в больнице с предварительным диагнозом внематочная беременность. Но беременность, о которой она узнала только там, оказалась вполне обычной. Чем объяснили медики состояние пациентки, близкое к летальному, Лена не знает, а истинную причину она скрыла от всех за семью замками.

Навестивший жену Владимир получил за что-то замечание врача, оскорбился, приказал ей немедленно снять с себя больничный халат, бросить его в лицо врачу и покинуть больницу. Если она этого не сделает, то он, Владимир, с ней разведётся.

Лена не выполнила требований мужа, потому, что не смогла бы сделать этого из-за физической слабости – она почти не вставала с постели. И ещё потому, что обрадовалась разводу.

Обещания своего Владимир не сдержал – кого бы он тогда бил за интимную связь с тем самым врачом-гинекологом (показывала ему то, чего даже муж не видел!), с санитаром Яковом (на руках её в палату заносил!) и с дворником, пятидесятилетним Евменом (яблоками угощал!)?

Так безрадостно прошли четыре «медовых» месяца.

А потом Владимира посадили за кражу в том самом общежитии, что в Янове была. Родня плакала, а Лена тихо радовалась – целых три года без издевательств! Какое счастье!

Вняв советам коллег, она решила сделать аборт. Но её родные: бабушка, тётя и крёстный – восстали против этого.

– Вырастим, – сворачивая цигарку, сказал крёстный, – не переживай. Не нужно себя калечить. Дитё-то первое.

И вышел курить на улицу.

– Посидит в тюрьме, может, одумается да по-людски жить начнёт? – осмелилась предположить тётя Маша.

Бабушка помолчала и отрицательно покачала головой:

– Нет, дочка. Уродится теля с лысинкой…

И, обратившись к внучке, поставила точку:

– А дитё не след рушить, грех то великий. Нехай живе. Оно не виновато. Тебя взрастили, взрастим и его с Божьей помощью.

Они и растили Серёжку до двух лет, потому что родным дедке и бабке внук оказался не нужен. Не нужен настолько, что даже при выписке из роддома его никто не встретил, и Лена добиралась на перекладных: сначала на такси, которое оплатила старая знакомая её родителей, а когда легковушка застряла в сугробах возле деревни Пирки, то остаток пути ехала с орущим свёртком на «Беларусе». Это потом уже поняла она, что не свёкрам телеграфировать надо было, а своим родным.

Чтобы быть поближе к сыну, Лена перевелась в другую школу и уехала из Крюков.

Через год Владимиру зону заменили поселением в городе Березники на Северном Урале, он приехал в отпуск, навестил жену с сыном, привёз какую-то погремушку и без конца хвастался большими деньгами. Лена заикнулась о том, что не лишне бы и на сына высылать хоть немного, ведь на алименты она не подавала, хотя нормальные мужчины, находящиеся на поселении, сами их оформляют, чтобы снизить сумму подоходного налога. Услышав это, «папаша» пришёл в ярость и заявил:

– Подашь на алименты – солому получишь!

(Это сыну-то солому!)

– На алименты я не подам, я подам на развод, – ответила Лена. За время, проведенное без него, она перестала бояться.

– Только попробуй! Вернусь – не порадуешься!

– И что же ты со мной сделаешь?