Якобинец

– Разумеется, – глаза Клерваля зло смеялись, – я помню твой отчет в Якобинском клубе о бурной деятельности в Лавале. Как бенгальский тигр рычал с трибуны: «Если для спасения молодой Республики нам необходимо будет уничтожить всех слуг старого режима, то мы перед этим не остановимся и с честью выполним трудную задачу, возложенную на нас Революцией!» Это от души, ничего не скажешь! Тебе можно верить.

В одном Майенне их было около тысячи, сколько же роялистов всего отправилось на гильотину с твоей легкой руки? Всех отбрила начисто «национальная бритва». А шуанов в Лавале ты вообще приказал не брать живыми. Откуда знаю? Ну как же, этот приказ капитану Жютлэ был приложен к твоему докладу от декабря, ты же сам зачитал его с трибуны Клуба.

– Что же, ты теперь осуждаешь меня?, – сдержанно отозвался Куаньяр, – Я действовал строго в рамках закона и революционной целесообразности. Я готов отвечать за свои решения, на мне нет того, за что отозвали из миссии Карье и Барраса, я только выполнял свой долг. Если меня призовут к ответу, я знаю, что мне сказать. Лучше нам уйти от этой темы, тем более у нас мало времени, – насмешливый тон Клерваля раздражал его.

Нетерпеливо начал он оглядывать зал и не видел, как зло сузились глаза Клерваля за его спиной, не слышал его хриплого шипения:

– Как же! Уверен, что не посмеют призвать к ответу? Проклятое охвостье Робеспьера! Достанет ли у нас сил свернуть вам шеи?

За их спиной перешептывались молодые женщины:

– А это еще кто.. Может с ним повезет больше? Надо привлечь внимание этого красавчика .. Клерваль змея подколодная.. ни одну из тех, с кем он переспал, не только не освободили, они казнены также, как и те, кто ему отказывал…

– Умоляю, не делай этого! Слышала, он человек Робеспьера, эти еще более прочих якобинцев носятся со своей республиканской честью и неподкупностью…

– Пхе! Это всё слова.. чем же они отличаются от других мужчин? А этот якобинец молод и чертовски привлекателен…с ним хотя бы будет приятно заниматься любовью…

– Тсс! Пока он не услышал, говорю тебе, забудь об этом…

Обругавшая Куаньяра женщина всё еще стояла у колонны, она не пряталась, сузившиеся глаза неотступно следили за ним и Клервалем. Норбер подошел к ней близко, некоторое время они в упор мерили друг друга глазами. Заложив руки за широкий трехцветный пояс, он медленно спросил:

– Я вас не знаю. Что вы имеете против меня? За что вы арестованы, гражданка? Я имею какое-либо отношение к вашему аресту? На что или на кого вы жалуетесь?

Красивое бледное лицо по-прежнему выражало лишь отвращение и презрение, стиснутые губы, наконец, разжались:

– Разве в сегодняшней Франции нужны серьезные основания для ареста, неправедного скорого суда и казни?! На всех вас надо жаловаться, да некому! Что?

Её недоумение вызвала слабая и беззлобная усмешка якобинца, холодная маска оказалась живым человеческим лицом:

– На всех подряд жаловаться не надо, заключение озлобило вас. Расскажите вашу историю и если ваше задержание необоснованно, я мог бы содействовать вашему освобождению. Я готов выслушать вас.

Клерваль стоя за спиной Куаньяра, сузив глаза, выразительно, иронически прищелкнул языком, вынудив Норбера хмуро покоситься в его сторону.

Тонкое лицо женщины ежесекундно меняло выражение, но всё же предубеждения и ненависть перевесили:

– Чтобы вы кого-то освободили?! Вы один из тех, кто сотнями отправляет невинных на эшафот!

Смуглое лицо Норбера отразило легкое отвращение, губы чуть дрогнули, он с трудом сдержался от грубости и всё же он решил уточнить:

– Вы обо мне лично или ваша ненависть распространяется на всех монтаньяров?

– «Вы все для меня на одно лицо, якобинец! Вы все для меня одинаковые, «неподкупные»…, – яркие губы женщины побелели, кулаки сжались, – «друзья народа»!

Всех вас ждет гильотина! Свобода, задушенная вами 31 мая, восторжествует, черни укажут ее место и к власти вернутся подлинно достойные люди! И тогда вам не дождаться ни пощады, ни жалости!

Захлебнетесь собственной кровью! Запомни мои слова, якобинец! На эшафоте ты вспомнишь меня, палач Майенна! Долой якобинцев! Смерть Робеспьеру!»

Куаньяр отшатнулся, и резко развернувшись на каблуках, быстро отошел от женщины.

– Действительно хочешь узнать, за что она арестована? – усмешка Клерваля была неприятной и начала раздражать Норбера, – её имя ничего тебе не скажет, она из тех, кто буквально поклоняется убийце Марата, она была в первых рядах, когда её везли, выкрикивала всякую хрень в адрес революционного правительства…, – Клерваль поморщился.

– Ах, так, – Норбер небрежно пожал плечами, его интерес к незнакомке и искреннее желание помочь ей совершенно угасли, – очередная роялистка фанатичка…

– Явление типичное для современных женщин, лезущих в политику. Существа без собственного мнения, точнее заимствующие его у мужа или любовника, чувственные и легко внушаемые, падкие на личные симпатии-антипатии, легко переменчивые. Влюблена девица в патриота и вот она уже республиканка, полюбила другого, а он роялист, и вот все прежнее по боку, она уже за короля! А эта… по существу, конечно же, роялистка, но отчего-то воображает себя республиканкой, да еще и «подлинной», то есть, в отличие от нас!

– Поклонница демагогии Бриссо», – коротко и метко уронил Норбер, – такая позиция очень типична для господ Жиронды, наших «либералов-миротворцев». Чёрт с ней, послушать, так все они сплошь безвинные и благородные миролюбцы, а при случае режут нас без лишней сентиментальности, вспомни развязанный этими «гуманистами» федералистский мятеж прошлого года. Чёрт с ней. Идём дальше…

Заключенных между тем взволновало исключение, сделанное для девушки.

– А моё имя есть в списке? Меневаль, Арман Меневаль!

– А мы, Анна Мария Клеман и моя дочь Жермена, ей всего 19 лет, неужели она тоже должна умереть?!

Клерваль зло фыркнул:

– Можете плюнуть мне в лицо, если найдете хоть одного ни в чем не виновного аристократа!

Неосторожные слова… В этот момент какая-то молодая дама вдруг поднесла к нему своего ребенка, которого держала на руках.

Не ожидавший подобного выпада, Клерваль немного смутился и на всякий случай, если та вздумает плюнуть, резко отодвинулся от женщины и мрачно буркнул себе под нос:

– Ему то что угрожает?

Глаза женщины блеснули, ненависть прорвалась в истерическом крике:

– Отца и деда вы его уже лишили, после моей казни он останется сиротой! Бешеные фанатики! Убийцы, будьте прокляты!

Толпа заключенных вдруг опасно заволновалась и вышла из состояния прежней апатии.

Норбер оперся о колонну. Ему словно передались чувства этих людей, липкий ужас, отчаяние и боль, роковой вызов в трибунал разлучал навсегда мать и сына, мужа и жену, жениха и невесту. Это совсем не то, что было в Майенне, там шла война, жестокая борьба вооруженных людей, это совсем не одно и то же.

Он вдруг ясно понял, что в глазах этих людей он почти ничем не отличался от Сансона. Рука невольно потянулась к галстуку, будто он стал душить его, на лбу мелко выступил пот. Нет… нет… я не палач… я не испытываю никакого удовольствия… я представитель революционного порядка…

Но если возникнет тюремный бунт, то это будет просто подарком Фукье-Тэнвилю, количество казней резко возрастет. Такое уже случалось в других тюрьмах Парижа. Иногда люди из Трибунала даже провоцируют эти вспышки нарочно.

Но сейчас? Что произошло сейчас?! Неужели их так задело исключение, неосторожно сделанное им этой девушке? Неужели они не понимают, чем их волнение может закончиться? Как это остановить?!

Он встряхнул головой, защищаясь от взрывной волны чужих эмоций, боли, чужой ненависти. К черту все чувства, сейчас он восстановит порядок.

Куаньяр в бешенстве треснул ладонью по колонне:

– Всем молчать!

Вооруженные санкюлоты из охраны действительно очень быстро восстановили порядок.

Немного успокоившись, Норбер продолжал свой обход.

Молодая девушка, сидя на каменных плитах пола в страхе жалась к коленям старого священника. Рядом сидела молодая мать с ребенком на руках. С тревогой вглядывались они в Клерваля, который развернул свой список и начал читать.