Фрактал Мороса

– Деньги! Тридцать рублей.

«Какие тридцать рублей?…» – слова эхом прошли мимо сознания.

– Нет! Нет! – затрепетала Фрида. – За деньги!

Ликас развернул ее и прижал к стене.

– Нет! Ликас!

В борьбе, которую Фрида безнадежно проиграла, он вцепился в ее запястья, а дальше изнасиловал и убил бы, наверное, но не успел. Дыхание сбилось, его дернуло током беспамятства, опустошения. На этом выдохе Фрида легко выпорхнула из его клещей, и Ликас опустился на пол, чувствуя теплую липкую гадость. Его тело опередило его, не дав совершить преступления и тем самым подарив надежду набудущее.

Через пятнадцать минут он уже снова был в толпе, он видел раздавленные танками автомобили, видел парня с совершенно белым лицом и мужчину с бородой, испуганного, с детскими глазами, который кричал: «У него инфаркт! Помогите!»

И сразу толпа окружила побелевшего. Ликас, обезумевший от настроя этого города, от попытки секса, от одиночества впервые почувствовал тянущую боль, разлившуюся в груди. Тягостную, ноющую боль. Это сердце. Не было сомнений.

«Сесть куда-нибудь, прислониться». Но сесть было негде. Он закрыл глаза. Перед ним был огромный человек, уже точно не плоский, но бесконечного роста.

Кто-то толкнул Ликаса в спину.

– Простите! Ради Бога! – извинился парень.

– Ничего, – Ликас вздохнул и открыл глаза.

Все та же ночь. Бесконечная, беззвездная, с воздухом, наполненным вымороженной влагой, море людей, грохот строящихся баррикад и раздавленные машины.

– Он коммунист! Вот он, стукач! – Ликас дернулся на женский вскрик. Маленькая черная Фрида тыкала в него указательным пальцем.

Толпа обернулась, а дальше была драка, где он даже не пытался драться. Каким-то чудом он остался цел. Трое милиционеров подхватили его в свалке и хаосе. Потом еще нескольких человек привели в автозак, где сидел Ликас. Он взглянул в открывшуюся дверь машины и уловил подсвеченные триколоры, но не литовские, а с полосами белого, синего и красного цветов. Он никогда не видел их раньше, и не знал, что они значат.

– Позор! Позор! – доносилось с улицы.

Он выдохнул и закрыл глаза. Как приятно было просто сидеть на полу в наручниках, ощущая тонкую струйку тепла из кабины шофера после этого дня.

Когда Ликаса привезли в отделение, было темное утро. Он не спал уже сутки. Человек в форме вел его по коридору со стенами цвета горчицы. Ликас не отличал милицию от юстиции и не понимал, где он.

На допросе он не мог связать двух слов от усталости. Но по всему выходило, что проститутка, которая хотела отомстить, ткнула пальцем в небо очень удачно.

Как только Ликас оказался в камере вместе с другими «отличившимися» у парламента и башни, сразу уснул. Тревожно, поверхностно.

* * *

На попутной машине с литовскими националистами ехал Юргис домой днем 13 января из Вильнюса.

– Вечером все решится, да и так уже ясно.

– Наша взяла, – бессвязно бубнили четверо парней.

Они полуспали. И тот, который был за рулем, бубнил больше всех, чтобы выдержать дорогу.

– Да-да! – говорил Юргис, прижатый к двери «Жигулей», – Да-да. «Эх, суки», – думал он.

* * *

Я листаю «Корабль дураков» Петкявичюса[42 - Витаутас Петкявичюс (1930–2008) – литовский политик и писатель. В своей книге «Корабль дураков – галерея политических голов и образов» (2003) подверг резкой критике действия постсоветских политиков Литвы.], пытаясь представить, как это было. Попугай свистит и кувыркается в клетке, разбуженный светом среди ночи.

«Зачем я живу? 13 января 1991 года. Виталий Морос».

«При отсутствии идей людей объединяет любая утрата», – цитирует Петкявичюс какие-то мысли. Мне не нужно это расшифровывать. Историческое расстояние в несколько десятилетий ставит эти утраты на свои места, разъясняет роли, становится очевидно, зачем это было. Но на поле сражения не видно стратегии, задуманной в штабе.

«Праздники или поминки

Водка, а может, вода

Ночь. Черно-белые снимки

Память сотрет навсегда.

Даром написаны строки

Вам невозможно понять:

Мы навсегда одиноки,

Нам навсегда умирать.

Так и всему свои сроки.

Сонные тянутся дни.

Мы все равно одиноки,

Даже когда не одни».

В.М. январь 1991 год».

Ничего себе у него «тянутся дни». В юности безумие революций кажется «тянущимися днями»…

* * *

– Виталий Морос! К следователю.

Он встал. Ликасу повезло провести эти часы за решеткой не с уголовниками, а с политическими активистами.

– Виталий Миколо Морос… Сядьте. Виталий Миколо Морос, вы несовершеннолетний. Да будет вам известно, что все политические преступники, все, посягнувшие на свободу Литвы, будут строго наказаны. И вы, как несовершеннолетний, тоже должны понести наказание. Протокол составлен. Но есть одно обстоятельство…

Ликас дернулся. «Задушить майора и прыгнуть в окно», – мелькнуло у него несуразное.

– Виталий, ваш отец – член «Саюдис».