Край Земли. Книга вторая

– Откликнись, матушка! – но призрачная мгла поглотила марьюшкин зов.

Пелену рукой разгоняет она, пытается что-либо разглядеть, но лишь всколыхнулась туманная марь. Вышли люди из неё. Платья пепельные, погребальные. Лиц не разобрать, мрак клубящийся вместо лиц. Тленом веет от них. Хватают Марью руками стылыми, тащат за собой, шепчут тусклыми голосами:

– Иди с нами, иди.

От рук хладных заледенело сердце девицы, о матушке забыла. Идёт покорно. Из тумана пенящегося меченосцы появились. Вдоль пути встали, мечи подняли, скрестили их над головой Марьи. По мечам всполохи багряные идут. Отсветом падают те всполохи на княжну.

– Иди к Чернобогу, ждёт он тебя, – шепчут люди без лиц. – Была ты Мореной, дочерью Князя и Тлена, теперича же Царицей Тьмы станешь. Слушает их девица, головой согласно кивает.

– На одном троне с Чернобогом восседать будешь.

– Стихиями повелевать будешь. Бури и штормы тебе покоряться.

– Царство мёртвых и живых подвластно тебе будет.

Перестала чувствовать холод стылый Марья, оледенела, чёрный огонь занялся в глазах её:

– Буду властвовать над землей и морями, над небом и океанами. Царицей Тьмы буду.

Мерещится, что едет теперича она уже в открытой карете. Карета эта из чёрного алмаза драгоценного. Мерцает светом таинственным, страшным, завораживающим. Вместо колес у кареты кабаньи лапы. Копытами бронзовыми стучат по земле, гул от сего идет. Клыки кабаньи оглоблями торчат. Не конями запряжена карета, а шестью птицами чудн?ыми. Оперенье пурпурное, головы золотом блестят, глаза рубиновым светом сверкают, крыльями цвета ночи со свистом машут. Везут к престолу царскому Марью, что ждет её как владычицу Тьмы. Престол тот золотой вдали высится. Чёрными сапфирами украшен, подушки красного бархата лежат на нём, на полу шкуры диковинных животных разбросаны.Стража стоит в одеждах воронова крыла. Неотрывно смотрит на трон Марья, желает стать Царицей Тьмы.

Да вдруг зазвенели серёжки берёзовые радостно. Напев их нежный, высокий, праздничный. Разом спало наваждение. Стоит девица в лесу, от холода дрожит, вокруг туман вьётся. Люди без лиц отпрянули от неё, трясутся от злобы, да не могут Марьюшку руками стылыми ухватить. Меченосцы отступили во мрак, багряные всполохи погасли на мечах их. Птицы чудные над головой летают, рубиновый свет в глазах их тухнет. Глянула Марья на дорогу, а пред ней шаль лежит. По краю незабудки вышиты. Цветы те, словно живые, свет от них идет мягкий лазоревый. Подняла девица шаль, аромат луговой почувствовала. Берёзовые серёжки звучат ликующе, весело. Накинула Марья на плечи шаль, матушку сей же час вспомнила. И будто голос её слышит: «Сердечко моё, доченька, невдолге увидимся». Почудилось Марьюшке: не шаль на плечах лежит у неё, то матушка ласково обнимает. Тотчас тепло на сердце стало, будто солнышко ясное согрело. Одначе слёзы серебряные из глаз полились, но и облегчение от них пришло. Легко вздохнула полной грудью Марья.

Обернулась к людям без лиц, а они уж туманом клубятся. Меченосцы в острозубых крыс оборотились. Заметались крысы с визгом пронзительными во мгле сгинули. Рубиновые глаза птиц мраком налились, да и не птицы то более, а василиски с телом петушиным, чешуей покрытым, крыльями дракона и хвостом змеи. Замахали крыльями перепончатыми василиски, закудахтали сипло и растворились во тьме. Карета в вепря дикого превратилась. Вертится меж деревьев секач, рык неистовый из рыла зловонного исторгает. На клён бросился, клыками корни подрывает. Затрещало дерево, наклонилось, упало. Придавил клён вепря так, что тот и шелохнуться не может, ногами по земле елозит, копыта о камни сбивает, пену изо рта испускает. Бился, бился дикий зверь, да и затих. Марьюшка ахнуть не успела, как вепрь пнём трухлявым сделался. Клыки сучками сухими торчат, ноги растопырились, корнями в землю ушли. Закуталась плотнее Марьюшка в шаль и побежала назад к коню-огню. Да туман загородой встал – стеной каменной, не даёт пройти, в полоне держит.

Глава VIII

Макар с Бранибором подъехали к старой берёзе, следом Звон-Парамон на Гипотенузе прискакал. Спешились всадники, увидев Коня-Огня. Мечется конь на привязи, на дыбы становится.

– Где-то здесь Марьюшка, – оглядываясь, сказал Макар. – Сама, видать, коня привязала, никто, ведь, с ним совладать не может.

– Куда же подевалась? – удивляется Бранибор.

Звон-Парамон вокруг коня бегает, под брюхо ему заглядывает, за хвост дёргает, подпрыгивает, на спине пытается Марью разглядеть:

– Хорош чудо-конь! Потерял хозяйку, и ржёт теперича он! Чего морду воротишь? Говори, где Марья? Говори, куда запропастилась? – негодует Парамон. – Я не посмотрю, что ты Конь-Огонь. Отхожу вожжами, будешь знать!

Гипотенуза, еле переводя дыхание, охала:

– Ох, взопрела! Размеру в Парамоне чуть больше репы, а весу- три мешка отрубей. Ежели бы не моё добросердечие, то спала бы об эту пору у Бубякина в конюшне среди жеребцов знатных графиней, а нонче измочаленная, аки капустный лист изжеванный.

Бранибор с Макаром на козье изнеможение внимания не обращают. Следы в темноте ищут, в чащу леса вглядываются. Показалось Макару, что среди деревьев мелькнула девичья фигурка, рукой за собой поманила.

– Глянь-ка, сынок, не обманывают ли меня мои глаза, – спросил Макар, – уж не Марьюшку ли я вижу?

Бранибор всмотрелся в темноту, но кроме смутных очертаний деревьев ничего не увидел.

– Не видать ничего.

– Да ты получше смотри. Ночью-то сразу и не углядишь, – говорит Макар.– Неспокойно мне на душе, кабы чего не приключилось с Марьюшкой.

Вдвоем принялись вглядываться. Лохмотьями свисает ночной мрак со сплетённых ветвей, загораживая собой просветы. Искорёженные ели, словно живые пугалища, лапы растопырили. Но не видно ни единой живой души. Тонет лес в ночной темноте. Неожиданно мелькнула тень, да не понять зверь али человек. Через мгновение в другом месте появилась и исчезла.

– Эге-гей! Марья! – крикнул Бранибор.

– Я, я, – отозвалось издали.

– Верно Марьюшка откликается, – всполошился Макар.

Подхватились они втроем и побежали в чащу леса, Марью выручать.

Глянула на них Гипотенуза неодобрительно:

– Суетятся бе-е-ез толку, бе-е-сплюхи.

Оставшись одна, коза подошла к краю лощины. Туман там стеной стоит. Марья пытается сквозь пелену туманную пробиться, да ничего не выходит у неё. Обомлела коза, заблеяла:

– Бе-е-да! Бе-е-да!

Задумалась коза, глядя на Марьюшку:

– Ить. как мучается и помочь некому.

– Эх, ладно! От этих бе-е-спроких проку никакого. Али я коза не бе-е-довая? – озорно подмигнула сама себе Гипотенуза, – али не обо мне говорят, что я чисто бе-е-стия? – и, выставив рога вперёд, понеслась во всю прыть тараном на стену туманную.

Бежит, земля из-под копыт разлетается, блеет истошно, потому как хоть и бедовая, а всё одно боязно. Разогналась, разбежалась, боднула со всей силы стену туманную. Не шелохнулась стена. Вдругорядь ударила. Одначе стоит та нерушимо, ни трещинки, ни вмятинки на ней не появилось. Распалилась Гипотенуза, уж полымя из ноздрей, пар из ушей испускает. В третий раз, что было силы ударила, да только рог и обломала. Стена же туманная как стояла, так и стоит невредимая. Ноги подкосились у Гипотенузы, упала обессиленная на сыру землю. Шерсть на ней всклокоченная, репейником спутанная, одно ухо вывернуто, другое обвисло. Искры из глаз сыпятся, гул в голове. Чуток полежала, пришла в себя, глядь, а рог её витой подле ног валяется. Загрустила коза:

– Бе-е-дняжечка я, бедняжечка, теперича на меня бе-е-зрогую мой козлик Бурре и не посмотрит, – стряхнула слезу жалостливую из глаз, покосилась на Марью, не смеётся ли та над ней.

А Марья, сидя в туманном узилище, хоть и самой худо, но утешает Гипотенузу, что-то ласковое ей говорит, да слова в тумане вязнут, недолетают до козы. Полегчало ей тотчас от марьюшкиного жаления, духом воспрянула, на ноги поднялась, да и отвечает:

– Сердобольная ты, барышня, но скажу, что сделано, жалеть не велено. Тьфу, на тот рог! Мы, прелестницы, хороши всякие. У тебя отродясь рогов не было, а и ничего! Всё одно – красавица. Мой же Бурре – козёл, вот пусть с рогами и ходит, – и кокетливо повиляв хвостиком, добавила.– Я же в любом обличье чудо как хороша, да дивно как пленительна.

Марьюшка хоть и не слышит Гипотенузу, а улыбается, видя, что лукавинки замелькали у козы в глазах.

– Ладно, потомись ещё чуток, токмо не горюй, – говорит Гипотенуза. – Я уж что-нибудь придумаю, – и поскакала к берёзе, где Конь-Огонь привязанный стоит.

Глава IX

По тёмному лесу Звон-Парамон, спотыкаясь о корни деревьев, спешил за Бранибором и Макаром. При малом росте на один шаг Макара приходилось его четыре. С трудом переводя дыхание, Парамон причитал:

– Всё-таки эхом бестелесным порой сподручнее быть. И сапоги мозоли не стёсывают, и суеты меньше. Куда пожелаешь, туда и летаешь.

На небосводе щекастая луна надзирала за игривыми звёздочками. Светом своим она озолачивая ночные облака. Лёгкий осенний ветерок охлаждал разгорячённые лица путников. Они ушли столь далеко, что сияние, идущее от Коня-Огня, уже скрылось за плотной стеной деревьев.

– Кажись, леший нас по кругу водит. Мимо этого вяза уж третий раз идём. Видите филина в дупле?– показал Бранибор на старого взъерошенного сыча, таращащегося на путников. – Ишь, как глазищами моргает.

– Чего, буркаластый, глаза выпучил? Показал бы дорогу, – крикнул Парамон.