Кровь молчащая

– Отец, наш Саша, ему много про тебя рассказывает, жалеет тебя. Бабушка, опять же, по несколько раз на дню молитвы произносит, имя твоё употребляет в церкви. Он вон даже фотографическую карточку твою стащил и под подушкой прячет вместе с вырезкой из газеты. Ну, той газеты, где статья о твоём аресте…

Шурка слетает с колен дяди Серёжи, убегает, а через минуту возвращается с завёрнутым в льняную салфеточку секретом:

– На! Это ты!

«Саратовский листок» разложен на столе, папироса затушена о край тарелки с обглоданными куриными костями:

– Ну-ка, ну-ка… Почитаем, что тут обо мне намарали: двадцать шестого июля девятьсот восьмого года на станции «Ртищево» Рязанско-Уральской железной дороги по указанию агента охранного отделения жандармским унтер-офицером Родионовым был задержан и подвергнут обыску прибывший с поездом номер одиннадцать конторщик депо станции «Аткарск» Сергей Петрович Меерхольц. При обыске у него были обнаружены в значительном количестве разные издания российской социал-демократической рабочей партии и несколько отпечатанных на пишущей машине экземпляров «обзора деятельности центрального комитета российской социал-демократической партии и её организаций». По осмотру отобранных изданий оказалось следующее: восемьдесят девять экземпляров брошюры под заглавием «Наёмное рабство и лучшее будущее», двенадцать экземпляров газеты «Вперёд», два экземпляра газеты «Социал-демократ», три экземпляра газеты «Пролетарий» за 1908 год… Арестованный, а далее привлечённый к судебному делу в качестве обвиняемого Сергей Петрович Меерхольц объяснил, что никаких показаний по поводу всего, найденного у него, давать не желает…

Не без помощи и благородной поддержки младшего брата Александра Сергей Петрович устроен в нотариальную контору Полубояринова и прослужит там около года. Исполнительность, блестящее знание юридического дела в совокупности с высокой порядочностью и положительными личными качествами позволят ему довольно быстро оказаться на хорошем счету у хозяина. По-прежнему озарённый высокими идеями революционных перемен в России, Сергей Петрович не пожелает остаться в стороне от стремительно развивающегося движения недовольных. Участие в демонстрациях, активная работа в пролетарском издании «Наша газета», плодотворное общение с лидерами большевистских организаций в Саратове, Москве и Пензе обеспечат ему пристальное внимание со стороны жандармского управления и, как следствие, повлекут за собой многочисленные допросы и обыски.

В марте 1915 года Сергей Петрович будет снова арестован и осуждён на пять лет с отбыванием срока в Иркутской губернии, как ссыльный. Дом семьи Меерхольц вновь наполнится немой печалью и ожиданием…

Из письма Евгении Карловны к сестре Александра Петровича и Сергея Петровича, в Астрахань:

«Милая Фелицата!

Двадцать третьего апреля провожали Серёжу в ссылку. Мне тайно передали от него записочку и сообщили, когда и в какое время его и других осужденных должны будут доставить на нашу пристань на Волге для дальнейшей транспортировки на пароходе. Записочка – вся в его духе, с идиотской, неискоренимой привычкой с неисправимым упрямством игнорировать мягкий знак в конце русских слов!.. Вероятно, ты будешь казнить меня, но я взяла на себя право умолчать в семье о проводах Серёжи – довольно уже слёз и мёртвой тишины за нашим обеденным столом!.. На пристань я ходила с маленьким Шуркой. Серёжу видели. Он нас – скорее нет. Сложно передать, что там творилось! Собралось множество горожан, в основе своей рабочие, фабричные и портовые. Много – полторы сотни, не менее!

Лозунги кричали, трясли транспарантами и сильно пили водку. Проводы превратились в настоящую политическую акцию! Конечно же, не обошлось без жандармов, стрельбы и окровавленных кулаков! Нас с Шуркой в этом хаосе чуть было не затоптали – Бог отвёл… Невозможно отрицать, что наш Саратов, среди многих других городов наших земель, уже вовсю охвачен большевистским движением, и прав был Серёжа, когда говорил «уже скоро». Что же будет со всеми нами тогда?..

Давеча пересматривала прежние серёжины вещи и в кармане его штанов обнаружила старый, замусоленный счёт из кабака:

«1 порция стерляжьей ухи – 1 рубль 80 копеек

1 бутылка «Финь-шампань» – 8 рублей

За разбитый графин – 5 рублей

Извозчик за мамзелями – 2 рубля

Щи для цыгана – 60 копеек

За порванный фрак на официанте – 10 рублей…»

Вот таков он, наш Серёжа, милая моя, дорогая моему сердцу Фелицата!»

– Попей молочка, миленький, попей! Свежее совсем, с утра только от коровы. Всё молчишь и молчишь. Третий день уж пошёл тому. И глаза вон мокрые опять. Не заболел ли? – бабушка Елизавета прижимается губами к шуркиному лбу и шепчет:

– Что случилось с тобой? Что произошло, мой сладенький?

Шурка исподлобья косится на мать. Та ловит его пронзительный взгляд, спешит положить раскрытый томик Шиллера на этажерку и увести сына в детскую.

– Мамочка, я боюсь спать! Они мне снятся!

Евгения накрывает сына одеялом и присаживается на край его кровати:

– Кто, Шура?

– Те люди, что были на пристани. Мне снится, как они кричат, машут руками и бегут за нами. Их одежды грязные, а лица в крови. А еще, мамочка, у них нет глаз…

– Господи, страсти-то какие, Шура!

Мальчик кладёт ладонь матери на свой лоб:

– …но мне сначала совсем было не страшно, мамочка, потому что там, во сне, с нами был папа и он держал меня за руку!

– А что же после?

– А после, мамочка, нам с Вами удалось убежать. А папу они своими грязными сапогами затоптали…

А тем временем…

«С продовольствием стало совсем плохо, города голодали, в деревнях сидели без сапог, и при этом все чувствовали, что в России всего вдоволь, но что нельзя ничего достать из-за полного развала тыла. Москва и Петроград сидели без мяса, а в то же время в газетах писали, что в Сибири на станциях лежат битые туши и что весь этот запас в полмиллиона пудов сгниет при первой же оттепели. Все попытки земских организаций и отдельных лиц разбивались о преступное равнодушие или полное неумение что-нибудь сделать со стороны властей. Каждый министр и каждый начальник сваливал на кого-нибудь другого, и виноватых никогда нельзя было найти. Ничего, кроме временной остановки пассажирского движения для улучшения продовольствия, правительство не могло придумать. Но и тут получился скандал. Во время одной из таких остановок паровозы оказались испорченными: из них забыли выпустить воду, ударили морозы, трубы полопались, и вместо улучшения только ухудшили движение. На попытки земских и торговых организаций устроить съезды для обсуждения продовольственных вопросов правительство отвечало отказом, и съезды не разрешались. Приезжавшие с мест заведовавшие продовольствием, толкавшиеся без результата из министерства в министерство, несли свое горе председателю Государственной думы, который в отсутствие Думы изображал своей персоной народное представительство…» Председатель Госдумы Родзянко М. В.

«(Россия) – форменный пороховой погреб, в котором догорает фитиль – через минуту раздастся взрыв… Мы судим, уличённых в заговорах ссылаем, расстреливаем их, но это не достигает цели. 80 тысяч под суд не отдашь…»

Одна из первых жертв революционного насилия, военный губернатор Кронштадта, адмирал Вирен Р. Н., в сентябре 1916 года в своём докладе Главному морскому штабу.

«… были такие батальоны, которые имели по 12–15 тысяч человек… Наблюдать за такими частями становилось трудно, не хватало офицеров, и возможность пропаганды революции существовала полная… Никто из молодых солдат не был ещё в полках, а только обучался, чтобы потом попасть в ряды того или другого гвардейского полка и получить дух, физиономию части и впитать её традиции. Многие из солдат запасных батальонов не были даже приведены к присяге. Вот почему этот молодой контингент так называемых гвардейских солдат не мог быть стоек и, выйдя 24, 25 и 26 февраля на усмирение беспорядков, зашатался и затем начался бессмысленный и беспощадный солдатский бунт».

Генерал Дубенский Д. Н., в феврале 1917 года находившийся в царской свите в качестве официального историографа.

«Ничто лучше не иллюстрирует отстраненность правительства от реальности, чем решение царя в этот напряжённейший и сложнейший момент отправиться в Могилев. Он намеревался провести там неделю для совещаний с генералом Алексеевым, только что возвратившимся в Ставку после лечения в Крыму. У Протопопова это решение не вызвало никаких сомнений. Вечером 21 февраля он уверял государя, что беспокоиться не о чём, и он может ехать со спокойным сердцем в уверенности, что тыл в надёжных руках. К вечеру следующего дня царь уехал. А две недели спустя он уже вернулся как частное лицо – «Николай Романов», и под конвоем. Безопасность столицы была вверена весьма некомпетентным людям: военному министру генералу М. А. Беляеву, поднявшемуся на эту высоту по ступенькам военной бюрократической лестницы и получившему среди коллег прозвище «мёртвая голова», и командующему округом генералу Хабалову, профессиональный опыт которого не выходил за рамки канцелярий и военных академий».

Ричард Пайпс (профессор русской истории) комментирует положение царского правительства в последние дни его существования.

Прощальный приказ императора Николая Второго войскам:

«В последний раз обращаюсь к Вам, горячо любимые мною войска. После отречения моего за себя и за сына моего от престола Российского, власть передана Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и Вам, доблестные войска, отстоять Россию от злого врага. В продолжении двух с половиной лет Вы несли ежечасно тяжёлую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками одним общим стремлением к победе, сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы.

Кто думает о мире, кто желает его – тот изменник Отечества, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же Ваш долг, защищайте доблестную нашу Великую Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайте Ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу.

Твёрдо верю, что не угасла в Ваших сердцах беспредельная любовь к нашей Великой Родине. Да благословит Вас Господь Бог и да ведёт Вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий» 8-го марта 1917 года.

«В течение первых месяцев после Октябрьского переворота [в России] были уничтожены многие ограничения: крестьяне получили санкцию на захват помещичьих земель; солдаты получили право на прекращение войны и возвращение домой; рабочим было дано право не работать, занимать наиболее важные административные посты, сопротивляться буржуазии, устанавливать контроль над заводами и фабриками. Что же касается отбросов общества – преступников, авантюристов и прочего сброда, – то и они получили места в правительстве и обрели полную свободу для удовлетворения своих естественных потребностей в форме убийств и грабежа…» Питирим Сорокин, русско-американский социолог и культуролог.

«…агенты контрразведки часто возвращаются с пустыми руками и в недоумении докладывают, что в участках милиции сразу же наталкиваются на бежавших арестантов, исполняющих там должностные обязанности. Нередко старшие чины контрразведки в милиционерах, стоящих на улицах, тоже узнают своих старых клиентов. Генерал Деникин А. И. называет народную милицию Временного правительства «даже не суррогатом полиции, а её карикатурой». По воспоминаниям исполняющего должность начальника контрразведки Петроградского военного округа капитана Никитина Б. В.

«Повидав кое-кого из Охранного Отделения понял, что они смотрели на положение дел безнадежно. Надвигается катастрофа, а министр, видимо, не понимает обстановки и должные меры не принимаются. Будет беда. Убийство Распутина положило начало какому-то хаосу, какой-то анархии. Все ждут какого-то переворота. Кто его сделает, где, как, когда – никто ничего не знает. А все говорят и все ждут. Попав же на квартиру одного приятеля, серьезного информатора, знающего всё и вся, соприкасающегося и с политическими общественными кругами, и с прессой и миром охраны, получил как бы синтез об общем натиске на правительство, на Верховную Власть. Царицу ненавидят, Государя больше не хотят. За пять месяцев моего отсутствия как бы всё переродилось. Об уходе Государя говорили, как бы о смене неугодного министра. О том, что скоро убьют Царицу… говорили так же просто, как о какой-то госпитальной операции. Называли офицеров, которые, якобы, готовы на выступление, называли некоторые полки, говорили о заговоре Великих Князей, чуть не все называли В. К. Михаила Александровича будущим Регентом».

Так генерал-майор Отдельного корпуса жандармов, начальник императорской дворцовой охраны Спиридович А.И. описывает атмосферу в предреволюционном Петрограде, 20 февраля 1917 года.

Император Николай Второй:

«…Я берёг не самодержавную власть, а Россию. Я не убеждён, что перемена формы правления даст спокойствие и счастье народу».

Правомонархический депутат Шульгин В. В. иронически замечает, что революционные солдаты украли из буфета Таврического дворца все серебряные ложки: «Это было начало: так революционный народ ознаменовал зарю своего освобождения… Пулеметов – вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен этой уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя… Увы, этим зверем был его величество русский народ».