Слово. Камень. Лютик. Зеркало.

Слово. Камень. Лютик. Зеркало.
Оллард Манн фрейграф

Я хочу рассказать вам о своих последних месяцах. О том времени, когда из моей жизни ушел брат, и когда в ней появился человек, который меня убил.

Даже не знаю, когда все началось. Может быть, когда Карсель решил отправиться на чужую войну. Может быть, когда влюбился в чужестранку. Может, еще когда мы были совсем детьми. Но, так или иначе, нас всегда вело в эту финальную точку.

Хотя, возможно, влекло к определенному исходу лишь его. Я просто была рядом, второстепенным героем его истории, который попадает под горячую руку. Меня лишь зацепило ударной волной его трагедии, совершенно мне чуждой.

Оллард Манн фрейграф

Слово. Камень. Лютик. Зеркало.

Слово. Камень. Лютик. Зеркало.

========== Глава 1. Джубеллиан ==========

Я хочу рассказать вам о своих последних месяцах. О том времени, когда из моей жизни ушел брат, и когда в ней появился человек, который меня убил.

Даже не знаю, когда все началось. Может быть, когда Карсель решил отправиться на чужую войну. Может быть, когда влюбился в чужестранку. Может, еще когда мы были совсем детьми. Но, так или иначе, нас всегда вело в эту финальную точку.

Хотя, возможно, влекло к определенному исходу лишь его. Я просто была рядом, второстепенным героем его истории, который попадает под горячую руку. Меня лишь зацепило ударной волной его трагедии, совершенно мне чуждой.

Впрочем, так я могу рассказывать вечно, вы ничего не поймете. Мне бы сосредоточиться на воспоминаниях… О том, что было до всего этого бесконечного кошмарного сна, и до чего уже давно тяжело добраться, будто даже память занесло пылью и снегом, засыпало обломками после очередного взрыва.

Может быть, имеет смысл начать рассказ с того, что я помню очень хорошо. Госпиталь.

Я смутно осознавала свой путь туда. После того как пришло письмо о ранении Карселя, кажется, я была в слезах все время. Будто под гипнозом, все в пелене слез, я взяла отпуск в театре, собрала в маленький чемодан немного вещей и его любимую книгу – «Великие герои войн», – а потом несколько раз в том же трансе пересаживалась с одного поезда на другой, пока не сказали освободить вагоны. Была конечная станция, дальше – опасная близость к линии фронта.

У чемодана отвалилось колесико, но я заметила это только в посольской машине, которая должна была отвезти меня в госпиталь к брату.

Стоит пояснить, что наша страна официально не участвовала в войне. Президент был настроен негативно после того, что нам пришлось пройти несколько лет назад. Но в этой стране жила возлюбленная Карселя. Она навещала родителей в родной деревне, недалеко от границы, когда войска врага объявили о нападении и, не дав гражданским возможности эвакуироваться, сравняли с землей все.

Карсель сходил с ума, не получая писем несколько недель, а потом, когда в конце концов пришли вести о произошедшем, не думая, собрал вещи и уехал в ее страну добровольцем. Наверно, такими же пересадочными поездами, как я теперь, но он вряд ли был раздавлен. Карсель вообще никогда не грустил, он злился. А в тот раз он был просто в ярости. Наверно, поэтому он так долго успешно справлялся. Злобный, как волк, и лишенный чего-то очень важного, ему было нечего терять, он дрался без страха и сомнения. Но никто не может вечно бежать от смерти, не получив хотя бы намека на ее близость, и его ранили.

Мне не сказали, что именно случилось, поэтому я была вне себя от волнения. Не знаю, можно ли назвать счастьем, что мне помогли добраться до этого места. Может быть, лучше было бы остановиться, задержаться на пару дней и не успеть…

В общем, когда я добралась, оказалось, Карсель уже рвался обратно в строй. Он был всего лишь ранен в плечо, задело кость, но гипс спасал положение. Врачи настаивали, что необходимо дождаться, когда кость срастется, но в пылу гнева моего брата было не остановить.

К счастью, я появилась вовремя, потому что напряжение в палате ощущалось физически. Воздух трещал, искрился, и сжатая на спинке стула здоровая рука Карселя очень пугала. Казалось, в следующее мгновение он мог этим стулом разбить голову неосмотрительно оказавшегося поблизости врача.

Впрочем, я знала Карселя всю жизнь, и понимала, что он не станет вредить своим, даже если ярость его переполнит. Именно поэтому, наверно, он так рвался на поле боя – чтобы отыграться, выпустить пар там, где мог себе это позволить.

– Джули? – Карсель, увидев меня, онемел.

Перебои с информационным сообщением, должно быть, повлияли и на мое письмо. А может, я в своих горестных сборах и вовсе о нем забыла.

– Я привезла для тебя книгу.

Говорить было тяжело. Я сознавала, что передо мной был уже не тот человек, которого я знала, не тот, к кому привыкла. Но он все еще оставался моим братом, у нас были общие воспоминания, столько проведенных вместе лет. Мы должны были найти общий язык, если, конечно, Карсель тогда, как я теперь, не утратил большую часть своей памяти.

– Вы его сестра? Джубеллиан Баттеркап? Я посылал письмо, правда, ответ не пришел, – врач, вздохнувший с облегчением, когда я появилась, был рад моему визиту, казалось, даже больше, чем Карсель. Он видел много подобных ситуаций и озадаченных родственников, много горя или радости, а для нас с братом это оказалось впервые, поэтому взять контроль над ситуацией пришлось незнакомцу. – Сосед вашего брата сейчас на операции, у вас есть время пообщаться. Если получится, Джубиллиан, я бы очень просил вас убедить его отсидеться еще хоть пару дней.

– Спасибо, – я улыбнулась ему благодарно и проводила взглядом. Впрочем, это было минуткой, когда я позволила себе сактерствовать. На самом деле, я была совершенно неспокойна, и все не могла подобрать слов, чтобы продолжить разговор с братом.

– Как мама? – Карсель, очевидно, тоже нервничал, и голос его звучал теперь совсем не так уверенно и полно, как когда он ругался с врачом. Он был потерян и, может быть, даже напуган. Не ожидал, что я могу вдруг оказаться в этой части его жизни.

– Ничего. Весной промочила ноги, до сих пор кашляет. Врач запретил ей ехать сюда, поэтому я одна, – я попыталась отодвинуть от себя чемодан, сломанное колесико заскрипело по полу.

Карсель подошел и, не принимая возражений, забрал его у меня. Он отнес чемодан к своей койке, будто тот вовсе был невесом. Впрочем, не помню, какие вещи я взяла. Может, там и правда всего лишь одна книга.

– А ты как же здесь? Неужели бросила театр?

– В общем нет. Взяла отпуск за свой счет. А потом села на поезд.

– Выглядишь замечательно.

Он мне врал. Я была заплаканной, измученной долгой дорогой, к тому же, с немытой головой. Косу я заплела еще дома несколько дней назад, да так и не расчесывалась с того дня.

– А ты возмужал.

Это было правдой. Карсель всегда был крепким мальчиком, совсем немаленьким. Теперь он немного похудел, отчего на лице прорезались скулы, под зеленой футболкой виднелись едва показавшиеся рельефы мышц. Удивительно, что при такой перемене в объеме он не убавил…

– Хочешь, почитаем книгу?

– Давай про отца, – я прикрыла дверь и подошла к его койке, медленно, неуверенно ступая, будто пол должен был обвалиться подо мной, зная, что я в этом месте чужая. Но со временем, ощущая твердую опору, я поняла, что нахожусь не во сне, и это место не грезит обо мне. Все по-настоящему.

– Помнишь, как мы бегали на полигон? – Карсель достал из моего чемодана, на удивление, все-таки наполненного какими-то ужасно помятыми вещами, книгу о героях войн.

Я знала наизусть страницы, где было написано об отце и о президенте. Это были мои любимые истории. Карсель знал наизусть все имена. Он любил героизм.

– И ты стрелял по мишеням из рогатки, напомнила я, наконец, почувствовав себя снова родной своему брату.

Удивительно, что я могу вспомнить о том дне, о нашем детстве, только вернувшись к этому воспоминанию. Как будто там, в госпитале, карточку с записью этого воспоминания вытащили и забыли вложить обратно, она прилипла к забрызганным страницам, и теперь мне нужно пробираться через целую папку других воспоминаний, чтобы найти то самое.

Детство и отец. И мы с Карселем в украденных касках.

Все воспоминания из детства кажутся мне светлыми и залитыми солнцем, но этот день был самым ярким. Не знаю, почему он, ведь бывало множество и более значимых событий, были дни рождения и большие праздники, были путешествия к морю и новый год. Но почему-то мы с Карселем всегда любили этот день больше всех прочих, каким бы обычным он не казался.

Солнце пекло с самого утра так, что из дома было не выйти без термоса с ледяной водой. Завернув себе большую тару такой вот спасительной жидкости, Карсель бережно упаковал в рюкзак еще одну для отца. Он тщательно протер окуляры и объективы бинокля, бережно упаковал и его, и только после этого нехотя сел за стол.

Еда не лезла, так что я тоже едва ли позавтракала. Сидела на высоком стуле и болтала ногами, наблюдая за важными сборами.

Справедливости ради, стул был совершенно обыкновенный, просто мне было тогда всего четыре. А Карселю, должно быть, семь или восемь. Летом у него день рождения, а я точно не знаю, в каком месяце случилось наше грандиозное приключение.

– Давай жуй, мы теперь долго домой не вернемся! – шепеляво командовал мне брат, собирая со стола в мешочек хлеб и сыр, которые я еще не успела сложить себе в тарелку. – Это нам на обед.

– Взяли бы хоть пирога с мясом, чтобы он не подумал, что я вас тут голодом морю! – мама, заметив выбранный сыном паек, попыталась вразумить его, но в ответ получила лишь протяжное гундосое «ну ма-а-а-а». – Ладно, ладно…

Получив не вполне охотное, но все же согласие матери, Карсель закинул рюкзак на плечо, стащил меня со стула, и уже через несколько секунд мы весело бежали по двору к «тайному тайнику», специально названному так, потому что наш «не тайный тайник» мама уже нашла. В этом особом месте, в огромном кусте ревеня, в центр которого родители никогда не заглядывали, Карсель после прошлого большого путешествия упрятал две больших каски. Мы, вообще-то, не собирались красть, но они были очень красивые, и, надев одну из таких, каждый из нас чувствовал себя взрослым и очень серьезным.